получила от него письмо, написанное в том же высокопарном стиле, с полупризнаниями. Полина на него не ответила.
Казалось бы, теперь Зюзьков должен спросить о содержании письма. Но вместо этого он протянул ей лист бумаги.
– Подписывай!
Это был протокол допроса. Ее ответы были уже за нее написаны. Она признавалась в том, что состоит, наряду с Зубовым, Мацем и Эсфирь, в правоэсеровской шпионско-подрывной группе. В Кировске она вела антисоветскую агитацию и собирала сведения о Северном флоте и о добыче апатитов. Связь с группой поддерживала через Маца.
Она вернула протокол Степану.
– Здесь нет ни слова правды.
– Отпираться нет смысла. Покайся добровольно перед советской властью, и тебе смягчат наказание.
Она машинально отметила, что Зюзьков научился достаточно складно говорить.
– Мне не в чем каяться.
Степан сдвинул брови. Посмотрел на нее тяжелым ненавидящим взглядом, так хорошо ей знакомым. Кажется, он начинал терять терпение.
– Каким способом агитировала против товарища Сталина?
– Я не агитировала.
– Врешь! – рявкнул Зюзьков и хлопнул ладонью по столу.
– Не смейте так говорить со мной! – воскликнула Полина.
Как-то само собой получилось, что здесь она обращалась к нему на «вы».
Степан словно только этого и ждал. Он медленно встал из-за стола, медленно подошел. И вдруг со всей силы дал ей пощечину. Полина ахнула. Покраснела.
– Ты тут из себя благородную барышню не корчи! – закричал Зюзьков, нависая над ней. – Свою барскую спесь забудь! Здесь я все смею. Все, что захочу, с тобой, тварью, сделаю… Встать! Руки по швам! Ноги вместе!
В его голосе была такая убежденность в своей безграничной власти, в невозможности неподчинения, что она невольно все исполнила. Он вернулся на свое место.
– Вот так будешь стоять, пока протокол не подпишешь. И не дай бог пошевелишься!
Степан читал документы, курил, пил чай, снова спрашивал о ее подрывной деятельности. Так прошло три часа. Вдруг Зюзьков как будто даже с участием поинтересовался:
– Небось ноги затекли?
– Да.
– Значит, размяться тебе нужно. На месте бе-гом!
– Нет.
Степан помрачнел.
– Запомни: я говорю – ты тут же исполняешь! Иначе выпорю!
Эта угроза ужаснула ее. Она начала бег на месте.
Лицо Зюзькова выражало мстительное торжество. Он давно как будто жил в сказочном сне. От него, сына поварихи, зависела судьба этих ненавистных с детства дворян и дворянок! Он мог безнаказанно обзывать их последними словами, бить. С каким наслаждением ломал Зюзьков их гордость. Он не знал чувства сильнее и упоительнее.
– Ладно, будет, – сказал он через пять минут.
Опять она стала по стойке «смирно».
Следующей ночью, как только Полину ввели в кабинет, Зюзьков подошел к ней вплотную, сунул в лицо протокол.
– Подписывай!
– Нет.
Подписать означало погубить невинных людей. Она твердо решила, что все вытерпит, но протокол не подпишет.
Несколько секунд он с ненавистью глядел на нее. И вдруг заорал, брызгая слюной ей в лицо:
– Раздевайся! Буржуйская мразь! Догола!
Лицо Полины стало пунцовым. Она медлила.
– Живо!
Полина разделась.
Снова она стояла навытяжку. Снова бегала на месте. Иногда заходили другие следователи, смотрели, смотрели на нее. Придумывали ей новые задания.
В камере она весь день думала о самоубийстве. Но как покончить с собой в тюрьме?
Это повторялось теперь каждую ночь. Лишь закончив допрос, Степан позволял ей одеться. Хорошо еще, что он не домогался ее. Хотя смотрел с вожделением. Видимо, следователям это не разрешалось. Возвращаясь в камеру, она еле передвигала ноги. Они казались налитыми свинцом. Конвоиры подгоняли ее толчками в спину. Мучительно хотелось спать. Днем в камере лежать не полагалось.
Как-то в кабинет вошел человек со страшным лицом – лицом дьявола. Узкий выдвинутый вперед подбородок. Тонкие искривленные губы. Небольшой крючковатый нос. Огромные близко поставленные и глубоко посаженные темные глаза. Зловещий мрачный пронизывающий взгляд. Буквально физически ощущалось исходившее от него зло.
Зюзьков уступил ему место за столом. Человек полистал бумаги. Поднял голову. Оглядел с головы до ног Полину. Задал ей несколько вопросов. Говорил он тихо, грубых выражений не употреблял. Но в голосе его звучало безграничное презрение. Словно он обращался к какому-то ничтожному, неполноценному существу. Через десять минут он ушел.
Это был Осип Голубка.
– Что морда кислая? – спросил Степан. – Ты радоваться должна. Радоваться, что у тебя такой добрый следователь как я. Не знаешь ты, что такое настоящий допрос. Попалась бы ты Осипу Осиповичу! – Он взглянул на дверь, как бы давая понять, что Осип Осипович – это человек, который только что вышел. – В крови валялась бы. – Она, идя по коридору, действительно, не раз слышала за дверьми кабинетов истошные вопли истязуемых. И в камере ей рассказывали о зверских избиениях и пытках. – А я тебя пальцем не тронул. Оплеуха не в счет. Жалею я тебя. Уж такая наша зюзьковская порода жалостливая. Но и у меня терпение может кончится.
Все решилось на следующий день.
– Подпишешь? – в очередной раз спросил Зюзьков.
– Нет.
Зюзьков позвонил по телефону.
– Трофимова и Подлипчука ко мне!
Вскоре появились два крепких, мускулистых конвоира.
– Выпороть ее! – приказал Зюзьков.
Конвоиры отстегнули свои ремни.
– Я подпишу! – воскликнула Полина.
3
Полина получила восемь лет лагерей. К разным срокам были приговорены Зубов, Мац, Эсфирь.
Этап, в который попала Полина, ехал на восток. Грязные товарные вагоны были набиты осужденными женщинами до предела. Было невыносимо жарко и душно. Арестантки обливались потом. Воды хватало лишь на то, чтобы немного утолить жажду. Горячее питание – теплую мутную жижу – давали раз в день.
Кого только не было в вагоне. Интеллигентки. Бывшие дворянки, в том числе восьмидесятилетняя графиня. Коммунистки. Раскулаченные. Уголовницы. Этих было совсем мало, поэтому они вели себя тихо.
Полину все время терзала мысль, что она оговорила невиновных. «У меня не было выхода», – твердила она себе.
Ехали долго, с многодневными остановками в транзитных пунктах. И везде они слышали грубые окрики и отборную ругань конвоиров. В новосибирской пересыльной тюрьме им сбрили волосы на голове и теле. Чтобы не было вшей. На следующий день ранним утром их выгрузили на какой-то станции. Женщин построили в колонну по пять человек в ряд. По обе стороны стали конвоиры с немецкими овчарками. К винтовкам были примкнуты штыки. Собаки злобно лаяли. Казалось, они тоже прониклись ненавистью к врагам народа. После переклички начальник конвоя объявил:
– Шаг вправо, шаг влево считается побегом. Стреляем без предупреждения.
И их погнали по пыльной дороге в тайгу. Вещи ехали на телегах. Шли почти весь день, с редкими и короткими остановками. Досаждал гнус – кровососущие мошки и комары. Еды не давали. Женщины еле плелись. Тех, кто терял последние силы и не мог идти дальше, сажали на телеги с вещами. Первой посадили графиню. Во второй половине дня сосны внезапно расступились, и они увидели забор из колючей проволоки, вышки. Это был один из лагерей Сиблага.
Ворота, тоже из колючей проволоки, венчал плакат: «Честным трудом отдам долг отчизне». Их загнали в женскую зону. От мужской ее отделял дощатый забор. Снова пересчитали. Накормили баландой – противной на вкус водянистой похлебкой – и объявили, что сейчас будет баня. Погнали к низкому кирпичному зданию. В предбаннике они разделись и получили по крошечному куску мыла. Помыться им как следует не дали. Через несколько минут обнаженных женщин выстроили в длинную шеренгу перед баней. По женской зоне ходили мужчины в штатском – вольнонаемные и «придурки», то есть выгодно устроившиеся заключенные. Поглядывали на шеренгу издалека. Время шло, а они продолжали стоять. Старухе графине разрешили сесть на землю. На вопрос, чего они ждут, отвечали, что будет медосмотр.
В тюрьмах и лагерях чувств женщин не щадили. И это происходило не из-за нерадивости или недомыслия. Нет, их сознательно и целенаправленно старались унизить посильнее.
Наконец, показалась группа офицеров. Впереди шел седой человек в белом халате поверх мундира. Это был начальник санчасти. Сразу за ним шагал красивый стройный майор лет тридцати пяти – начальник лагеря Панасенко. Графиня встала. Офицеры пошли вдоль шеренги, разглядывая заключенных.
– Почему мы здесь стоим полчаса голые? – раздался возмущенный голос. – Мы же женщины.
Это сказала коммунистка Иванова, статная сорокалетняя женщина. До ареста она занимала важный пост.
Шедший следом за Панасенко толстый капитан отыскал ее глазами.
– Придержи язык! А не то карцер схлопочешь!
Панасенко, не замедляя шаг, отчеканил:
– Забудьте, что вы женщины. Вы теперь ничто. Лагерная пыль. Рабочий скот.
Некоторым заключенным начальник санчасти задавал вопросы. Что-то записывал.
Поравнявшись с Полиной, Панасенко остановился. Стали и остальные. Майор оглядел ее с головы до ног. Судя по всему, красота Полины произвела на него впечатление. Она оставалась красивой даже бритоголовая. Строго спросил:
– Кто такая?
– Заключенная Ясногорская Аполлинария Кирилловна. Статья 58-6. 8 лет.
– Из князей, значит, будешь?
Видимо, он уже успел ознакомиться с делами прибывших.
– Да.
– Не по уставу отвечаешь! – суровым тоном произнес капитан.
– Да, гражданин начальник.
– Будешь у меня прислугой, – решил Панасенко.
– Вот повезло гадине, – завистливо прошептала уголовница недалеко от Полины.
Офицеры удалились.
После того, как женщины оделись и разобрали свои вещи на телегах, их распределили по баракам – длинным одноэтажным бревенчатым зданиям.
Когда Полина вошла в барак, ее поразил непереносимый смрад. Обитательницы барака, похоже, настолько с ним свыклись, что уже не замечали. У дверей стояла параша – бочка с крышкой. Вдоль стен тянулись двухъярусные нары. Уголовницы уже ждали их у входа. Они выглядели получше, чем политические и осужденные по бытовым статьям – исхудалые, измученные, некоторые в настоящих рубищах. Вдоволь потешившись над бритыми головами прибывших, блатные стали нагло рыться в их вещах. Все, что понравилось, отбирали. Иванова попробовала сопротивляться. Но ее повалили на пол и избили ногами.
Две уголовницы подошли к Полине. Вывалили все на пол из ее чемодана. Большую часть вещей забрали. Она не проронила ни слова.
В барак вошел сержант, крупный, тучный. Крикнул:
– Ясногорская! С вещами на выход!
Полина подошла к нему с почти пустым чемоданом. Он оглядел ее и, как бы удивляясь ее красоте, присвистнул.
Сержант привел Полину в большой двухэтажный кирпичный дом. Здесь размещалась администрация. Они зашли в крошечную каморку в конце коридора. Кровать, тумбочка и стул составляли всю ее мебель. Красивая девушка с белокурыми волосами и голубыми глазами стягивала узел с вещами. Для арестантки одета она была довольно прилично. Девушка бросила на Полину злой ревнивый взгляд.
– Скоро же ты товарищу майору опостылела, – сказал ей с насмешливой улыбкой сержант. – Недели не прошло.
Девушка молча завязала узел, перекинула его через плечо и вышла.
– Тута будешь жить, – обратился
