мести. Мстил, то ли ревнуя к жене, то ли обидевшись на увольнение. По другой версии, менее правдоподобной – за убийством стоял Сталин, обеспокоенный растущей популярностью Кирова.
Сталин дал указание: «Ищите убийц среди зиновьевцев». Зиновьев был вместе с Каменевым лидером бывшей «объединенной оппозиции».
Спустя полмесяца после убийства Зиновьев и Каменев были арестованы.
3
– Расстреляли Николаева, – сказал Доброхоткин. Они с Мариной пили чай. – А с ним еще 13
человек, комсомольских работников в основном. Их-то, скажем, за что?
– Большевики казнят большевиков? Это новое явление, – заметила Марина.
Матвей с шумом втянул в себя чай из стакана в старинном серебряном подстаканнике. Как он не смог привить жене коммунистические убеждения, так и ей не удалось научить мужа изысканным манерам.
Они жили втроем: Матвей, Марина и их пятнадцатилетняя дочь Клавдия. Она была в мать. Шутки ради Матвей говорил с тяжелым вздохом: «Белая кость взяла свое».
Все было у Доброхоткиных, все, что можно пожелать. Кроме самого главного – взаимной любви. Он любил ее, очень любил. А она его не любила. Только уважала. Пыталась полюбить, но тщетно.
– Якобы они входили в ленинградский подпольный центр Зиновьева, – с недоумением и неодобрением продолжал Матвей. – Этот центр-де и организовал убийство. Не могло быть такого центра! Не мог Зиновьев убийство Кирова замышлять!.. Говорят, жена Николаева, Мильда Драуле, латышка, была любовницей Кирова. В этом причина. Вот в это я готов поверить. Он, скажем, бабам нравился.
Раньше Доброхоткин всей душой одобрял линию партии. О Сталине отзывался с восхищением. Однако во время «великого перелома», с его насильственной коллективизацией и голодом, в нем самом произошел перелом. Некоторые партийные решения стали вызывать в нем внутренний протест. Марина чувствовала это. Сталина он при ней не ругал, но и не хвалил больше.
– Матвей, а тебя не могут объявить приспешником Зиновьева? Ведь ты сделал свою партийную карьеру, когда он был главным человеком в Ленинграде
.
– Могут, Марина, могут.
Матвей произнес это спокойно, но она видела, что муж всерьез обеспокоен.
Тревожные новости следовали одна за другой.
В начале 1935 года 77 человек были приговорены к лишению свободы за участие в «контрреволюционной группе». Несколько сотен сторонников Зиновьева выслали в Сибирь. Кого-то переводили из Ленинграда на работу в другие места.
Марина беспокоилась о муже. Но пока его не трогали.
4
Мирославлев шел домой своей быстрой, энергичной походкой, с радостным чувством, что сейчас увидит детей. Ира уже стала девушкой, с красивым лицом и тонкой фигурой. Юре шел четвертый год, Любе – второй.
Марфа никогда не напоминала о том разговоре четыре с половиной года назад. Владимир был ей благодарен за это. Оба делали вид, что ничего между ними не произошло. Только она больше не спрашивала, любит ли он ее. Раньше Марфуша часто задавала такой вопрос. И, услышав неизменно утвердительный ответ, млела от удовольствия. Теперь и она сама не говорила ему больше слов любви. Однако Мирославлев знал, что она все так же его любит. Окружающие по-прежнему считали их дружной, счастливой семьей. Лишь Ирина понимала: что-то неладно.
Недалеко от своего дома он невольно замедлил шаг. Навстречу шел высокий худой человек. Он смотрел на Мирославлева недобрым пристальным взглядом. Смотрел прямо в глаза. Владимир узнал его сразу. Сработала отменная зрительная память художника. Это был Зубов. Понял он и этот взгляд. Зубов, очевидно, считал, что это он навел жандармов в семнадцатом году. Они молча разминулись.
Мирославлев вошел в особняк, находясь под впечатлением от неприятной встречи. Какая-то возня слышалась на втором этаже. Он поднял голову.
Зюзьков выталкивал из своей квартиры в коридор старого князя.
Он недавно стал следователем НКВД. ОГПУ переименовали в НКВД. И, видимо, решил, что теперь все должны его бояться. Он и раньше был груб, но сейчас начал вести себя подчас откровенно по-хамски.
Князь, упираясь, стараясь сохранить горделивую осанку, бормотал:
– Не сметь… В моем особняке…
Зюзьков толкнул старику так сильно, что тот едва не упал.
– Пошел! Старый дурак!
Мирославлев вбежал вверх по лестнице. Схватил Зюзькова за воротник. Тряхнул. Он знал, что не пристало интеллигенту хватать человека за шиворот, но в гневе он терял власть над собой.
Лицо Зюзькова выразило растерянность и испуг.
– Только подлец может так себя вести! – крикнул Владимир. Его темно-карие глаза сверкали.
В коридор поспешно вышла Варька. Он отпустил Зюзькова. Она стала между ними, лицом к Мирославлеву, широко расставив руки.
– Все, все, остыньте!
В дверях показалась пьяная Матрена. Она оглядывала всех бессмысленным взглядом, пытаясь понять, что происходит.
Зюзьков уже оправился после неожиданного нападения. Теперь его лицо выражало не страх, а ненависть. Варька мотнула головой в сторону старого князя.
– Это он виноват. Приперся к нам. Без всякого стука, без всякого тебе здрасьте. Как к себе домой. Вот брат и осерчал.
– Но вы же знаете его состояние.
– Ну, все! Забудем.
– Позвольте, Аркадий Дмитриевич, – сказал Владимир, взял за руку старика и повел вниз по лестнице.
– Ты пожалеешь об этом, Мирославлев, – с угрозой процедил Зюзьков.
Князь покорно следовал за Владимиром, бормоча:
– Холопы… Забыли свое место…
5
Однажды Марина спустилась к матери за солью. И увидела, как из квартиры Натана Маца выходит женщина в очках. Марина ее узнала. Это была жена Зубова. Они вежливо поздоровались. В другой раз она заметила, что Эсфирь вышла от Маца с двумя мальчиками-подростками. У обоих тонкие губы были плотно, по-зубовски, сомкнуты. На работу Марина ходила через сквер. Возвращаясь как-то вечером из библиотеки, она снова увидела этих мальчиков. Они играли в снежки с Мацем. Через два дня мальчики опять играли в сквере в снежки. Только на этот раз с Зубовым. У Марины забилось сердце. Он ее не видел. Марина к нему не подошла.
Дома была лишь Клава. Она делала уроки в своей комнате. Муж с работы еще не вернулся. Марина стала готовить ужин. В дверь позвонили.
Марина открыла. И увидела Зубова. И вновь у нее заколотилось сердце.
Внешне он не изменился. Лишь волосы поредели. Она пригласила его войти. Они сели на диван в гостиной. Показалась Клава, вежливо поздоровалась, с любопытством взглянула на Зубова и опять исчезла.
Он молча смотрел на Марину каким-то новым взглядом. Словно впервые увидал ее красоту. Молчание становилось неловким.
– Снова сводит нас судьба, – заговорил Зубов. – Я прихожу сюда сынов проведать. Эсфирь и Натан не возражают. Натан Мац, поэт, под вами живет. – Марина кивнула. – Они теперь супруги. Мы с ней развелись. Не сошлись… – он улыбнулся, – в политических убеждениях. Она теперь ярая коммунистка. – Зубов немного помолчал. – Натан принял мальчиков как своих. Эсфирь говорит, он вообще всех детей обожает. – Он не отрывал глаз от Марины. Ее смущал этот взгляд. – Теперь к делу. Я пришел из-за Эсфирь. Ее, как партийного работника, собираются отправить на работу в какой-то маленький городок. Понизив в должности…. Борьба с зиновьевцами, вы же знаете… Тогда я не смогу видеть детей. Я ничем помочь не могу. Простой счетовод. А ваш муж занимает важный пост. Не мог бы он воспрепятствовать этому переводу?
– Хорошо, я скажу ему, – произнесла Марина и встала. Зубов тоже поднялся.
– Спасибо!
Он подождал, не скажет ли она еще что-нибудь. Но Марина молчала. Зубов попрощался и ушел.
Марина взволнованно прошлась взад и вперед по комнате. Эта встреча пробудила старую любовь. Она не умерла в ней, а только дремала.
Ей показалось, что в Зубове произошла перемена. Не чувствовалось в нем больше внутреннего горения, самоотверженного служения высокой идее. Он как будто стал приземленнее. И человечнее.
За ужином она передала мужу просьбу Зубова.
Тот нахмурился. От этого его некрасивое лицо стало еще некрасивее.
– Эсфирь Зубова? Бывшая левая эсерка? – Он говорил ворчливым тоном. – Знаю такую. Но нам-то она кто? Меня самого могут уволить в любую, скажем, минуту. Я сейчас тише воды, ниже травы… Ладно, попробую. – Он усмехнулся. – Чего не сделаешь ради любимой жены!
Как Марина выполняла все просьбы Зубова, так Матвей выполнял все ее просьбы. Случай с Полиной был исключением.
Эсфирь оставили на прежней работе.
Свое успешное вмешательство Матвей прокомментировал так:
– Значит, я еще что-то значу! – Вид у него был довольный.
Пришла Эсфирь, горячо благодарила. Принесла свежеиспеченных пирожков.
И еще одно вмешательство оказалось удачным.
Как-то раз Мирославлев отправился после обеда в издательство. И увидал на лестнице Варьку. Она была сильно пьяна.
– Доведите… меня… – промямлила она. И широко улыбнулась.
Владимир не любил пьяных женщин. Они оскорбляли его чувство прекрасного. Но он должен был помочь. Он поставил портфель с рисунками на пол и повел, вернее, потащил Варьку вверх по лестнице.
– Самый красивый мужчина… – бормотала Варька, прижимаясь к нему. – Самый смелый… Эх!.. Самый-самый… А ведь… если бы не я… сидеть вам на нарах… Степа хотел вас засадить… Он может… Я отговорила… Жалко мне стало… Ключ под ковриком… Насилу уговорила…
– Очень признателен, – с искренним чувством произнес Мирославлев.
Он открыл дверь, завел в квартиру Варьку, положил ключ на тумбочку и повернулся к двери.
Она простерла к нему руки.
– Не уходи…
– Я должен идти, – сказал он и вышел. Сзади раздался тяжелый вздох.
Владимир спускался по лестнице и думал о том, что его всю жизнь хранит счастливая звезда. Как иначе объяснить, что он, с его горячим, гордым, независимым характером, до сих пор жив и даже свободен?
6
В Ленинграде продолжались партийные чистки.
Как-то Матвей пришел домой, легкомысленно-насмешливо улыбаясь.
Марине это не понравилась. Такая улыбка означала, что у него большие неприятности. Просто он делает вид, что ему все нипочем. Наверное, это была семейная черта Доброхоткиных.
– Исключили меня из партии, – беспечным тоном произнес Матвей. Словно сообщал о забавном пустяковом происшествии. – Как, скажем, не оправдавшего доверия. Симпатизировал-де контрреволюционной деятельности Зиновьева. И то, что Зубову выгораживал, припомнили.
Марина почувствовала себя виноватой. Зря она попросила мужа помочь Эсфирь. Она подошла к нему с серьезным лицом.
– Ты должен радоваться, Матвей, что так все для тебя закончилось. Не арестовали тебя, даже не выслали.
Он усмехнулся.
– Ну вот, появился повод для радости. Буду теперь жить и радоваться.
Матвей устроился завотделом кадров на фабрике, где работала Марфа.
После покушения множество ленинградских коммунистов пострадало. Первый раз после большевистской революции сами большевики подверглись таким гонениям.
Но главный удар пришелся, как всегда, по «бывшим людям». Хотя к убийству Кирова они не имели никакого отношения.
Они как-то приспособились к советской действительности. Постепенно налаживали свою жизнь. И думали, что их, наконец-то, оставили в покое, что худшее для них позади. На самом деле худшее только начиналось.
Сталин в закрытом письме ЦК писал:
