И открыла.
Вошли три вооруженных чекиста. Один из них, со слегка косящими глазами, спросил суровым тоном:
– Кто здесь Ясногорский Кирилл Аркадьевич?
Князь встал. Произнес с достоинством:
– Это я.
– Вы арестованы. – Косоглазый чекист достал из кармана лист бумаги. – Вот ордер на арест.
Ауэ вышел из-за стола, подошел чеканной походкой, протянул руку к документу.
– Позвольте взглянуть.
Косой, не обращая внимание на его руку, поднес ордер к лицу Ауэ. Очевидно, воинское звание барона не произвело на него никакого впечатления.
Все было верно. Петр Иванович молча сделал два шага назад. Чекист показал ордер и Марине.
– Это, несомненно, какое-то недоразумение, – сказала она. Сейчас Марина жалела, что Матвея нет. – Отец лишь вчера приехал из Парижа. Там в советском посольстве его заверили, что преследований не будет.
– Разберутся.
Старый князь проковылял к двери и загородил ее собой.
– Не позволю! – мрачно произнес он. Его щека дергалась.
Косоглазый нахмурился.
– Отойдите! А то и вас заберем.
Марина взяла старика под руку и отвела от двери.
Кирилла Аркадьевича увели…
Князь был обвинен в преступлениях против советской власти во время Гражданской войны и приговорен к расстрелу. Он был казнен вместе с Коршуновым.
Ясногорские узнали об этом на другой день после расстрела. Это позже родным казненных стали говорить: «Осужден на 10 лет без права переписки».
Старый князь не вынес гибели сына. У него помутился рассудок.
4
Полина закончила институт. С отличием защитила диплом. Теперь ждала распределения. Никто не сомневался, что ее оставят в Ленинграде. Доброхоткин должен был в этом помочь.
Она медленно шла по улице. Вид у нее был задумчивым и грустным.
Уже несколько дней Мирославлев не занимался с ней живописью. Ссылался на занятость. А Полине казалось, что он стал ее избегать. Она не понимала, чем могла его обидеть. Относилась она к нему прекрасно. С уважением, с огромной симпатией. Она чувствовала, что они родственные души. Ей думалось, что и он это чувствует. Может быть, Марфа Пантелеевна, его жена, была против, чтобы он давал уроки бесплатно? Может, заговорила в ней крестьянская рачительность? Самому Мирославлеву такое и в голову не могло прийти, в этом Полина не сомневалась. Что ж, она готова платить.
Она подошла к особняку. И столкнулась в дверях с Марфой Пантелеевной. Они не виделись неделю. Девушка, как обычно, приветливо поздоровалась. Сколько она себя помнила, Марфа всегда обращалась к ней со своей милой, доброй улыбкой. На этот раз она не улыбнулась. Лишь сдержанно ответила на приветствие. И поспешно прошла мимо. Полина была неприятно удивлена.
5
11 лет Мирославлевы прожили счастливо. Рождение дочери еще больше сблизило их. Ире шел одиннадцатый год.
Хотя идеальным их брак назвать было нельзя. Как и почти все браки.
Вначале Марфа просто боготворила Мирославлева. Потом постепенно поняла, что он земной человек, что и у него есть слабости и недостатки. Но меньше ее любовь от этого не стала. Может быть, даже стала сильнее.
Владимир охотно шутил, часто с тонкой самоиронией. Марфа эту самоиронию не понимала и не принимала. Странным казалось ей, что мужчина сам, добровольно, выставляет себя в смешном свете, предлагает посмеяться над собой. Крестьянам самоирония чужда. Но со временем она заиграла в эту игру. Раз ему так хотелось. Она подшучивала над ним с добродушной улыбкой, но получалось подчас бестактно. Мысленно он упрекал ее в отсутствии душевной тонкости. Особенно Мирославлева задевало, когда она высмеивала его неумение делать мужскую работу по дому.
Со временем он стал слышать от нее и грубые словечки в свой адрес. Владимир оскорблялся. Он понимал, что мужчина должен быть выше того, чтобы обижаться на женское грубиянство, но ничего не мог с собой поделать. Он привык к обращению вежливому, деликатному. И, главное, его впечатлительная художественная натура не переносила грубости. Об обиде своей он не говорил, считал это ниже своего достоинства, но замыкался в себе, молчал, на вопросы отвечал односложно. Для Марфуши это всегда оказывалось неожиданным. Она старалась понять, чем его обидела. И вспоминала, что действительно ненароком сказала грубое слово. То есть Владимиру оно могло показаться грубым. В ее семье часто так выражались, и все относились к этому спокойно. Марфа корила себя за то, что забыла, какая у мужа ранимая душа. Всячески пыталась загладить вину. Страстно желала, чтобы их непринужденные, теплые отношения вернулись побыстрее. Пока она сама не обиделась, пока не вышла из своего обычного счастливого состояния. И если он продолжал молчать – обижалась. Разве он не понимает, думала Марфа, что она ляпнула что-то сдуру, по старой привычке. Ляпнула любя. Раз он может так долго дуться на нее из-за одного слова, значит, он ее по-настоящему не любит. Она тоже становилась сумрачной и молчаливой.
Они менялись ролями. Теперь Мирославлев чувствовал себя виноватым. Подавленное настроение жены угнетало его. Он понимал, что в ней происходит. И ругал себя за то, что не смог подавить обиду раньше, чем в ней наступила перемена. Перемена для нее болезненная, как он догадывался. Он старался дать понять, что больше не сердится.
Лишь через несколько дней, без слов примирения, безмятежность их отношений восстанавливалась. Отчасти была в этом и заслуга дочки.
Чуткая девочка все видела. И тоже расстраивалась. Спрашивала себя, почему родители не поговорят о своих обидах открыто. И как могла, старалась их помирить. Ира не принимала ничью сторону: мать была ей ближе, но отца она любила больше.
Однако, если не считать этих кратковременных размолвок, в семье сохранялась атмосфера любви и согласия.
Но последнее время Мирославлев начал меняться. Стал раздражительным, напряженным, угрюмым. Лишь с дочкой был по-прежнему нежен. Марфа наблюдала за ним с беспокойством и жалостью.
«Скучно ему со мной, дурой, – думала она с тоской. – Не умею я умные разговоры говорить». Приходили на ум и другие объяснения.
Как-то Марфа с дочкой собрались в кино. У Ирины были каникулы, у Марфуши – отпуск. Владимир с ними не пошел. Он должен был отвезти рисунки в издательство.
– Снова каши просит! – сказала с усмешкой Ира – худая красивая девочка. Черты лица она унаследовала от отца, а глаза и волосы – от матери.
Позавчера Мирославлев починил ее ботинок. Теперь подошва опять отваливалась.
Марфа шутливо вздохнула.
– Вот такие мы мастера.
– Сейчас я прибью, – поспешно сказал он. – Это много времени не займет.
– Ну да, тяп-ляп – и готово, – с улыбкой произнесла она.
Девочка снова усмехнулась.
– А вот дед Потап за что ни возьмется – навечно делает, – продолжала Марфа, пока он прибивал подошву. – Золотые руки! Вот у кого тебе нужно было бы поучиться.
Этого деда Потапа из села Ясногорского она приводила в пример и раньше.
Владимир помрачнел. Воскликнул гневливо:
– Золотые руки? А такие картины он сможет нарисовать своими золотыми руками?
Он показал молотком на висевшие на стене свои картины – пейзажи и портреты жены и дочери. И тут же почувствовал, что обиделся он как-то по-детски, что он сейчас смешон. Поняв это, Мирославлев помрачнел еще больше.
Ира смотрела на отца с недоумением.
И Марфа никогда его таким не видела.
Он протянул готовый ботинок дочери. Та молча взяла, стала обуваться.
Марфуша взглянула на часы. Сказала упавшим голосом:
– Нам пора.
Уходя, жена и дочка всегда целовали Мирославлева. На этот раз Марфа не решилась к нему подойти. Не подошла и девочка.
– Счастливо оставаться, – негромко произнесла Марфуша у порога.
Подождала ответа, не дождалась и вышла вместе с Ирой.
Марфа шла по коридору с опущенной головой. На глаза наворачивались слезы. Она чувствовала, что муж разлюбил ее.
Мирославлев сидел за столом, обхватив голову руками.
Вдруг в дверь постучали.
Это была Полина. Она выглядела взволнованной.
– Я хочу платить вам деньги за уроки рисования, – сказала она без всяких предисловий.
– Разве между нами могут быть какие-то денежные расчеты, Полина? – с упреком произнес Владимир.
– И Марфа Пантелеевна об этом не говорила? – спросила девушка.
Он удивился.
– Никогда не говорила. И не могла такое сказать.
– Тогда почему вы не хотите больше заниматься со мной? – Мирославлев смотрел в пол и молчал. – Почему вы меня избегаете? – продолжала она настойчиво спрашивать. Он продолжал молчать. – За что вы меня невзлюбили?
Владимир горько усмехнулся.
– Невзлюбил? – Он поднял на нее глаза. – Да, я избегаю тебя, Полина. Избегаю, потому что… Потому что полюбил тебя. – Кровь бросилась ей в голову. В глазах потемнело. Сердце бешено колотилось. – Не мог не полюбить. Я смотрю на тебя и вижу Настю… Эта моя любовь лишь несчастье принесет. И тебе, и мне. Лучше нам больше не видеться!
Он схватил портфель и направился к двери. Полина преградила ему дорогу. Тихо сказала:
– И я вас люблю.
Несколько секунд они молча смотрели в глаза друг другу. Словно души их сливались через этот взгляд.
Вдруг Мирославлев отшвырнул портфель, подхватил Полину и понес к кровати…
6
Утром Марфа пошла в больницу. Ей нездоровилось. Мирославлев тут же вбежал на второй этаж. Счастье переполняло его. Полина была одна в квартире. Он ожидал, что она встретит его с радостью. Но Полина была грустна. Он горячо обнял ее, расцеловал. Она прижалась к нему.
– Ты чем-то расстроена? – спросил Владимир.
– Да. Я чувствую себя преступницей.
Вчера она вернулась к себе, ощущая несказанную радость. Однако затем, как-то внезапно, заговорили другие чувства. Полине стало мучительно стыдно перед Марфой. И она ощутила унизительность своего положения – положения любовницы женатого мужчина. К тому же, женатого на ее бывшей служанке. Вся ее гордость восстала.
Мирославлев мгновенно понял ее состояние. Он тоже чувствовал себя преступником. До вчерашнего дня он был верен жене.
– Я все скажу Марфе, – твердо произнес он. – Мы разведемся.
Полина просияла.
– Да! Именно так надо сделать!
– И мы с тобой поженимся. – Он улыбнулся. – Если, конечно, ты не против.
Улыбнулась и она.
– Я не против! – И тотчас стала серьезной. – А где мы будем жить? Здесь нам жить невозможно.
– У моего знакомого, художника, свой дом на окраине. С маленьким флигелем. Снимем этот флигель.
Они снова обнялись…
Владимир поехал в издательство. Он появлялся там эпизодически. Работал в основном дома. Когда вернулся, Ира поднималась по лестнице.
– Я к Клаве, – сказала она.
– Мама дома?
– Да.
Было самое подходящее время для объяснения.
Он шел по коридору, и с каждым шагом решимость его слабела. Только сейчас он понял в полной мере, через какое испытание ему предстоит пройти. Идти в атаку, под вражеские пули, было легче.
Марфа сидела за столом.
Настроение жены Мирославлев тоже не угадал.
Последнее время она была невеселой и озабоченной. Такой он и ожидал ее увидеть. Однако, к его удивлению, ее лицо светилось счастьем. Она улыбнулась. Открыла рот, видимо, собираясь что-то сказать.
Он испугался. Почувствовал, что если Марфа произнесет что-то нежное, любящее, его решимость исчезнет.
– Я полюбил другую, – поспешно произнес он.
