своей ручищей за волосы, нагнул – Настя согнулась пополам, – подвел так к шинели и швырнул на нее.
Внезапно к чулану со словами «Пойду закуску поищу, этой каши мне одному мало» направился один из анархистов. Марина притаилась за ящиками. Солдат вошел, огляделся. «Пусто!», – сказал он и вышел, закрыв за собой – машинально, наверное, – дверь чулана.
Марина нечаянно надавила плечом на ящики, они сдвинулись и теперь могли с грохотом упасть при малейшем ее движении. Она боялась пошевелиться.
Началась попойка. Вдруг Марина услышала, как Настя вскрикнула. Потом раздалась какая-то продолжительная возня. Потом кто-то затянул песню.
– Девка как девка, – с некоторым разочарованием произнес бородатый. – Никакой разницы. Княжна – одно название.
Иногда анархисты со смешками заговаривали с Настей. Она молчала. За всю ночь не проронила ни слова.
Пили до рассвета.
Внезапно до Марины донесся шум, топот.
– Руки вверх! – скомандовал кто-то хриплым голосом.
Марина узнала этот голос. Это был Матвей, сын Феклы. Она вышла из чулана.
В кухне стоял десяток крестьян во главе с Матвеем – широкоплечим некрасивым человеком в солдатской шинели. Они навели на анархистов винтовки и ружья, один наставил вилы. Те, шатаясь, поднимались с пола, поднимали руки. В их пьяных глазах было больше недоумения, чем испуга.
Между анархистами и мужиками стояла, прикрываясь руками, обнаженная Настя. На лице ее застыло высокомерие. Глаз она не поднимала.
– Санек, оружие забери! – сказал Матвей.
Белобрысый парень лет шестнадцати сложил винтовки анархистов у стены.
– Теперь это наш особняк. Нашего села, – сказал Матвей. Он передал винтовку одному из мужиков, подошел к Насте, снял шинель и накинул ей на плечи. Она запахнула полы. Он обвел грозным взглядом анархистов. – Забирайте ваши вещи и уходите. И другой раз здесь не появляйтесь.
– Больше вы нас тут не увидите, – заверил бородатый. – Только винтовки верните. Мы анархисты. Мы за крестьян.
Матвей немного подумал.
– Ладно, забирайте.
Анархисты ушли. Мужики, не опуская оружия, последовали за ними.
Марина бросилась к сестре. Обняла. Лицо Насти больше не выражало надменности. Оно было несчастным и жалким. Она вдруг припала к плечу Марины и разрыдалась. Сестра гладила ее по спине, целовала в растрепанные волосы, шептала ласковые слова. Постепенно рыдания перешли во всхлипывания. Наконец, Настя затихла.
Марина подобрала разорванную Настину одежду, разбросанную по кухне. Одела ее. Шинель надо было вернуть Матвею. Она вышла с шинелью из особняка.
Мужики стояли у крыльца. Провожали взглядом удаляющихся анархистов. Марина отдала Матвею шинель и вернулась.
В кухне никого не было. Она позвала. Настя не откликалась. Марина почувствовала недоброе.
– Стойте! – вдруг донесся со двора голос Матвея.
Она выбежала из особняка.
Все стояли, задрав головы. Она тоже посмотрела вверх. И увидала на крыше Настю.
– Нет! – только и успела крикнуть Марина.
Настя прыгнула вниз.
Марина и Матвей подбежали к распростертому телу. Подошли и остальные.
Настя разбилась насмерть.
5
Мужики сколотили из ящиков гроб. Похоронили Настю в саду. Пошли в село. Марина тоже. Рядом с Матвеем она чувствовала себя защищенной. Оставаться в особняке она не могла. По дороге он расспрашивал Марину об этой ночи, о своих родных в Петрограде, о том, что там произошло.
Матвей вернулся в родное село три дня назад. В армии он стал большевиком, возглавлял полковой солдатский комитет. Здесь его сразу избрали председателем сельсовета.
Ночью ему сообщили, что в особняке пьянствуют анархисты. Матвей решил изгнать их на рассвете, когда те напьются. Про княжон он не знал.
Матвея с Мариной встретила маленькая подвижная старушка – его бабушка. Она приготовила завтрак. Есть Марина не хотела. Она не отказалась лишь из вежливости.
На столе стояла дорогая фарфоровая посуда – посуда Ясногорских.
– Нынче в каждой избе господская посуда, – сказала старушка. Она словно оправдывалась.
– Все должно быть возвращено народу. Уж не обессудьте, – добавил Матвей.
Он с аппетитом ел и потчевал Марину:
– Кушайте, кушайте! Не брезгуйте крестьянской едой. – Матвей немного помолчал. – Вот так мы живем. Все в доме есть. Вот только хозяйки не хватает. Понимаю, вам сейчас не до этого. Но, может, другого случая не будет… – Он снова замолк. Словно набирался храбрости. И внезапно выпалил: – Будьте здесь хозяйкой, Марина Кирилловна! Всегда хотел такую жену!
Матвей Доброхоткин делал предложение Марине Ясногорской! Еще полмесяца назад это казалось немыслимой дерзостью, безумием. Теперь это предложение выглядело вполне естественным. Даже лестным для княжны в каком-то смысле.
– Я почти офицер, если что. В школе прапорщиков учился. Малость самую недоучился. Выгнали за революционные речи.
Княжна ответила не сразу.
– Не смогу я стать для вас хорошей женой: не гожусь я для крестьянского труда.
– Так мы найдем работу почище. Учительницей, скажем. В селе школа в обязательном порядке будет. В особняке, я думаю. Советская власть за всеобщую, скажем, грамотность.
– Я привыкла к большому городу.
Он насупился.
– Понимаю. Брезгуете.
– Вовсе нет! – воскликнула Марина. – Но я выйду замуж только по любви.
– Понимаю. Ну что ж. Насильно мил не будешь.
Они помолчали.
– Что думаете теперь делать? – спросил Матвей.
– В Петроград вернусь.
– И я нынче в Питер собирался. Маманю с сеструхой повидать. Четыре года не виделись. Вместе, выходит, поедем.
Полдня Матвей, как председатель сельсовета, решал разные дела. Наконец, они с Мариной собрались ехать.
Вдруг в избу вошел приземистый мужик со злыми глазами. В одной руке он держал винтовку, в другой – револьвер.
– Офицера поймали, – сказал он. – С оружием. – Мужик положил револьвер на стол.
– Я так думаю: в расход контру пустить.
– Приведите! – распорядился Матвей.
Мужик открыл дверь, крикнул:
– Сюда его!
В избу ввели высокого человека в офицерской шинели без погон. Марина узнала Мирославлева.
– Зачем ты здесь? – сурово спросил Матвей. Все мужчины из того другого, чужого, господского мира вызывали у него враждебность. А офицеры – особенно.
– Это жених Насти! – воскликнула Марина. – Отпустите его!
– К невесте прибыл? – спросил Матвей более мягким, даже сочувственным, тоном.
– Да, – ответил Мирославлев и взглянул на Марину. – Где она?
Сегодня он приехал в Петроград, повидал Ясногорских и тут же поехал в имение.
– Свободен, – произнес Матвей. И, видимо решив быть великодушным до конца, передвинул по столу револьвер поближе к Владимиру. – Забирай! – И ворчливо добавил: – С утра только и делаю, что оружие возвращаю.
Мирославлев взял револьвер. Спросил снова:
– Где Настя?
Марина, опуская подробности, все рассказала.
Он побелел. Сел на скамью и застыл в таком положении.
6
До Малой Вишеры добирались на телеге. Мирославлев ехал с ними. Всю дорогу он молчал.
Когда приехали, Матвей сообщил не без гордости:
– Это не простая станция. Здесь в феврале поезд с Николашкой Кровавым остановили. Царь ехал в Царское Село, хотел власть над Питером вернуть. Там уже народ поднялся. Не вышло. Не пустили его революционные солдаты. Поехал он из Малой Вишеры окольной дорогой. Но так и не доехал. На другой день в Пскове отрекся.
Здесь они с Мирославлевым расстались. Он поехал домой, в Рязань.
В поезде Матвей увлеченно, с жаром, рассказывал о целях большевиков.
– Советская власть хочет, чтобы простые люди счастливо жили. На всей земле. Только это ей надо, – говорил он, постукивая кулаком по столику в такт своим словам.
Марина молча слушала. Ей нравилось, когда люди горячо отстаивали свои убеждения. Она смотрела на его простое открытое лицо с грубыми, некрасивыми чертами. Хороши были только глаза: голубые, лучистые, выразительные. Иногда они искрились смехом, иногда становились очень добрыми, иногда – суровыми.
Она слушала Матвея и думала о Насте. Если бы она, Марина, не пряталась трусливо в чулане, если бы стояла рядом с сестрой, анархисты, возможно, не вели бы себя так разнузданно. Но она тут же отбросила эту мысль как нелепую и глупую. «Тогда было бы два самоубийства, только и всего».
Петроград встретил их мокрым снегом.
Парадную дверь особняка Ясногорских теперь никто не охранял. Оказалось, матросов перевели в другое место. Может быть, даже отправили в Могилев, ликвидировать Ставку верховного главнокомандующего. Вместо них по дому ходили неизвестные люди в штатском.
Доброхоткины радовались долгожданной встрече, а Марина в это время рассказывала о том, что произошло в имении. Княгиня смертельно побледнела. Полина разрыдалась. Со старым князем от потрясения случился новый микроинсульт.
В особняке происходило распределение жилья. Командовал большевик интеллигентного вида.
Комнаты Феклы, Марфуши и Тимофея остались за ними. Повариха с Варькой получили две роскошные комнаты на втором этаже. Наверно, рыжий матрос успел замолвить слово. А их комнаты отдали Ясногорским. Матвей поспособствовал.
И в этот день, и на следующий прибывали новые жильцы. Второй этаж заселили представители советской власти. На первом стали жить три пролетарские семьи, извозчик и еврей в очках, как будто литератор. У Тимофея поселился дальний родственник с женой, какой-то неопределенный тип, не очень приятный.
Матвей вернулся в село.
Глава 4
1
Варька, словно модница из высшего света, появлялась каждый день в новом платье – Маринином или Настином. Они с матерью не работали. Однако жили Зюзьковы безбедно. Они продавали драгоценности и вещи Ясногорских.
Банки заработали, но их деятельность находилась под так называемым рабочим контролем. Ясногорские ничего не получили. А 14 декабря банки были национализированы.
Марина стала домработницей у профессора Вязмитинова. Это было большой удачей. Во-первых, устроиться на постоянную работу дворянам было очень сложно. Во-вторых, профессор был старым знакомым Ясногорских и относился к своей новой домработнице с подчеркнутым уважением.
Удивительно, но жизнь Вязмитинова после революции не изменилась. Он по-прежнему преподавал в институте. За ним сохранилась пятикомнатная квартира. Он, как и раньше. держал домработницу. В царское время Вязмитинов написал несколько научных статей по биологии. Они были опубликованы и за рубежом. Очевидно, новая власть его ценила.
Все попытки Марии Евгеньевны устроиться заканчивались неудачно. Никто не хотел давать работу бывшей княгине. «Ты же никогда не работала, вот и теперь без работы обойдешься, – со смехом говорили ей. – Тебе не привыкать». Она перебивалась случайными заработками. Мыла полы, стирала. Чаще всего жильцам особняка. Как-то и Варька захотела, чтобы княгиня помыла им пол. Мария Евгеньевна отказалась.
Князь, совсем недавно энергичный и бодрый, превратился в дряхлого, немощного старика.
Фекла и Марфуша работали теперь на фабрике.
Видимо, от скуки и Зюзьковы со временем устроились на работу. В ЧК. Варька – надсмотрщицей, Матрена – поваром.
Одним вьюжным вечером появился Мирославлев. Очень худой, в изношенной, порванной одежде, с немытыми волосами до плеч. Но держался он с
