бескозырки и произнес с ухмылкой:
– Мое почтение.
Швейцар, благообразный седой старик в богатой ливрее, угодливо распахнул перед ним входную дверь.
– Покедова, – сказал ему матрос и ушел.
Княгиня устремила на швейцара грозный взгляд.
– Тимофей, как в доме оказался посторонний?
– Моя вина, ваше сиятельство, – торопливо заговорил старик. – В час ночи Варька стучит, просит впустить. Я открываю, а Варька с матросом этим. Обои выпимши. С ним хочет войти. Он, дескать, утром уйдет, никто не узнает. Я, конечно, матроса не пускаю. Не положено, говорю. А он: теперь-де балтийские матросы решают, что положено, а что не положено. Оттолкнул меня и вошел. Я хотел звать на помощь. А он пистолет в сердце мне тычет. Молчи, мол, буржуйский прихвостень. Иначе, дескать, застрелит как врага революции. Я и пропустил. Что мне еще оставалось делать, ваше сиятельство?
Он покаянно развел руками.
Мария Евгеньевна решительными шагами направилась к двери Варьки. Приказала:
– Варвара, выходи! – Показалась смущенная Варька, уже одетая. – Ты же прекрасно знаешь, – продолжала Ясногорская властным и резким тоном, – что приводить кого-то в дом без разрешения строго запрещено. А ночью – тем более! Почему же ты ослушалась?
Девушка глядела в пол и молчала.
– Отвечай! – гневно воскликнула княгиня.
Варька вдруг вскинула на нее злые глаза.
– Ваша власть вся вышла! Простые люди теперь хозяева́.
Княгиня опешила, изумленно подняла брови. Но только на миг.
– Вон! – Она указала на входную дверь. – Не смей больше появляться в этом доме!
Ясногорская отправилась на кухню. Глядя вслед удаляющейся величественной фигуре, Варька пробурчала:
– Ну, это мы еще посмотрим.
Княгиня не расслышала.
На кухне она велела поварихе приготовить ростбиф и испечь блинов. И добавила:
– А дочь твою я прогнала.
Матрена открыла рот.
– Господи боже мой! За что, ваше сиятельство?
– За неподобающее поведение.
– Ваше сиятельство, она исправится! Я из нее дурь выбью! Христом богом молю, отмените ваше решение! Помилосердствуйте!
– Нет! – Княгиня все еще гневалась.
По щекам поварихи потекли скупые слезы. Странно было их видеть на этом грубом лице.
– Куда ж она пойдет, ваше сиятельство? – причитала Матрена. – Некуда ей идти. А сейчас такое в городе творится! Пропадет же она на улице. По рукам пойдет. Ваше сиятельство!
– Довольно об этом. Своих решений я не меняю. – С этими словами Мария Евгеньевна вышла из кухни.
Варька собрала вещи и ушла.
– Вчера фон Ауэ уехали в свое псковское имение, – сказала за ужином княгиня.
– Особняк у них отобрали. Теперь там какое-то большевистское учреждение.
Старый князь помрачнел.
– Отобрали? Следовательно, грабеж теперь узаконен?
– Они называют это экспроприацией экспроприаторов, – с усмешкой сказала княгиня.
Старый князь посмотрел на Марину.
– Разве к этому стремились русские революционеры?
– Большевики авантюристы, а не революционеры, – ответила та, не замечая, что слово в слово повторяет Зубова.
Внезапно раздался громоподобный стук в парадную дверь. Появился перепуганный швейцар.
– Пьяные матросы ломятся. Требуют открыть. Грозят дверь разнести.
Старый князь встал и вышел из столовой. Княгиня, княжны и швейцар последовали за ним. Стук не прекращался. Они подошли к парадной двери. Фекла с дочкой и повариха с сыном тоже были здесь.
– Открыть революционным матросам! – доносилось с улицы. – Все равно ведь войдем! Балтийцев никто не остановит. Войдем и именем советской власти расстреляем за неповиновение!
Матросы два раза выстрелили в дверь. Доброхоткины вскрикнули.
– Открой, Тимофей, – сказал князь.
– Открываю, не стреляйте! – крикнул дребезжащим голосом швейцар и открыл дверь.
В дом ворвались десятка два разгоряченных и пьяных матросов во главе с рыжеусым. Рядом с ним была Варька. Матросы были в черных бушлатах и черных брюках клеш.
– Почему так долго не отворяли? – грозно спросил рыжий. – Расстрела захотели? – Видимо, он был у них за командира.
– Вся семейка здесь, – сказала Варька.
Какой-то матрос присвистнул.
– Вот так красотки!
– Отродясь таких не видал! – добавил другой, с огромным красным бантом на груди, и плотоядно заулыбался.
Рыжий поднял руку, как бы призывая к тишине и вниманию, и сурово произнес:
– Объявляю волю революционной власти. Особняк изымается на пользу народу. По-научному сказать, экспортыация экспорт… Грабь награбленное, то есть! Комнаты, где слуги живут – бывшие слуги, то есть, – теперь их полная собственность. А вы, господа, прямо сейчас, в чем есть, прямо с этого места – на улицу!
Фекла ахнула.
– Слыхала, барыня? – сказала злорадно Варька. – Выметайся! Живо!
Княгиня покраснела.
– Девки-то пусть остаются, – возразил матрос с бантом. – Уж для них-то места не пожалеем. – Он захохотал.
Старый князь шагнул вперед, хотел что-то сказать, но замолк на полуслове. Его правая щека дергалась.
– Мы должны взять документы и деньги, – надменно проговорила Мария Евгеньевна, глядя куда-то поверх головы рыжего.
– А вот уж нет! – еще более суровым тоном ответил рыжий. – Все ваши деньги и драгоценности теперь народные.
– Доку́менты-то пусть возьмут, – вступила неожиданно в разговор Фекла. – Куда ж они без доку́ментов. В такое наше время. Вам-то от них какой прок, от бумаг? И пускай заберут теплую одежу. Как же сейчас без пальтов?
Рыжий нахмурился.
– Знаю я, какая у них теплая одежа. Шубы на меху. Нет уж. Теперь в шубах простой народ будет ходить.
– Негодяи! – вдруг выкрикнул князь. – Вон!
Он двинулся было в сторону рыжего, однако закачался, затрясся и рухнул на пол.
Ясногорские и Марфа бросились к старому князю. Он был без сознания.
– Доку́менты, ладно, могут взять, – произнес рыжий, глядя на распростертого у его ног старика. – То есть, под присмотром.
Фекла с непривычным для нее решительным видом подошла к рыжему матросу.
– Значит, моя комната теперь совсем моя?
– Ну.
– Значит, я могу пустить в нее кого захочу? Так?
– Ну, положим, – нетерпеливо ответил рыжеусый. – Ты к чему клонишь, мамаша?
– Тогда хозяева́ пускай у меня останутся, – твердо произнесла Фекла.
– Дело говорит, – заметил матрос с бантом.
– Какие же они теперь тебе хозяева́, мамаша? – с неудовольствием проговорил рыжий. – Ладно, то есть, это твое право.
Среди матросов раздалось несколько одобрительных возгласов.
– Нечего им тут делать, – сказала рыжему Варька. – Пусть уходят. Небось…
– Здесь я командую, – оборвал ее рыжий. Она притихла.
Матросы отнесли старого князя в комнату Феклы. Ясногорские вошли следом за ними. Матросы немного полюбовались, ухмыляясь, на Марину и Настю, и вышли. Княгиня посмотрела на Феклу теплым взглядом.
– Очень тебе признательна!
В сопровождении рыжего она поднялась на второй этаж и забрала все документы. Он бдительно следил, чтобы княгиня не прихватила ничего лишнего. Взяла она также нашатырный спирт – привести князя в чувство.
Нашатырь помог: старый Ясногорский пришел в себя. Но передвигался и говорил он с трудом. Очевидно, случился микроинсульт.
Фекла переселилась в соседнюю комнату, к дочке, а свою предоставила Ясногорским. Комната была маленькой. Кровать, стол, два стула и шкафчик составляли всю мебель.
Имение Ясногорских было разграблено, но не сожжено. Они решили перебраться туда. Однако надо было дождаться выздоровления князя.
Ясногорским строго-настрого запретили подниматься на второй этаж. Фекле с Марфушей – тоже. Очевидно, как их пособницам.
Тщательно обыскав комнаты второго этажа, забрав себе все деньги и драгоценности, матросы стали пьянствовать в столовой. Ясногорские и Доброхоткины заперлись. По всему особняку разносился хохот, нестройное пение. Чаще всего пели «Яблочко».
На ночь княгиня и княжны улеглись на полу. На кровати лежал князь.
В полночь в дверь громко постучали.
– Барышни, приглашаем к застолью! Украсьте наше общество! – послышались пьяные возбужденные голоса.
Не получив отклика, матросы застучали сильнее. Голоса их становились громче. И злее.
– Красными балтийскими матросами гнушаетесь? Отпирай, буржуи!
В дверь колотили уже изо всей силы. Хорошо, что она была толстой, крепкой. Все в особняке было сделано на совесть, на века.
Мария Евгеньевна сидела на полу, прижимая к себе девочку, Марина и Настя – на стульях. Напряженно смотрели на дверь. Старый князь лежал на койке, устремив мрачный взгляд в потолок. Все молчали.
В дверь стали бить ногами.
Закончилось все внезапно.
Хлопнула парадная дверь, и послышался женский смех и визг. В особняк привели проституток.
Матросы оставили Ясногорских в покое.
2
Мирославлев взволнованно шагал взад и вперед по блиндажу.
– Из-за острова на стрежень… – пьяными голосами, недружно, пели где-то недалеко солдаты.
Вошел Олег Ясногорский. Вид у него был довольный. Владимир остановился.
– Таня согласилась, – сказал Олег. – Кое-как уговорил. Не хотела оставлять больных. Говорит, брюшной тиф, дизентерия, а медицинского персонала не хватает. – Он улыбнулся. – Согласилась, только когда я сказал, что и ты с нами пойдешь. Итак, уходим втроем. Прямо сейчас. Нельзя терять ни минуты. Полк смерти могут перебросить в другое место в любой момент. Это большая удача, что он недалеко расположился. Больше такого случая наверняка не представится.
– Я не пойду, – сказал Мирославлев.
Ясногорский посмотрел на него с удивлением.
– Как не пойдешь?
– Я поеду в Петроград. Только что был в штабе. Говорят, в столице безобразия творятся. Пьяные матросы и солдаты врываются в богатые дома, грабят, убивают… Я должен быть рядом с Настей.
– И что ты сделаешь один? Сражаясь с большевиками в частях смерти, ты Настю лучше защитишь. Теперь бороться с большевиками – да и с немцами тоже – можно только в составе ударных частей.
– Должен признаться: после того, как меня едва не расстреляли, не раз приходила мысль все бросить и добраться до Петрограда. Вспомни, сколько офицеров дезертировало, боясь солдатских самосудов. И многие, несомненно, спасли этим свою жизнь. Но я всегда отвергал такую мысль. Не мог я оставить полк в военное время. Долг не позволял. Настя первая бы меня осудила. Но теперь-то армии нет, фронта нет.
В подтверждение своих слов он направил руку в сторону, откуда неслось пьяное пение.
– Пока существуют ударные части, есть и армия, есть и фронт. И долг каждого русского офицера – вступить в одну из них, – отчеканил Ясногорский.
– Сейчас я должен быть с Настей, – упрямо повторил Владимир.
– Поступай, как считаешь нужным, – холодно произнес Олег и стал собираться в путь.
Это была их первая размолвка.
3
Утром в особняке было тихо. Матросы отсыпались на втором этаже.
Слуги обычно ели в небольшой комнате по соседству с кухней. Фекла привела туда на завтрак и Ясногорских. Лишь старый князь остался лежать. Ночью ему стало хуже.
Увидев их, повариха сдвинула брови.
– Зачем ты их позвала? – обратилась она к Фекле. – Им никакой еды не полагается.
– Она повернулась к Марии Евгеньевне и княжнам. – Пошли отседова! Привыкли жрать задарма!
Ясногорские, все до одной, покраснели. Они ушли с гордо поднятыми головами.
–
