Владимир.
Не отводя от него тяжелого взгляда, Лбов приказал:
– Исполнить приговор!
Мирославлев навел револьвер на его мясистый нос, взвел курок.
– Отставить! – скомандовал он в третий раз. Глаза его горели. – Или буду стрелять!
– Уходим, Егор, – сказал Марчук. – Выстрелит ведь поручик. Он отчаянный.
– Так и быть, уговорили, – сказал с мрачной ухмылкой Лбов. – Отмена! Пошли!
Все четверо опустили винтовки. Мирославлев опустил револьвер. Марчук отстегнул кобуру с револьвером Гриммельсхаузена, бросил на землю. Солдаты ушли. Подпоручик отделился от стены, подобрал револьвер. Усмехнулся.
– А я радовался революции. – Он повернулся к Владимиру. – Я обязан вам жизнью.
– Как же они вас обезоружили, Август?
– Сзади неожиданно набросились. Как бандиты. – Гриммельсхаузен немного помолчал. – Не решились они в вас стрелять. Взвод бы им это не простил. Большинство солдат по-прежнему высокого о вас мнения. – Он говорил спокойным, размеренным тоном. Как будто никто не собирался его убивать минуту назад.
Подошел Чарочкин. Перекрестился.
– Слава тебе, господи!
В этот вечер в блиндаже Мирославлев и Гриммельсхаузен были молчаливы. Говорил в основном Ясногорский. Возмущался:
– Когда, наконец, власти наведут порядок? Мы собственных солдат опасаемся больше, чем австрийцев! Нельзя же так потакать несознательной массе, нельзя давать ей почувствовать свою безнаказанность! Это губит армию. Россию губит!
3
Что-то для укрепления дисциплины в армии все же делалось. Верховный главнокомандующий Брусилов – это он совершил в 1916 знаменитый прорыв австро-венгерского фронта – всячески поддерживал создание так называемых ударных частей или частей смерти. В них добровольно вступали наиболее дисциплинированные, патриотически настроенные военнослужащие. Эти части должны были служить примером.
По инициативе унтер-офицера Бочкаревой возник и женский батальон смерти. Настя загорелась желанием в него записаться. Но узнав, что поступающим бреют головы, и, главное, что командир батальона Бочкарева очень груба, она отказалась от своего намерения.
Когда в июне русские войска перешли в наступление, командование возлагало на эти части смерти большие надежды. Действительно, они сражались храбро, их не останавливали огромные потери. Но слишком мало было таких подразделений. Наступление закончилось полным провалом. Прежде всего, из-за низкой дисциплины в других частях. Солдаты просто-напросто отказывались идти в атаку!
Россию лихорадило. В июле, сразу после этого неудачного наступления, большевики и анархисты подняли восстание в Петрограде. Оно было подавлено. Страна качнулась вправо. Сотни большевиков были арестованы. Ленин, объявленный немецким шпионом, скрылся, чудом избежав ареста. РСДРП(б) перешла на нелегальное положение. Временное правительство оттеснило Советы на второй план. Брусилова на посту Верховного главнокомандующего сменил Корнилов, сторонник жестких мер. На фронте была восстановлена смертная казнь. Были случаи расстрела дезертиров. Популярность и влияние Корнилова росли. В августе он направил в столицу для установления полного порядка казачий корпус. Временное правительство увидело в этом угрозу своей власти и распорядилось остановить казаков. Корнилов не послушался. Тогда глава правительства Керенский объявил его мятежником. Корнилов был арестован вместе со своими сподвижниками. Теперь страна качнулась влево. Вновь усилились Советы. Большевиков, заключенных в тюрьму за попытку июльского переворота, Временное правительство освободило. Это решение стало для него в итоге самоубийственным. Петроградский совет возглавил Троцкий. Началась большевизация Советов, в том числе армейских. Призыв РСДРП(б) к немедленному миру без аннексий и контрибуций встречал в солдатской массе горячую поддержку.
Почва для большевистского захвата власти созревала…
4
Митинг был в самом разгаре. Он проходил метрах в тридцати от госпиталя. Присутствовали только нижние чины. Офицеров не пустили. На трибуне, широко расставив ноги, стоял крепкий невысокий унтер-офицер с широким безбровым лицом. Трибуной служили ящики из-под снарядов. Серые глазки унтер-офицера глядели решительно и злобно. Это был Трофим Сысолятин, новый председатель полкового солдатского комитета, петроградский рабочий, большевик. Перед ящиками, лицом к толпе, стояли три безоружных офицера – командир полка Елагин, Гриммельсхаузен и Мирославлев. Если подпоручик и Владимир сохраняли внешнее спокойствие, то Елагин, худой высокий седовласый старик с тонкими чертами лица, заметно волновался. Даже угол рта подрагивал.
Где-то вдали строчил пулемет. Упало несколько тяжелых капель. Сысолятин посмотрел на серое сентябрьское небо, на низкие темные тучи. Провел рукой сверху вниз по плотно сжатому рту, словно размыкая его. Заговорил громко и резко:
– Итак, что мы порешили… Подпоручик… Как его?.. Гримзельхазин. Пребывал в австрийских шпионах. Подлежит расстрелу.
Митингующие одобрительно зашумели.
– Всегда был верен воинскому долгу, – твердо и хладнокровно произнес Гриммельсхаузен. Его светло-голубые глаза смотрели на толпу бесстрашно и высокомерно.
– Молчи, немчура! – крикнул кто-то из задних рядов.
– Идем дальше, – продолжил Сысолятин. – Поручик Мирославлев. Покрывал вышеозначенного шпиона… э-э… Гринзель… тьфу ты!.. Гримзельхазина. Коего заслуженной казни помешал с угрозой оружия. Подлежит расстрелу.
– Нет! – раздался неожиданно звонкий женский голос.
Из толпы быстрыми шагами вышла Щелкалова и стала рядом с офицерами. Такой взволнованной ее еще не видели.
– Три года хранил их господь от вражеских пуль, – горячо заговорила она. – Неужели только для того, чтобы они получили пулю от своих?
– Неужто бабу будем слухать? – раздался бас Лбова. Он стоял в первом ряду.
– Пусть говорит, – сказал ефрейтор с забинтованной головой. Его многие поддержали.
Все в полку рушилось, но уважение солдат к Щелкаловой сохранилось. Хотя ей все чаще приходилось слышать скабрезные шутки и намеки. После года на фронте она по-прежнему была чистой девушкой, и подобные остроты смущали и расстраивали ее. Из сестер милосердия дворянского происхождения осталась лишь она, остальные давно уехали.
– Они ведь такие же русские воины, как и вы! – продолжала Щелкалова.
– Особливо подпоручик, – пробасил Лбов.
– Может быть, и допускали они ошибки, но не убивать же их за это! А поручик Мирославлев и вовсе ни в чем не виноват. Он защитил своего подчиненного. Так обязан поступать каждый командир. Оказался бы рядовой на месте подпоручика, Мирославлев бы и его точно так же защитил. Он своих подчиненных никогда в беде не оставлял!
– Истинная правда! – крикнул солдат из взвода Владимира.
– Вспомните: зимой при неудачной атаке три раненых остались на позиции неприятеля, – продолжала сестра, все более воодушевляясь. – Мирославлев их не бросил, снова повел взвод в атаку. Отбил раненых. Его тогда самого в руку ранило.
– Было такое! Он в первом ряду шел! – зазвучали возгласы. – Освободить его! Командир подходящий! Освободить!
Сысолятин скривил тонкие длинные губы, бросил на Мирославлева ненавидящий взгляд и произнес, почему-то с угрозой:
– Поручик Мирославлев свободен!
Щелкалова взяла Владимира за руку и повела сквозь толпу. Она словно боялась, что Сысолятин передумает. Мирославлев подумал со страхом, что это выглядит комично. Но никто не смеялся. Они отошли к госпиталю. Он поблагодарил ее за вмешательство. Стали отсюда наблюдать за происходящим. К ним присоединился Ясногорский. С начала митинга он стоял в отдалении.
– Как тут Пушкина не вспомнить: «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный», – мрачно произнес он.
– Так… Теперь полковник Елагин, – говорил председатель солдатского комитета.
– Мешал отправкам на побывку…
– Это не побывки, а дезертирство, – прервал его, не оборачиваясь, командир полка.
– Какое дезертирство, если срок возвращения обговорен? – возразил Сысолятин.
– Никто никогда не возвращался.
– А если и так? – повысил голос председатель, с ненавистью глядя на затылок полковника. – Почему солдаты домой уходят? На земле им сейчас надо работать. Народу в войне нужды нет. Это буржуйская затея! Вот сами и воюйте! – Гул одобрения пронесся по рядам. – Еще… В июне месяце полковник принуждал идти в наступление. Ругал солдат трусами. А зачем им под пули подставляться? Ради какой пользы?..
Из рядов послышалось:
– В пятнадцатом году он мне вовсе в рожу стукнул.
– И мне. Зачем, мол, самовольно с позиции бежал?
Послышались возмущенные возгласы, ропот.
– А в четырнадцатом он Петрова и Тряпишко, из второй роты, арестовал, – суровым тоном произнес Сысолятин. – Дескать, выявил, что они революцию пятого года делали. Суду передал…
– Что касается рукоприкладства, признаю: был неправ. Погорячился, – торопливо проговорил Елагин, – В остальном я поступал правильно.
– Стрелять его! Порешить! – закричали солдаты, потрясая винтовками.
Начинался дождь.
– В мордобое он покаялся, – заметил кто-то с сомнением в голосе.
– Жизни не лишать, а лишить звания! – выкрикнул ефрейтор с забинтованной головой.
Это предложение понравилось. Видимо, расстрел был слишком прост и неинтересен. Разжаловать было забавнее.
– Звания лишить! Разжаловать его! Рядовым определить! – раздались голоса. – Пусть другого командира пришлют, понимающего!
– Так тому и быть, – согласился Сысолятин. – Разжаловать в рядовые! – Он спустился с трибуны, подошел сзади к Елагину и сорвал с него погоны. Лицо командира полка стало пунцовым. Сысолятин скомандовал: – Свободен, рядовой Елагин! – Солдаты засмеялись. Председатель комитета толкнул полковника в спину. – Ступай, ваше благородие!
Тот, наклонив голову, пошел в сторону штаба. Солдаты, не особенно торопясь, расступались перед ним. Со всех сторон слышались едкие замечания.
Сысолятин подозвал двух солдат. Движением головы показал на Гриммельсхаузена.
– Расстрелять шпиона!
Он вытянул руку в сторону насыпи. Она находилась неподалеку. Неизвестно было, когда, зачем и кто ее насыпал. Скифы, может быть. Солдаты, с винтовками наперевес, отвели подпоручика за насыпь. Прозвучали два выстрела.
Люди стали расходиться.
Вдруг со стороны штаба донесся еще один выстрел, пистолетный.
Это полковник покончил с собой.
Глава 3
1
В первые дни после Октябрьской революции в жизни князей Ясногорских ничего не изменилось. Лишь Варьку чаще стали видеть пьяной, да Степка начал пререкаться с княжнами.
Но вскоре пришла беда.
Как-то утром княгиня Мария Евгеньевна спустилась на первый этаж отдать распоряжения поварихе. Вдруг она услышала мужской смех и женское хихиканье. Из комнаты Варьки, подкручивая щегольские рыжие усы, вышел матрос и пошел по коридору. Он был увешан оружием. Черный бушлат опоясывали крест-накрест пулеметные ленты. Сама Варька, босая, в одной ночной рубашке, стояла в дверях и махала ему вслед рукой. Увидев Ясногорскую, она поспешно отступила назад и захлопнула дверь. Матрос поравнялся с княгиней. От него несло перегаром. Он дотронулся до
