Моя Богиня. Несентиментальный роман. Часть третья

установке декораций очередного планового спектакля, указанного в программе. На сцене закипала жизнь. Жорик вёл студентов в хранилище и показывал им там, какие декорации надобно на сцену таскать: каждый спектакль имел свою отдельную кладовую нишу и номер. Студенты с жаром принимались за дело, а бригадир возвращался на сцену и начинал вместе с рабочими приносимые куски декораций как пазлы в общее целое собирать - готовить сцену к спектаклю. Монтажники устанавливали и прикручивали декоративные части друг к другу по чертежам, а Кремнёв им эти части поддерживать помогал, подавал гайки, болты, инструменты: был мальчиком на побегушках, то есть. Ну и попутно он изучал и запоминал сборку каждого спектакля: в этом и заключалось его ученичество…

К 18-ти часам декорации собирались, как правило, после чего монтажники были свободны до 9-ти часов вечера, когда спектакли заканчивались, и надо было всё назад разбирать. Сделавшие дело рабочие шли в подсобку пивом с бутербродами подкрепляться и лясы точить, играть в домино со студентами, в карты или просто валяться на топчанах, - а Кремнёв на лифте поднимался на четвёртый этаж, чтобы поужинать там в театральном буфете и местных актёров поближе и повнимательнее рассмотреть: понять, какие они в быту и в жизни. До этого-то он их лишь в телевизоре видел: в каком-нибудь комедийном кино или в «Кабачке 13-ть стульев». А тут можно было вживую кино- и театральную знаменитость встретить - без макияжа и грима.
Дело в том, что перед каждым спектаклем, которые начинались в 19.00 по времени, задействованные в нём актёры приходили в буфет подкрепиться, чаю и кофе попить. Сам буфет был маленьким по площади, тесным, но кормили там отменно и достаточно дёшево: за рубль можно было от пуза наесться мясными и рыбными деликатесами, да ещё и хорошего пива попить: «Двойного золотого» к примеру или «Столичного», - которое там не переводилось; а к пиву купить дорогих сигарет… Приходили в буфет и рабочие сцены, гримёры, костюмеры и осветители, студенты те же. И их не оговаривали, не выгоняли вон служители Мельпомены - покорно сидели рядом. И шёл этот местный либерализм от русских актёров, как представляется, во главе с Папановым, которого Максим видел часто за соседними столиками с какою-то грудастой женщиной, который его своей простотой и скромностью поразил… Приходили в буфет и другие русские актёры - и тоже, не чинясь и не капризничая, не поднимая хай, сидели с работягами рядом. А вот евреев, которыми кишел театр, Кремнёв в буфете не видел ни разу - ни Пельцер с Аросьевой, ни Ширвинда с Мироновым (Минакером по отцу), ни других. Сомнительно было, чтобы они питались одними домашними бутербродами перед спектаклями, как и монтажники сцены. Скорее всего, им закуски и кофе приносили прямо в гримёрки буфетчики на золочёных подносах. А потом уносили обратно пустые тарелки и низко кланялись в дверях.
Надо сказать, что по тем наблюдениям, которые вынес для себя Кремнёв за полгода работы, театр Сатиры был строго и неукоснительно разделён на две неравные части, или на две неравнозначные половинки - на еврейскую, что безраздельно господствовала в театре, снимала там жирные пенки со всего, и на русскую, второсортную и маломощную, которая финансировалась по остаточному принципу и которой доставались объедки с господского стола. И шло такое разделение от главного режиссёра, безусловно, матёрого иудея Плучека Валентина Николаевича (Гинцбурга Исаака Нохимовича в девичестве). Братьям евреям он выдавал самые высокие заработки, сравнимые с космическими, лучшие роли и отдельные гримёрные выделял, самый выгодный график работы выстраивал. Ну а русские гои, как ежедневно видел это Кремнёв по закулисной жизни, были там вечно на вторых ролях, были в опале и в загоне.
Плучек в конце 1970-х годов (время работы Кремнёва) уже стареньким был, возраст его вплотную приблизился к 70-ти. И на работе поэтому он появлялся редко. А всеми делами в театре заправлял тогда актёр Ширвинд по слухам, правая его рука и тоже матёрый еврей. В театре он не играл практически: в одном спектакле только и был задействован - «Безумный день, или женитьба Фигаро». Всё! В кино он себя тоже особо не перетруждал: одними эпизодами в фильмах Эльдара Рязанова баловался, не выезжая из столицы. И делал это для саморекламы больше, как представляется, не для души: чтобы не забывали его зрители, чтобы видели и знали, что он жив и здоров ещё и что-то там из себя выдавливает забавного и смешного. То есть, как актёр он был никакой: вклад его в копилку русского искусства был нулевым фактически. Что не мешало ему, тем не менее, в народных артистах ходить чуть ли ни с момента окончания Щуки - и в советское время, и после крушения СССР. Да и власть в театральном и киношном мiре он имел огромную. Власть и деньги, которые на него как из рога изобилия сыпались, если судить по образу жизни его, мало отличавшемуся от жизни генсеков и президентов.
Максим его видел часто в буфете - но как! Сидят, к примеру, люди за столиками - ужинают, кофе пьют, тихо между собой беседуют о разном. Зал полон народа… И вдруг в половине седьмого вечера появляется в дверях Александр Анатольевич с трубкой в зубах, одетый с иголочки в дорогое импортное шмотьё, как денди лондонский, останавливается в проходе, облокачивается плечом о дверной косяк - и стоит в такой позиции минут пять истуканом, на всех презрительно и свысока поглядывает и трубкой пышет: вводит людей в смущение и страх. Не здоровается ни с кем и никогда, кивком головы и улыбкой дружеской не обменивается - а ведь это его родной театр и сослуживцы по ремеслу сидят, отдыхают! - ведёт себя как истинный надзиратель с заключёнными, одним словом, или как дрессировщик с животными. Смотрит на присутствующих немигающим стеклянным взглядом и думает при этом (такие мысли всегда читались Максиму в его зловещих глазах):
«Ну что, жрёте сидите, твари! Жрите, жрите! - не подавитесь только! А то некому будет в театре рабов и лакеев играть…»
Через какое-то время Ширвинд разворачивается и уходит прочь, а его товарищи-актёры после его ухода облегчённо выдыхают воздух из стеснённой страхом груди и расправляют плечи…

После смерти Плучека Ширвинд возглавил театр. И можно только догадываться, какая там при нём была атмосфера. Для русских артистов в особенности…

16

До Нового 1979 года, второго после окончания МГУ, проработал Кремнёв в театре Сатиры в итоге. А потом решил всё же уволиться, пересмотрев там от нечего делать все спектакли по многу-многу раз и полностью и окончательно разочаровавшись в актёрах как таковых, да и в самом театральном искусстве в целом.
Но это было не главным, конечно же, это всё пустяки. Главным было другое: он в пух и прах рассорился и разругался ближе к зиме с бригадиром Жорой. Тот прямо-таки задрал-замучил его ежедневными подколами и придирками, и дополнительной работой, плюс ко всему, которую не оплачивал. Все полгода Максим числился в учениках, сидел на окладе в 120 рублей. И прибавлять ему заработок никто в театре не собирался…

А тут ещё осенью он сблизился и сдружился с осветителем театра Лешкой Абрамовым, стал пропадать у него в мастерской часами. И это тоже сильно не понравилось своенравному Жорику, что Максим товарищей своей бригады на какого-то осветителя променял, что тот ему оказался желанней и ближе по духу и воспитанию.
Лешка Абрамов был 28-летним коренным москвичом приятной наружности, тихим, спокойным, интеллигентным и воспитанным парнем. Узнав, что новый монтажник театра окончил Московский Университет, он сам потянулся к нему и предложил Кремнёву дружбу и помощь на правах старшего товарища, отработавшего в театре уже несколько лет и пустившего там корни. Мало того, он стал приглашать Максима в свою мастерскую на третьем этаже, когда смены их совпадали, - чтобы чаи распевать в перерывах и подолгу за жизнь беседовать, друг к другу душами прикипать.
- А чего ты с диплом МГУ в монтажники-то пошёл, Макс? - спросил он Кремнёва в первый же день знакомства, угощая свежезаваренным чаем его и поглядывая на новичка с некоторой робостью. - Для меня, полуграмотного пацана, университетские выпускники всегда были сродни жрецам-небожителям, которым место в Академии наук или в Совете министров том же, в Госплане! И вдруг слышу новость: в театре работает один такой выпускник! Дела-а-а!!! Так неожиданно было встретить живого университетчика в нашей дыре, так дико и неправдоподобно одновременно!
Кремнёв долго уходил от прямого ответа: всё отнекивался и отшучивался, плёл Лёшке всякую чушь, что-нибудь несерьёзное и неубедительное, - чем сильно того обижал: своим к нему недоверием. И только в ноябре, когда уж убедился, что Лёшка - не трепло, и верить ему можно, что он надёжный и верный друг, - только тогда и открыл ему свою душу.
- Я - не москвич, Лёш, не москвич, - сказал он ему грустно и обречённо за очередным чаепитием. -  Я - житель Рязанской области, города Касимов в частности. И для меня, выпускника Московского Университета, путь в столицу закрыт намертво. Меня и сюда-то взяли по великому блату: товарищи по истфаку упросили Африкантова меня трудоустроить, и он взял меня по договору учеником. Спасибо ему. А так бы я до сих пор без работы болтался, потому как возвращаться в Касимов категорически не хочу - там от тоски спиваться.
- Поня-я-ятно, - произнёс Абрамов, всё и вправду тогда поняв, почему это Кремнёв у них в театре болтается мальчиком на побегушках. - Для тебя увольнение отсюда будет смерти подобно: ты тогда опять без куска хлеба останешься.
- Да, Лёш, останусь, точно так! Ты всё правильно понял. Потому я здесь и болтаюсь с июня-месяца, потому и терплю таких идиотов и м…даков, как Жорик. А куда деваться-то нам, глубоким провинциалам?...

Абрамов ничего новому другу тогда не сказал, однако рассказ Кремнёва его сильно растревожил и взволновал, зацепил за душу и чуткое сердце растрогал… И через неделю где-то он сам обратился к Кремнёву с предложением ему помочь, облегчить нелёгкую его участь.
- Слушай, Макс, - сказал он ему перед очередным спектаклем, когда все декорации были собраны и у монтажников наступил перерыв. - У меня школьный товарищ есть: Андрюха Котов. Мы с ним в одном классе учились все десять лет, симпатизировали друг другу, дружили даже все последние годы. Отличный малый, я тебе скажу, серьёзный и ответственный, деловой. И куда талантливее меня, самое-то главное, человек с мозгами: Плехановку после школы закончил, высшее образование имеет, экономический диплом. А сейчас он директором продуктового магазина работает, что на Колхозной площади. Большим, уважаемым дядей стал, в отличие от меня, опять-таки, большими делами крутит - и, соответственно, большими деньгами… Хочешь, я поговорю с ним насчёт тебя: пусть он тебя к себе возьмёт и устроит в тёплое место. У него ты работать поменьше будешь, я думаю и надеюсь, может быть - и на хорошей должности даже; не знаю пока - на какой, заранее обещать не буду. Ну и получать станешь несравненно больше, конечно же, - не то что в нашей грёбаной синагоге, где только евреи одни хорошо и живут. А остальные лишь выживают.
-..Лёш, - не сразу ответил тогда Абрамову усталый Кремнёв, пессимизмом уже вовсю