Моя Богиня. Несентиментальный роман. Часть третья

Кремнёв пожал плечами и задумался на мгновение, осознавая и переваривая директорский рассказ. Он ему в целом понравился: свободного времени и впрямь будет у него предостаточно, если он станет работать через ночь. А это для него было очень и очень важно всегда: он к этому ещё со школы привык - чувствовать себя свободным и независимым, постоянно думающим и размышляющим человеком. В Университете эта его тяга и любовь к свободе и ежедневной медитации только усилились: тамошняя атмосфера и сверх-либеральные порядки сильно способствовали тому - полному раскрепощению и расцвету личности... Да и народу рядом с ним не будет ночью: некому станет нервы трепать и глаза мозолить, - что тоже было хорошо. Большой трудовой коллектив, как помнил Максим ещё по стройотряду, - вещь ужасная…
- А вино и водку, овощи с фруктами, мясные туши или мешки с крупой и сахаром будут по ночам привозить? - только и спросил он первое, что пришло ему в голову перед тем, как дать согласие.
- Нет, этого не будет точно, - уверенно ответил директор. - Все перечисленные тобой товары привозятся днём, и разгружают их грузчики под присмотром продавцов, как правило. Особенно - вино и водку. Тут вообще глаз да глаз нужен, иначе всё грузчики растащат или залпом выжрут в кузове прямо из горла. Уж сколько таких случаев было, когда после разгрузки машины с вином грузчики замертво падали на пол от перепою… У вас же по ночам будут товары штучные и лёгкие, которые не надо взвешивать, - продукты первой необходимости, повторю. Так что не перетрудитесь с Соиным, не волнуйся. Работа эта - блатная, честно тебе скажу, на которую желающих полным-полно имеется. Любому нашему дневному грузчику предложи, - и он с удовольствием согласится…

-…Ну что, - ответил довольный Кремнёв в конце беседы, приподнимаясь в кресле и прямо и просто на Котова взглянув. - Тогда я согласен.
- Отлично, - произнёс Андрей Яковлевич с чувством. - Вот и договорились! И тебе хорошо, Максим: работу в Москве получишь на какое-то время, и неплохую работу. И я снимаю с себя головную боль тогда по поиску нового ночного дежурного, и спокойно начинаю готовиться к встрече Нового года… Ну и давай с тобой условимся так: до Нового года ты отдыхай, отсыпайся, набирайся сил - и жди, пока место освободится. А 3-го января, когда праздники кончатся, приезжай сюда часов в десять утра, и с документами. Напишешь заявление о приёме, отдашь мне трудовую книжку, - и я сразу зачислю тебя в штат работников магазина. Ну и скажу, когда тебе выходить на работу. Хорошо? Договорились? По рукам?
- По рукам! - ответил с улыбкой Кремнёв, протягивая Котову ладонь для пожатия.
-…И ещё, Максим, давай с тобой определимся сразу, “на берегу”, - сказал Андрей Яковлевич напоследок. - Когда мы с тобой одни будем, допустим, ты может называть меня по имени - Андрей, или даже Андрюха: я не против. Мы же ведь почти одногодки, и ты всё-таки Университет закончил, то есть социальный статус у нас с тобой одинаковый. Ну а при продавцах или грузчиках, уж извини, но называй меня Андреем Яковлевичем. Хорошо? Чтобы не нарушать субординацию...

18

Так вот и стал профессиональный историк-Кремнёв ночным приёмщиком товаров в Москве - и это уже было его четвёртое место работы после окончания Университета. И проработал он в магазине на Сухаревке 8-мь месяцев ровно - до начала сентября 1979-го года. Работал хорошо и на совесть - без происшествий и жульничества со своей стороны, без недостач. Понимал, парень, что любое ЧП обернётся его немедленным увольнением и обрубанием всех концов: и с Лёшкой Абрамовым, и с тем же Котовым. Чего он допустить никак не мог, без чего он оставался бы в Москве в глубокой заднице.
Работа в целом ему нравилась: и огромным количеством свободного времени после трудовой ночи, и тишиной, когда кроме Мишки Соина никого не было рядом. Да и тот Максиму особенно не досаждал и не раздражал: был товарищем тихим и покладистым на удивление.
Одно смущало и угнетало только: Кремнёв уже год как не был нигде прописан и не состоял на военном учёте. И этот срок нахождения в меж-временьи, в социальной пустоте всё увеличивался и увеличивался как раковая опухоль. Сиречь Максим, сам того не желая, стремительно катился вниз по наклонной плоскости, где его ждала глубокая чёрная яма, бездна по сути, в которую он должен был грохнуться в конце концов и разбиться вдребезги… Он это падение чувствовал всем существом своим, боялся его очень - но остановить качение вниз, тем не менее, никак не мог: не за что было ему зацепиться… И обратной дороги не было у него, увы и ах! - но уже исключительно по морально-нравственным соображениям. Возвращаться в Касимов снова и прописываться там у родителей он не хотел ни за что - даже и под страхом смерти, повторим! Этим он убивал бы отца и мать наповал, лишал бы их всякой надежды! Чего допустить он никак не мог, разумеется, как любящий и верный сын, выбирая из двух смертных зол свою собственную гибель…

19

И, тем не менее, несмотря на то даже, что работа ему в целом нравилась, в сентябре 1979-го года он должен был всё же уволиться из магазина и остаться без работы на неопределённый срок. И всё из-за проблем у его благодетеля и опекуна Котова Андрея Яковлевича. Под того стали серьёзно копать обэхээсники - гроза всех советских торгашей. Узнав об этом из надёжных источников, что “Дело” на него завели и шьют, Котов быстро уволился из торговли и умотал куда-то на юг, чтобы понадёжнее скрыться там в горах Абхазии, обрубить все концы и оставить сыскарей с носом… Два с половиной месяца не было его в Москве: так умело и грамотно он заметал следы. А за это время “Дело” его рассыпалось в пух и прах за неимением главного подозреваемого, а следователей из ОБХСС переключили на другие участки работы. Всё - победа, казалось бы, окончательная и без-поворотная! Так подумали тогда родственники и друзья Котова. Так подумал, наверное, и он сам - расслабился и успокоился.
После этого он благополучно вернулся назад в столицу и устроился директором в крупный гастроном на Беговой. Место хлебное и прибыльное для коррупционеров, место знатное. Случилось это аккурат перед Новым 1980 годом, когда Олимпиада намечалась в Москве, как хорошо известно. Кремнёв, болтавшийся с сентября без дела, узнал об этом от Абрамова Лёшки, с кем постоянно созванивался по телефону, не терял связь, - и сразу же поехал к Котову челом бить, просить устроить его к себе тем же ночным приёмщиков товаров. Андрей Яковлевич хорошо встретил Максима и с удовольствием взял его опять под своё крыло - надёжного и проверенного человека. И проработал Кремнёв на Беговой дольше всего - до января 1982-го года. Года памятного и судьбоносного во всех смыслах и отношения: и для загнивающей больной страны, и для него лично. В январе 82-го ему опять пришлось уволиться из магазина - и опять из-за торговых проделок Котова. На того завели новое “Дело” - уже комитетчики из управления по экономическим преступлениям. А те ребята, как бультерьеры, уж если за что-то и кого-то брались - вырваться от них невозможно было ни при каких стараниях и связях. Вот и Котову этого не удалось: не сумел он сбежать как раньше. Кагэбэшники этого ему не позволили - посадили в КПЗ в Лефортово. А бежать пришлось уже Максиму с работы, где начались массовые проверки документации и подсобных рабочих на предмет наличия мёртвых душ: в те годы такое часто практиковали руководители - зачисляли на работу левых сотрудников по левым же трудовым книжкам и потом получали за них зарплату. Так что работу Кремнёв тогда окончательно потерял, превратился в бомжа настоящего, в изгоя общества…

20

С января по ноябрь 1982 года было самое тяжёлое время для него, самое во всех смыслах муторное. Он болтался по Москве без дела часами, человек неприкаянный и без-полезный в обществе, плохо спал, мало ел из-за экономии денег, стороной обходил патрульных милиционеров даже - боялся проверки документов с их стороны и последующего ареста и наказания. У него не осталось в столице знакомых - совсем, - кто мог бы помочь ему трудоустроиться, пусть даже и временно. У него вообще не осталось близких в это время людей, с кем можно было бы просто сесть и поговорить, отвести беседой уставшую и кровоточащую душу.
Дима Ботвич - единственный его друг все послеуниверситетские годы, добрый наперсник и утешитель, к кому он постоянно наведывался в гости, когда тот в общаге жил, с кем трепался часами о разном, молодость вспоминал, - Ботвич летом 80-го окончил аспирантуру и на работу вышел. Его оставили на кафедре ассистентом, дали ему жильё от Университета как будущему светиле науки. И он, без пяти минут кандидат, быстро женился на радостях на филологе Ольге, о которой уже упоминалось раньше, детишек с ней начал плодить и поднимать на ноги. Максим ему был не нужен уже и не интересен как собеседник: умница-Ольга заменила Дмитрию всех друзей. И это было правильно и нормально, это было естественно для всякой крепкой семьи.
Кремнёв же после этого остался совсем один - как лермонтовская сосна на севере диком, - шатался по Москве, повторим, шальным одиноким волком, не зная к кому и чему притулиться, чем себя утешить, занять. В родной и любимый Университет постоянно наведывался - святое для него место, - бродил там часами по аудиториям и по аллеям - безвозвратно-ушедшую молодость вспоминал, и этими воспоминаниями до одури сладостными лечил стенающую и кровоточащую душу.
Книг он в этот временной промежуток не читал совсем: ничего в зачумлённую голову его не лезло. По вечерам он лишь тупо пялился в телевизор, который они с бабкой вскладчину приобрели, да потом метался всю ночь по дивану как в лихорадке, не в силах уснуть: нервы его становились не к чёрту от страха за собственное бомжевание и безработицу… И то сказать: уже четыре года прошло с того момента, долгие четыре года, как он вычеркнул сам себя из жизни, отчаянно выписавшись из Касимова. После чего он превратился в настоящий живой труп по сути, про который государство ничего абсолютно уже не знало: где он? что с ним? куда испарился? Странное и неприятное положение, не правда ли?! Он жил, дышал, гулял по городу наравне со всеми, гостями и жителями Москвы, - но официально его не существовало нигде, по документам он в Советской России не значился. Он будто в космос тогда улетел самовольно и тихо, никого не поставив в известность, никого об этом не предупредив. И государство потеряло с ним всякую связь: для него Кремнёв уже не был ни живым, ни мёртвым!
Понятно, что подобное социальное небытие действовало на психику молодого парня самым угнетающим и разрушительным образом. Кремнёв постепенно делался больным, у него начались серьёзные проблемы с психикой. Валяясь на бабкином диване сутками, он стал уже бояться звонков в дверь и прихода ненужных гостей. Ему всё казалось, всё чудилось, что однажды к нему их местный участковый нагрянет по злобному навету соседей и спросит строго: «Предъявите документы, гражданин, и заодно объясните мне, что Вы уже пять лет в этой квартире делаете и где работаете?» И отвечать ему будет нечего на этот простой и законный вопрос, и загремит он после этого в каталажку, откуда не скоро выберется… Поэтому уже летом 1982-го года он незаметно