уметь показать свою волю: скрутить любого воина в бараний рог.
Так было в древности, в истории, а как сейчас? Разумеется, также. Поменялось только то, что прежде была сила, для которой не нужно ума (в народе говорят: «Сила есть. ума не надо», то есть, мужчина сильный, женщина слабая, мужчина, любовник, воин, садист, женщина вещь, мазохистка, правда, есть еще муж, работяга). Теперь все образованные, помимо тупой силы в лице воинов (ум воинов проявляется в военной хитрости офицера и смекалке («голь на выдумки хитра») солдата – убить другого, чтобы не дать убить себя) против врага и изворотливости карательной силы против собственного народа необходимо еще уметь уговаривать народ делиться своим добром с властью. Народ делится своим добром с властью. Но она почему то не делится с народом его добром. Почему? Потому что она власть не народа, а только власть себя над народом. Так продолжается до сих пор. Так где же разум? Нигде. Причем тут разум, когда речь идет о людях? Ведь они не разумные существа, а существа желания, чувства и воли, то есть, существа душевные. Правда, для того, чтобы быть великодушным, одной души мало. Требуется еще разум как явление духа в теле (мозге). Вот когда люди будут думать, прежде чем работать и работать не сами, а машинами уже не мертвыми, а живыми и порой с умом, вот тогда обычный человек станет необычным, мыслителем.
Но этого нет. Человек думает только тогда, когда наделает таких дел(ов), что требуется исправлять то, что он наделал, натворил. То есть, он сначала делает, а потом задумывается о последствиях того, что наделал. Разумное существо поступает иначе: оно сначала думает, а потом делает, то есть, делает для того, чтобы думать, и живет, для того, чтобы делать то, о чем уже подумало. Не так человек. Правда, люди попробовали так жить сообща при социализме, понимая под разумом планирование того, что они будут делать? И что случилось с социализмом как социальным обществом, то есть, таким обществом, каким оно должно быть? Они отказались от него в пользу капитализма как обществом не таким, каким оно должно быть, таким, каким оно может быть, если из человека делать разумного эгоиста, – такого эгоиста, который живет трудом другого больше, чем своим собственным. При социализме было наоборот для большинства. При капитализме, кстати, также, но глупые работяги думают, что иначе, - пропаганда власти не зря ест свой хлеб.
О чем это говорит? О том, что социализм не есть цель общественного развития. Он есть средство развития человека, превращения социализма в гуманизм. Но такое превращение случится только при условии, если человек станет разумным существом, будет работать, чтобы думать, а не работать, чтобы жить.
Субъективность и объективность письма. Прочитал у Валентина Булгакова в «Л.Н.Толстой в последней год его жизни» следующее: «Говорили о воспитании. Лев Николаевич сказал:
- Все, что дается человеку воспитанием, в сравнении с его характером, ничтожество, одна тысячная доля. Я сужу хотя бы по себе… Человек все всегда воспринимает субъективно» .
Что сказать? Лев Толстой субъективен. И что? В своих сочинениях он выражает свой нрав, проявляет характер. Однако это не мешает ему быть честным с читателем. Он не милосерд со своими героями, командует ими, но вежлив со своими читателями. Нет, Лев Николаевич не психопат, не патологическая личность. И он порой бывает ласков, а иногда и нежен особенно с героинями своих романов и повестей. Но, скажу вам, благоразумный и добродушный читатель, мало охоты побывать в шкуре героев его романов, вроде брезгливого пижона, князя Болконского, бастарда в пенсне, графа Безухова, «ученого чудака» в вицмундире «с рогами» и большими ушами, действительного статского советника Алексея Каренина, стыдливого поместного дон-Жуана, гвардии поручика Нехлюдова или беспалого монаха, князя Касаткина. Вот кем я точно не хотел бы быть, так это графом Ростовым или Платоном Каратаевым. Впрочем, сам граф Толстой, Лев Николаевич, писал, что хотел бы быть Николаем Ростовым. Он, разумеется, так кокетничал, придуривался, чудил, говорил из вредности своего несносного характера. А почему бы заодно не быть и пнем? Конем, Холстомером, он ведь уже был. Что тут скажешь? Широк, Лев Николаевич, прям какая-то «махатма».
Понятно, конечно, что Лев Николаевич бежит от рассудительного Константина Левина, когда он наскучит ему своими унылыми наставлениями, к бестолковому и пустому Николаю Ростову, которому по неведению жизнь важнее смысла жизни, ибо смысл жизни для таких простых натур заключается в самой жизни.
Но не так прост писатель Толстой, который за игрой в упрощение прячется от самого себя, от своих поисков смысла жизни. Взять того же уже упомянутого Константина Левина. Именно он является лицом автора в самом скандальном романе XIX века - «Анне Карениной». Кто это такой? Это второстепенный персонаж романа. Почему образ автора оказался второстепенным в его сочинении? Специально, чтобы не быть навязчивым для читателя и скрываться за спинами своих героев и героинь в качестве их хозяина, творца их поступков, за которые они расплачиваются своей головой. Левин нужен Толстому просто потому, что в компании других персонажей он потеряет интерес к самому письму, ибо герои и тем более героини «Анны Карениной» такие глупые и бестолковые, что откровенно жаль самого Толстого, - ну, сколько он может с ними возиться!
Вот Лев Николаевич и бежит к Левину за помощью, чтобы придать своим словесным декорациям хоть какой-то смысл. Когда Толстому надоедает опекать своих персонажей в качестве хозяина, от которого зависит их судьба, сама выдуманная жизнь и смерть, он начинает поиски смысла реальной жизни на страницах своего произведения. Для этого он заставляет Константина Левина неустанно физически трудиться в его поместном хозяйстве. Но образ автора в романе занят не только физическим трудом. Он премудро его сочетает с интеллектуальным трудом. В чем конкретно выражается такой необычный для статного барина с курчавой бородой интеллектуальный труд? Разумеется, в умствовании, в частности, в прожектерстве сельского реформаторства. И это не случайно, ибо пореформенное время, в которое Лев Николаевич упражнялся в уме, было нашпиговано подобного рода проектами. В этом смысле романное повествование обладает некоторой долей объективности в художественном отражении того, что творилось тогда в головах людей в Российской империи.
Что до субъективности самого автора и его образа в романе, то мы находим в Левине характер русского барина, расположенного к резонерству. Конечно, такой образ не типичен для барства. Но иногда и такие типы, точнее, сингулярности попадались в этой среде. Типичным для барства является образ Николая Ростова или Стивы Облонского, или, на худой конец и развесистые рога, Алексея Каренина, а то и его соперника, петиметра графа Вронского. Вообще, русские не расположены к умственному занятию. И тем более не расположены к нему баре. Народ, если думает, то делает это так же, как работает, из нужды, с напрягом, с заметным физическим усилием. Другое дело, счет да любопытство. В этих делах что народ, что начальство проявляют завидное умение. Не люди умные, но жизнь сложная, тяжелая. Она заставляет их соображать ровно столько, сколько нужно для удобства и достатка. Что прежде на Руси, что ноне в постсоветской России, думающий человек большая редкость. Вот такой редкостью и был Лев Николаевич Толстой. Поэтому его сочинения и пользуются до сих пор заметной известностью во всем мире, ибо, как говорил другой умный русский человек, Александр Сергеевич Пушкин, интересно следить за мыслями умного человека. Толстой, Лев Николаевич, как и Александр Сергеевич, любил подумать просто так, из любви, а не из ненависти, из-под палки, к мысли. Он был охоч на мысль, преследовал ее до тех пор, пока не становился ее хорошим знакомым. К сожалению, порой он немилосердно бил мыслью своего читателя. И все же на то читатель и читатель, чтобы читать не всякую занимательную брехню, а важную для воспитания души умную вещь. Вот такой умной вещью в себе, занятной штучкой и был Константин Левин. Казалось бы, именно о таких людях, физически сильных, говорят: «Сила есть, ума не надо». Ан, нет, ум силе не помеха. В том то и дело, что не сила уму, а ум силе не помеха. У Толстого ум требуется для силы жизни, а не, наоборот, сила нужна для ума. Несмотря на тяготение Толстого к мысли, она у него пребывает в круге силы. Нет у него той легкости в мысли, которая делает ее свободной и способной к полету. Толстовская мысль не может вознести тебя в мир духов, но она способна обратить их в мир вещей, приземлить их и дать им объяснение для морального урока, нравственного суждения, характерного осуждения. Толстой думает, чтобы лучше проповедовать, навязывать свою волю, свое мнение и суждение, как следует жить, чтобы жизнь имела смысл. В этом он остается типичным русским человеком. Грубо, народным сказом он говорит об этом устами Платона Каратаева со страниц «Войны и мира». Объективно Лев Николаевич Толстой русский писатель, то есть, больше, чем писатель, - он еще русский барин. Субъективно он проповедник—мистификатор, писавший сказки для читателя.
Душевная пошлость. «Жить и умереть в Париже»! Или вот так: «Я, Эжен де Растиньяк, бросаю вызов тебе, неприступный город, как эту перчатку. Я появился на свет, чтобы покорить тебя, Париж»! Что может быть пошлее? Может быть, только это: «Меня крестили в самом Нотр-Дам де Пари»!
Сила жизни. Большую силу жизни имел малодушный Ницше. Кстати, такие, малодушные люди, как правило, очень любят жизнь. И ради жизни дорожат своей мелкой душонкой. Поэтому они и теряют душу, что дорожат ей. Такие выскочки, как Ницше, недаром становятся душевнобольными. Ницше довела до шизофрении его философия. Причиной увлечения его философией была душевная и физическая слабость. Слабость физическая нашла себя в малодушии. У малодушных, а не великодушных, людей обычно бывает плохой характер. Благодаря своему характеру они становятся психопатами. Хорошо было бы, если бы Ницше был невротиком. Так нет же, он был настоящим психопатом. Но мнил себя невротиком и потому так переживал, если обижали животных. Однако он жалел не несчастных животных, а самого себя за них. Ему жалко было, что он человек, а не бестия, не зверь. Случай с лошадью, которую засекли на его глазах, симптоматичен. Ницше пожалел, что стал свидетелем безобразного поступка кучера. Это была так невыносимо раздражительно, душещипательно, так било по его больным нервам.
Как будущее очутилось в одном интересном месте. Однажды одно интересное место человеческого тела задумалось, - оказывается и оно порой задумывается. Интересно, какой порой? Естественно, послеобеденной. То есть, строго по расписанию, согласно физическому режиму дня. И о чем же оно стало думать? Все о том же, почему у многих людей, особенно у тех, кто все начинает, но никогда ничего не кончает, многое делается через это место? Но раз это так бывало и
