этике, так есть историческое значение для настоящего или хотя бы мемориальный смысл поучения, пусть даже антикварный интерес в науке или литературе о прошлом.
Искушения Иисуса в произведениях Федора Достоевского. Как можно толковать известный рассказ из Евангелий об искушениях дьяволом Иисуса Христа в пустыне? Естественно, логически тривиально, полагаясь на обычный человеческий опыт испытания человека в пустыне голодом, чудом и властью. Оно и понятно, чем еще искушать в пустыни человека, как не тем, чего в ней нет, - хлеба насущного, имея в виду ее собственное название «пустыня» как пустое место. Если в пустыни голым голо, то нечем поживиться. Естественно, за неимением воды и пищи, человек мучается, испытывает голод как препятствие для пребывания в ней. Умерщвлять плоть можно только до определенного предела. На пределе человеческих возможностей у анахорета возникает грех отказаться от дальнейшего исполнения строгого поста.
Но беда (грех) не приходит одна. Вместе с искушением хлебом насущным появляется искушение чудом. Так как человек слаб и уже не может поститься, он надеется на чудо помощи ему со стороны высших сил. Ему, одуревшему от голода, начинает казаться, мниться, чудиться, что ангелы и сам Бог помогают исполнить устав монашеской службы в пустыни. Между тем это только испытание его духа уже чудом, наваждением.
И, наконец, приходит следом искушение властью, если под властью понимать управление своими желаниями и потребностями, владение собой. Наедине с самим собой в пустыне, где нет никого, кроме анахорета-пустынника, труднее всего совладать с собой.
С данным истолкованием искушения человека пустым местом, его духом созвучна точка зрения русского писателя Федора Достоевского на искушения дьявола Иисуса Христа в пустыне, описанная им в легенде о Великом Инквизиторе из романа «Братья Карамазовы». Правда, он рассуждает в этой легенде не как спиритуалист, а как православный богословствующий писатель, традиционно представляющий три дьявольских искушения Иисуса как человека. Между тем Иисус больше, чем человек, и искушения дьявола для него опасны не как для душевного существа, коим является человек, но как для духовного существа, вроде дьявола, только не противника Бога, а его сына, если не самого Бога.
Как об этих искушениях Иисуса говорит Евангелие от Луки (Лук 4, 1-14)? Как об искушениях хлебом, горой и крылом храма. Вот с этими объектными метками текста связаны некоторые таинства искушения. Но мы еще с вами, добродушный и благоразумный читатель, не готовы к тому, чтобы приподнять полог тайны. Для этого необходимо настроиться на понимание Откровения Евангелия. Что же нам открылось?
Кстати, кому это может открыться? Субъекту. Какому субъекту? Сущему, реальному, а не иллюзорному; живому, а не мертвому; разумному, а не неразумному, дурному. Что же составляет, наполняет его как нечто целое? Благое или воля, чувственное, чувство и разумное, разум. Эти три части относительно друг друга независимы, трансцендентны. Но это относительно. Относительно чего, кого? Себя, в собственной эгоцентричности. Относительно друг друга они солидарны, имманентны. Как они расположены друг относительно друга? Логически правильно. А именно? Живое чувство занимает место сущего, ведь субъект есть живое существо, которое является, есть, волит быть разумным существом, иметь разумную сущность. То есть, живое существо тогда есть субъект, когда оно разумно и способно являться самостоятельным и ответственным за свои деяния, за их последствия. Вот эта свободная игра сущностных сил субъекта, их гармоническое единство и есть дух. Это существо в духе идеально (в идее, сущностно) являет себя в творениях собственных деяний, которые объективируются в вещах вещного мира, имеющих прообраз в вещем мире. Но в самом вещном мире, в материи силы духа, как то: чувство, воля и разум разделены по этапам его эволюционного развития. Они имманентны духу, в духе сообщаются друг с другом в гармоническом общении. Вне самого духа, в материи, в вещах они трансцендентны. Они встречаются друг с другом на границе, в зоне существования трансцендентального субъекта. Субъект еще не стал духовным, он еще только идильный, идиллический, лишь в себе, но еще не для себя. Таковым он станет в ином для себя, но не объекте, - это ложный шаг, - а в другом, более развитом, уже совершенном субъекте, чтобы для менее развитого субъекта быть совершенствующейся точкой притяжения.
Итак, имея в виду вышеизложенное, можно уже приступить к толкованию сложного, тайного места творения, картины (текста) евангелиста Луки. Что мы видим? Теперь для нас тайна обратилась вразумлением. Искушение хлебом говорит нам о том, что разум камень, орешек знания раскалывает, раскладывает сложное, сложенное на простое, из которого состоит. Вот эта связь сложенного и есть идея вещи, в данном случае хлеба. Под воздействием разума камень как мертвая вещь, объект превращается в живой хлеб идеи, питающей человека как разумного субъекта мыслями, помыслами, ведущими его к решению. В этом превращении есть искушение. Чем? Идеализацией, ограничением одной идеей, но не в ней, а в самом себе. Тогда это прельщение иллюзорным, не развитым еще до воплощения. Чистой воды мечтательность, отчуждающая от реальной жизни, вызывающая раздражение ей в больном воображении прожектера-идеалиста. Но здесь же есть и другое, прямо противоположное искушение самим воплощением, невозможным замыслом приземлить свободную идею, пленить ее материей, обратить в вещь. Идея на то она и идея, чтобы не быть материальной вещью. Человек является наглядным примером того, как можно, будучи искушенным идеей, сделать ее ложной, стать утопистом в безумном уже замысле построения идеального мира. Неизбежной реакцией на такое безумное строительство будет откат человека назад в безыдейное скотство и зверство современной потребительской жизни обывателя, который впустую копит и прожигает блага жизни.
Однако вернемся к решению загадки. Что это за решение? Это решение уже второго искушения, испытания волей, властью. Как оно дается Иисусу в Евангелии от Луки? Как искушение, прельщение самой властью, волением тотального, глобального характера. Об этом же говорит обещание дьяволом Иисусу того, что если он поклониться ему, то дьявол даст Иисуса власть над всеми царствами мира. Как же преодолеть такое искушение властью? Следует поклониться духу. Но такое поклонение возможно только в одном случае, - случае обладания собой, своим эго (Я). Таким обладателем может быть только то лицо, которое в духе как гармонии чувства, воли и ума. Дьявол есть не гармония, а борьба этих начал, этой троицы друг с другом, Это не божественная гармония, а дьявольский хаос, на который идет человек, поддавшийся искушению «горой», гордыней своеволия.
И, наконец, третье искушение – искушение крылом храма, с которого дьявол соблазняет Иисуса сброситься вниз, чтобы проверить, возможно ли спасение от смерти, воскресение тела и души, чувства жизни. Поддавшись этому искушению, – искушению самоубийства, – человек окончательно закрывает себе дорогу в в духовный мир вечности. Не ты дал себе жизнь и не тебе ее отдавать. В месте с тем не следует беспокоиться о своей душе в том смысле, что вредно пребывать в трансцендентальном эгоизме. Эгоизм в вечности ведет к вечной, уже духовной смерти. Поэтому следует укрощать уже грех не любопытства или гордыни, как при первом и втором искушениях, а уныния, ведущий к тотальной смерти.
Что же мы находим у Достоевского? Приземление субъектов. У него Иисус Христос и дьявол, собственно Антихрист принимают вид, лицо обычных людей: незнакомца-целителя и инквизитора. Инквизитор отсылает целителя в тюрьму как своего рода пустыню, испытывая его чудо, то есть, его разумение, поклонение, воление, - ему решать, - и чувство жизни, - ему жить и давать жить другим. Инквизитор советует не мешать людям жить, не будить их сознание, стращать их, чтобы управлять их неразумными и робкими душами.
Следует заметить, что в другом своем сочинении, - в «Бесах», - Достоевский дает более развернутую картину людей, поддавшихся этим искушениям и ставших подобными дьяволу, - бесами. Взять хотя бы инженера Кириллова, возомнившего себя Богом, при условии исполнения собственного своеволия – самоубийства. Или обратиться к личности Петра Верховенского, одержимого гордыней самовластия. Что касается Николая Ставрогина, то этот бес из бесов, ибо именно он зачаровал романных бесов своей (или маркиза де Сада) идеей вседозволенности, тем, что «если бога нет, то все позволено». Вот до чего, до какой пакости может скатиться в познании ум, не знающий меры, не имеющий ума в уме.
Новая нормальность. Вы только послушайте, благоразумный читатель, о чем поют «соловьи власти», которая ввела новый социальный порядок – порядок социальной дистанции для собственного благополучия, так неустойчивого в период тотального, антропологического кризиса. Они, эти пресловутые интеллигенты, слагают дифирамбы в честь «новой нормальности». Как вам известно, добродушный и благоразумный читатель, что для разумных существ мера, оптимум, то для глупых существ максимум, а для хитрых минимум. Так эти хитрые существа и пробуют представить свой минимум как частность максимумом, всеобщим интересом большинства. В результате частность, раздуваемая до всеобщего масштаба, сужает их и без того ограниченную рассудительность.
Вот и внушают слуги («личарды») власти, которая «вылезла из грязи в князи», амбивалентному народонаселению, одновременно доверчивому и лукавому, что нужно соблюдать социальную дистанцию, практиковать разумный эгоизм, так отрадный мещанскому интеллигенту, рассудительному обывателю. Тогда что делать разумному существу? Что за глупый вопрос?! Вы правы, благоразумный читатель, таких, как вы, теперь осталось немного, - раз, два и обчелся, - не больше нескольких десятков лиц на миллиарды единиц живого веса (другое дело хитрые существа, которых много больше; здесь наблюдается такая пропорция: десятки умных на сотни тысяч хитрых из миллиардов, мягко говоря, бесхитростных существ). «И ослу понятно»: разумному существу требуется для выживания, как какому-то (известно, какому!) вирусу, приспосабливаться, теряя свою интеллектуальную вирулентность, к невыносимым условиям тупого бытия, своей инертной, материальной массой доводящего разумное существо до тошнотворного состояния сознания своей ненужности. Ничего, это не так больно, ведь остальные давным-давно уже приспособились, отупели и от тупости ухитрились оторвать свой кусок разумности – умеренности «паразита сознания», «думающего» за других. Вся их дума сводится к болтовне – интер-прёт-ации (так и прёт, не переставая, как какой-то «лоб») избитых истин, авторитетных цитат, от которых распирает их полое сознание.
Криминальная личность. Что свойственно человеку, которого считают
