Рыбак и Сара

Пана говорит, у здорового человека тоже так. Думаешь, кто меня научил листочки жевать? Она и научила.
– Что за прабабушка Пана?
– А помнишь, говорила тебе про бабулю мою, Ксеню, и еённую бабушку Прасковью. А по-домашнему баба Пана.
– Постой, постой! Она что бабушка твоей бабушки?
– Да. Ей, наверное, лет сто или сто десять. Тогда не давали свидетельствов о рождении, в церковные книги записывали, а церковь комсомолы закрыли, иконы и книги унесли. И всех богатых оленеводов увезли, и всех шаманов. Никто их больше не видел.
– Это надо же, сто десять лет!
– Пожилые люди – это хорошо. Они сказки помнят, травы-листочки помнят. Что делать, когда кровь или косточку сломаешь, – всему научат. И как с собачатами обращаться, и с малышатами. Вообще мои бабушки от разных народов всё знают. У бабы Паны предки от давних русских из Мангазеи, от эвенков из тайги, от ненцев с Енисея. Баба Ксеня опять за русского ссыльного вышла, мой отец – поляк, у сестричек и малышей – русский, наш с Лёшкой отчим, Крюков. От староверов с Ангары. Вот такое «море кровей».
Ой, прям ужас как хочу близняшек видеть!
Так хочу, чтобы они настоящими мужчинами выросли: сильными, щедрыми, добрыми!
И мужа себе такого желаю.
Не хочу сама обо всём думать – пусть он. Не хочу оленей убивать – пусть он.
Пусть мясо и рыбу принесёт, а я всякие блюда сделаю. Я маме завидую даже: у неё мужик надёжный и серьёзный – взял женщину с двумя детьми! И башковитый, и руки на месте.

– Что ж, Сара. В идеале так и должно быть. И на Севере ещё почти везде так. Но в посёлках и на материке уже давно по-другому: если семья, то оба работают. Кто первый придёт, ужин готовит, или как меж собой договорятся, или дети. – Рыбак глянул в лицо спутнице. – Что-то ты печальная стала.
– Это я разозлилась очень. И бегала, чтобы устать. Когда устанешь, злость проходит. И лишь бы на постель упасть, отключиться.
– Чего ж ты разозлилась в такой хороший день?
– На себя разозлилась и на тебя! Я привыкла к тебе за эти дни, будто сто лет. Всё время хочу, чтобы ты рядом, чтоб за руку или потереться об тебя. Один раз только попросилась прислониться, потому что стесняюсь часто говорить, а так всё время хочу.
И домой хочу. К своим. Прямо голова у меня на две части разделилась, скоро лопнет. Вот что мне делать? К своим уехать – затоскую по тебе. Остаться – затоскую по семье. Как речка у острова надвое делится, так и я разделилась.
Мальчик! Отругай этот «остров»! Отругай на все корки, пусть воду жизни моей в стрежень направит!
– Гав-гав-гав!
– Правильно! Что скажешь, хозяин?
Рыбак улыбнулся и взял Сару за руку.
– Дорогой Мальчик! Передай бесценной собеседнице нашей, что остров займётся течением реки лишь после того, как вернёт гостью родителям, чтобы убедились: дочь жива, здорова и ничего с ней плохого не случилось!
– Дорогой Мальчик! Передай же хозяину, что я согласна с его решением, но лишь хотела бы видеться чаще. Это же просто: мы соседи.

И пошли Мганга и Мустанга, держась за руки, вдоль песчаного берега ласковой речки Морошки. А ласковая речка Морошка как раз в этом месте делает загогулину в виде буквы «М». Но молодые люди не стали спрямлять ни эту, ни прочие загогулины, а так и топали себе по извилистому берегу, по хр-р-русткому песочку, взявшись за руки, а буква «М» плелась сзади.
И беседовали ладом да складом, сообщали Мальчику каждый свою точку зрения, а он забегал то справа, то слева и переводил. Иногда обе высокие договаривающиеся стороны сливались в одну, и тогда Мальчик громко разъяснял лирические дополнения к протоколу.
Неожиданно оказались у дверей зимовья. И здесь великий Мганга шепнул великой Мустанге ещё одну тайну этого волшебного мира, и каштановая грива лошадки распушилась и закрыла головы обоих.

– Сара, какие красивые камешки в твоих серёжках! Хризолиты? Видно, что дикие, не шлифованные. Откуда, если не секрет?
– Не секрет. Геологи говорят, изумруды. Есть река Маймеча, там кочевали предки бабы Паны. Там горы каменные, там берут. Подарила бабуля на семнадцатьлетие. Как они есть в природе, как Бог создал.

Сквозь окно в облаках блеснул солнечный луч. Девушка приставила руку к бровям козырьком и глянула на парня из полуприкрытых век. Изумруды глаз её излучали тайную негу, улыбка Джоконды тронула уголки губ.
А потом?
А потом блеснула молния, ударил гром и пошёл дождь!


16. Солнечные батареи и солнечный дождь

– Ой, как холодно! И темно! Тучи такие натянуло! – Сара поставила ведро с водой на лавку и вышла в пристройку. Сняла дождевик из прозрачной плёнки и крепко встряхнула его, сбивая капли. – Давай лампу зажжём!
– Давай. – Рыбак сидел на корточках у печки и подбрасывал совком мелкий уголь на разгоревшиеся дрова. – Да будет свет!

Лёгкий щелчок – и над столом загорелись две небольшие лампочки, каждая с тремя яркими точечками внутри.
Предметы стали отбрасывать тени, в волосах девушки засверкали капельки дождя, окно стало синим провалом в другой мир.

– Какие интересные фонарики! – Потрогала рукой. – И не горячие ничуть! От аккумулятора?
– Это светодиодные лампочки. Они почти всю энергию в свет превращают, потому и не горячие. В светлое время от солнечной батареи аккум заряжаю, длинной ночью – от «Бурана». Я думаю, скоро везде будут солнечные и даже лунно-звёздные батареи и не надо будет людям керосин жечь.
– А у тебя телефон на полочке лежит, вроде как мобильник, только потолще чуть и с антенночкой. Это что, такая рация?
– Нет, это телефон и есть. Только спутниковый. Можно через спутник звонить хоть куда, хоть в другую страну.
– Чё-т я не заметила, что ты звонил кому в эти дни.
– Денежки кончились на карточке. Вот выеду из тундры, заплачу и опять можно пользоваться. Я и держу его, чтобы с родителями связь.
Сара выглянула в окно и быстрым движением сняла с гвоздика бинокль.

– Ой, что гуси делают! Посмотри!
Рыбак глянул мельком, отвёл каштановые кудри в сторону и чмокнул Сару в щёку.
– Я видел такое. Но лучше из пристройки глянуть. Пойдём?
Встали в дверном проёме пристройки. Рыбак накинул Саре на плечи куртку и обнял девушку за талию. Она стала смотреть в бинокль, а Рыбак просто стоял рядом, чувствуя тепло её тела, радуясь каждому её восклицанию.

Смотреть было на что.
Если взрослые гуси могут какое-то время обходиться без еды, то совсем маленькие гусята должны как можно больше есть, чтобы успеть вырасти до холодов.
Но что делать, когда сильный ветер сдувает гусёнка с места как пушинку, а дождь мочит пух на шубке?
Взрослые гуси чувствуют погоду загодя, ищут крутой берег и прячутся с подветренной стороны, где меньше дует. Рядом непременно должна расти мягкая, сочная «гусиная трава».
Гусята едят, применяя тактику набегов. Дождавшись небольшого просвета в небе, когда дождь льёт не так сильно, по двое, по трое выскакивают они из-под маминого крыла, быстро-быстро щиплют травку и так же быстро улепётывают к маме под крыло – сушиться.
Гусь-папа прикрывает гусят своим телом, если надо, и крыло над ними держит как зонтик.
– Ммм! Как интересн-а-а! – Сара не отрывалась от бинокля.
Один из гусят ухватил травинку клювом, но никак не мог её отщипнуть, видать, жёсткая попалась. Наконец дёрнул изо всех гусенятских сил, оторвал верхушку и упал на спинку, беспомощно болтая в воздухе перепончатыми жёлтыми лапками. Порыв ветра подхватил гусёнка и покатил его по траве как сухой листок: животик – спинка, животик – спинка, пока не прижал малыша спиной к валуну, но тут прибежал гусак, придал своему дитя клювом правильное положение и уселся на траву рядом, спрятав маленького под крыло.
Гусыня тревожно загагакала, но гусь и гусёнок, используя временное ослабление силы ветра, стремительным марш-броском преодолели с десяток метров до зарослей карликовой берёзы и оказались рядом с гусыней.
Малыш сразу юркнул к маме под крыло. Там вспучились перья, произошла короткая борьба, два полуобсохших гусёнка, вытесненные нахальным братцем, выскочили из-под крыла гусыни и скрылись под крылом гусака.

– Я здесь родилась и выросла, но никогда не пришло мне в голову понаблюдать за детишками птичьими. Слишком обычно, слишком будни, слишком просто. Но теперь вижу, что этих артистов можно по телеку «В мире животных» показывать! – Сара опустила бинокль. – А ведь я с этой прогулкой нашей, – она слегка прикусила губу, – забыла чайкам рыбы положить. Беспамятная стала, ужас! Держи-ка!
Она протянула Рыбаку бинокль, взяла со стола пристройки миску с вымоченной рыбой и выбежала под дождь. Положила три куска на кочку у воды и вернулась. Рыбак снял с её плеч мокрую отяжелевшую куртку; в этот момент появился просвет в облаках и всё засияло, заискрилось волшебными красками.
– Слепой дождь! Давай пойдём в красоте такой за нашим камушком? Теперь не надо его смачивать – мокренький! – Она встряхнула волосы, рассеивая блестящие искры вокруг себя. – Дождевик твой просторный, вдвоём укроемся.

Не успели выбежать из дома, как накатилось очередное «солнечное затмение», заворчало, громыхнуло над головой и дождь ливанул как из ведра.
Но камень они всё же подобрали, довольные и слегка промокшие, вернулись в избу. Но при диодном свете никаких линий, никаких картинок в глубине камня не увидели. Рыбак зажёг керосиновую лампу, а потом и вторую, в комнате стало светло и радостно, однако камень «молчал».
– Ай да хитрец, ему нужно солнце!


17. «Песни песней»

– Когда «Песни песней» прочитала, жалко мне стало, что не в тот же день, как ты дал.
– А чё ж откладывала?
– Обложка чёрная. Не люблю чёрный цвет.
– Земля чёрная. Самая плодородная земля – чёрная.
– Точно! И строчки врезаются, как лопата в землю!
Прочитала, перечитала и ещё!
И плакала.
И смеялась.
И снова по новой начну и опять.
Вскочила, спасибо тебе сказать, а ты спал так сладко и не стала.
Зато теперь говорю спасибо тебе, что показал эту книжечку!
«…Я встала, чтобы отпереть возлюбленному моему, и с рук моих капала мирра, и с перстов моих капала на ручки замка».
«…Голова его – чистое золото, кудри его волнистые, чёрные, как ворон; глаза его – как голуби при потоках вод».
«…Уста его – сладость, и весь он – любезность. Вот кто возлюбленный мой, и вот кто друг мой, дщери Иерусалимские!»
Чтобы такие слова найти,
Надо и любить так!
Как эти двое друг друга.
Каждая строчка: замираешь от счастья.
И стала я храбрая, не хочу больше называть тебя Рыбак, когда есть у тебя имя от родителей – Иннокентий. Позволь называть тебя Иннка?
Впечатлённый Рыбак долго молчал. Наконец притянул к себе руку девушки и погладил её.
– Не надо. Ни Иннка, ни Инка не называй меня. Первое – девчоночье имя, а второе – от древних индейцев. Не хочу быть Инкой, не моё.
– А если просто Инн?
– Что за Инн такой? И не слыхал никогда.
– Эта река такая в Европе. В Альпах родится, в Дунай впадает. На ней город Инсбрук стоит, где давным-давно Олимпиада была.
– Вот теперь вижу, что ты «по карте ползать» любила! Инн – это м-м-м… неплохо, но ведь река – женщина. Как-то не подходит.
– Нет! На немецком река – der Fluss – мужского рода. И на русском тоже почти всякая текущая вода – мужчина. Смотри: ключ, ручей, поток, приток, источник, стрежень – все мужики! Лишь река и речка женщины. Как в семье братья и сёстры!
– Во! Я прям поумнел на