Рыбак и Сара

таким путём невозможно.

«Говорит, как пишет!» Рыбак краем уха внимал газетной речи своего соседа по участку. Перед его мысленным взором стояла Сара, какой он увидел её в первый день. В старой, вытертой, ветхой одежонке, не представляющей никакой защиты от комаров. Вне всякого сомнения, Михаил Андреевич помогал падчерице и словом и делом: балок в тундре построил, лодку купил, мотор к ней, бензином обеспечил, наверняка и охотбилет помог получить, и лицензии на отстрел «дикаря». Нельзя сказать, что обижал отчим падчерицу, и она ни словом плохим о нём не обмолвилась, однако всё же не отец родной. Или это проблема каждой семьи, где есть неродной ребёнок, где тень кровного родителя незримо присутствует рядом?

– Побыл я годик в артели, решил, что так дело не пойдёт, и подали мы с женой документы на регистрацию семейно-родовой общины.
– Поясните, пожалуйста, Михаил Андреевич.
– Конечно, для того и пригласил тебя. – Андреич снял с припечка помятую пачку, закурил сигарету, пыхнул раза два и аккуратно погасил её в пепельнице. – Врачи запрещают… Не много радостей осталось, и те – с оглядкой… Так вот: семейно-родовая община – это почти то же самое. Так же составляется устав, за подписью не менее трёх человек и созывается общее собрание, в котором определяется вид хозяйствования общины. Эти документы так же подаются в налоговую инспекцию, а вот сколько отчислений с доходов, не могу сказать, и даже в самой налоговой толком не знают. Зачастую просто нет никаких доходов. И без отчислений многие семьи в холодные зимы на грани жизни и смерти живут.
– Что-то слишком много бюрократии.
– А без бумажки ты букашка! У нас бюрократическая страна.
Услышав про бюрократов, Инн зевнул и отключил сознание.
Пришёл в себя от лёгкого толчка в колено.
– Вот, держи бумаги. Прочитай внимательно. Если согласен, занеси свои данные в списочный состав и распишись. А я пока в коридор, бычок докурю да Девоньке брякну в больницу.
– То есть?
– Не сказал тебе, что ли? Обеспамятел совсем… Нас четверо здесь. Лёнька уже с неделю как, а мы с женой и дочкой Катей вчера. Аня моя в роддоме. На днях ждём… Врачи говорят, парень на свет просится.
– Вот это новость! Желаю Анне Дмитриевне благополучного разрешения, а вам прибавления в семье!
– Спасибо на добром слове!
– Михаил Андреевич, а когда у Сары день рождения?
– У Сары? Ммм… Щас… Седьмого сентября.

Инн прочитал все три листочка, вписал в нужные места своё ФИО и подписал документ.
Странное пятно в ряду предыдущих сигнатур привлекло его внимание.
Поднёс бумагу ближе к лицу. Пятно оказалось отпечатком человеческого пальца. Наверное, большого пальца правой руки. Наверное, так расписалась патриарх семьи, Прасковья. Прабабушка Анны Дмитриевны, пра-прабабушка Сары и пра-пра-прабабушка будущих детей Иннокентия и Сары.
«Сто десять лет этой женщине! Наверное, знает множество пословиц, поговорок, сказок и преданий как пришлых людей, так и местных? Наверное, Анна Дмитриевна или Сара записали всё интересное?»

Сложил листы пополам, вложил их в конверт и уставился в окно.
Над рекой Великой гуляла вечерняя заря. Чайки чертили белым по красному, силуэт катера впечатался в небо, первая звёздочка проколола синь и смотрела прямо в глаза.
Сара-Мария, где ты?


24. Август – месяц золотой

С отправкой задержались на три дня: штормило. Потом исчез Мальчик. После долгих поисков проныра и сластолюбец был обнаружен в старом рыбном сарае, в самый разгар его романтической встречи с волоокой колли по кличке Пройда. Окончания сего трепетного свидания пришлось ждать два часа.

Во время погрузки неожиданно подошёл Конёк-Горбунок, стал помогать носить коробки, ящики, доски. Видя, как горбится и тяжело хромает этот человек, Инн крикнул ему с палубы:
– Дядя Симеон! Не надо, мы сами!
Но тот лишь мотнул кудлатой белой башкой.
Во время короткой передышки подошёл к Иннокентию и прошептал тихо, одними губами:
– Рыбалко! Возьми меня с собой. Обузой не буду…
Поражённый Инн уставился на Симеона, не зная, что сказать.
– Возьми, Христа ради. Я тут… Друганы каждый день, грязь, водка и мат. Устало сердце, вдруг кончится не ко времени, а у меня дочь на материке и внучок пять лет. И не надо зарплаты. Кусок хлеба и рыбину – будет с меня. Мне бы чистой воды попить, гадость эту из тела согнать. Я ведь не всегда был алкаш, Рыбалко. А работы не боюсь, ты знаешь меня.
– И рад бы, дядя Симеон, да девушку жду. Хочу, чтоб семья. Ремонт делали, наверное, догадался ты?
– Я думал, может, есть какая избушка поблизости.
– Только баня и гараж. Но постой-ка!.. На минутку, Лёня!
Брат Сары подошёл, улыбаясь, нарочито качая широкими плечами. Инн познакомил мужчин, объяснил суть дела.
Леонид не мог скрыть своей радости.
– Дядя Симеон! Да вас Бог послал! Вот щас прибудем, а на зимовке две бабушки, двое братишек мелких, – чиркнул ладонью у колена, – и сестрёнка семь лет. А кумжа прёт. Надо второго человека, на проверке лодку держать. Я вижу, хромаете, но руки-то целые?
– Целые и хорошие, умелые руки, – ответил за Симеона Инн.
– Вот и класс! Пожитки есть?
– Есть мелочёвка. В рюкзак умещу.
– Тогда поспешайте, – парень глянул на часы, – через час отходим.
Ударили по рукам, и Симеона как ветром сдуло.

Через двое суток выгрузили Иннокентия на песчаном мысу в устье Морошки. Леонид передал ему просьбу Михаила Андреевича встретиться ещё до начала сезона на зимовке Крюковых, чтобы обсудить все детали предстоящей совместной работы в соседской семейно-родовой общине, и на том расстались.
«Всё проходит. Всегда была лишь семья. И всегда будет. Потому что она от Бога».
Накрыв груз пологом и крепко перетянув его верёвкой, уложил в лодку самое необходимое, прикрутил мотор, кликнул собаку и потихоньку, с оглядкой на камни в фарватере отправился вверх по реке.
В низовьях Морошка исполнена спокойного достоинства и осенью лениво течёт среди золотых холмов, покрытых киноварью листочков карликовой берёзы, усыпанных кустиками зрелой голубики да красными дробинами незрелой брусники.
Инн часто останавливался, не в силах смотреть на такое богатство зря пропадающее, янтарь и лазурь осыпающее, проезжего с мольбой приглашающее: приди же, человек, угостись! И возьми, возьми сколько надо!
Рыбак горстями ел арома-а-атную, вкуснейшую, рыжую, брызжущую сгущённым соком сла-а-авную, сла-а-адкую ягоду морошку и заедал кислов-а-атой, небесно-голубой голубушкой голубикой. На следующей остановке поступал наоборот: ел голубику, а заедал морошкой. И снова плыла лодочка в синей воде среди облаков, и снова сидел на носу Мальчик, вдохновенно тявкал и чесал лапой затылок: сочинял оду красавице Пройде.

Но каким же одиноким и покинутым показался Рыбаку старый дом!
«Вот пишут в журналах, что есть в центрах галактик чёрные дыры, глотающие свет звёзд, но разве изба не галактика, разве она не центр притяжения многих? Разве окошко не чёрная дыра? Снаружи свет проникает, изнутри наружу – ни граммочки. Смотришь в эти пустые глазницы, а там тайна!»

Саблер, Сабля и саблята поднялись со своей кочки и огласили воздух приветственным криком:
– Кья-оу! Кья-оу! Кья-оу!
Пёс сиганул на мох, едва лодка подошла к берегу, и тихо зарычал. Навстречу ему поднялись три выводка красных гусей, отдыхавших в затишке под стеной дома, а лаять на гусей запрещено.
– Стой, Мальчик! Нельзя!
Пёс недовольно оглянулся.
– Р-р-гав! (Да помню я, помню! Не трону краснюков. Хотя, если честно, во-он тому, жирненькому, ох, как хочется шею свернуть!)
Гуси, старики и молодёжь, стали кланяться человеку, пригибая шею до земли, издавая негромкие звуки, так похожие на радостное бульканье весеннего ручейка:
– Вуль-вуль-вуль! Вуль-вуль-вуль! Вуль-вуль-вуль!
Из-под берега выплыл целый табун уток, закряхтели, закрякали, заволновались.
– Здравствуй, Рыбак, с возвращением!
Молодёжь щеголяла новенькими блестящими перьями, старики успели вылинять и радостно махали крыльями, показывая их надёжную крепкую изнанку.
Гагарин Тактакер с гагарой и двумя гагарятами демонстративно низко пролетел над лодкой, хвастаясь подросшим потомством, показывая детям, что наблюдение за порядком превыше всего.
– Гага-рра! Гага-рра! Так-так-так! Так-так-так!

«Сказка, Инн! Это сказка. В сказку вернулся!
Сара-Мария! Как жаль, что нет тебя рядом!
Как бы ты обрадовалась старым знакомым!»

В избе всё отсырело и набрякло тяжёлой тундровой влагой, даже доски стола. Печка, отвыкшая от исполнения своих обязанностей, сначала бастовала: дымила, кашляла, ворчала, но вскоре устыдилась и жжжарко за работу принялась.
Развесив на просушку одеяла и постельное бельё, Инн взял свой походный солдатский котелок без крышки и выскочил на улицу, набрать ягод для чая.
Проходя мимо гаража, остановился. Вечернее солнце светило прямо на балок, и он казался золотым пряничным домиком из сказки. Фанерные петухи, искусно раскрашенные Сарой, важно гуляли над окнами и дверью и выглядели как настоящие, даже глаза влажно, по живому, блестели.
Инн подошёл ближе и всмотрелся. Глаза, шарики картечи, были наполовину утоплены в ямки на фанере, вокруг шарика шёл серый ободок, затем чёрная полоска с ресничками и крупная, выпуклая, налитая красным соком бровь. Куропатки как живые!

«Какая мастерица! А ты, занятый своими угольными проблемами, даже не подошёл ни разу, не посмотрел!»

Парень вспомнил аккуратно обшитую мелким стежком прореху на правой штанине Сары и пуговки вдоль неё, чтоб удобней было ранку смотреть-обрабатывать, не снимая брюк.
«И в тот раз ведь не заметил, не похвалил рукоделицу…»

Собирая морошку, мельком глянул на запад, оставил котелок и побежал за телескопом. В горах выпал снег. И без оптики видны были чёрные пылинки, медленно скользящие по склонам.
В окуляре проплывали группки, табуны и рогатые толпы с неизменным направлением вниз. Вскоре огромное стадо дикого оленя, сотни тысяч голов, выйдет в предгорья и растечётся по обширной долине от моря Лаптевых до Енисея, направляясь в тайгу, чтобы спрятаться от зимних ветров. Закипит вода от великого множества пересекающих реки животных, захлопают карабины охотников, добывающих пропитание семьям, обленится отяжелевший на дармовщинке Мальчик и будет лишь взлаивать для порядка, отпугивая любопытных рогачей.

Вечером неожиданно – звонок.
– Да?
– Инн!
– Сара-Мария!
– Божечки, Инн! Я в мульённый раз уже… Что случилось, Инн?
– Всё в порядке: штормило. Как тебе Белоруссия?
– Город большой, красивый, но шумный и всюду авто. Воздух пыльный, тяжёлый, вода невкусная. А папа просит остаться на три месяца. Маме сообщила, она не против. А я… Народу толпы, везде толкотня. Устала.
– А здесь Синие-Горы-Где-Нет-Людей, но огромные толпы олене́й. Дикий пошёл, Сара! Густо пошёл по распадкам.
– Инн! Я не знай, чё делать. Не хочется отца обижать, Инн…
– Уже кумжа пошла на нерест, икринка с горошину. Потом сиг и чир.
– Инн!
– Ягоды, Сара! Морошка, голубика, брусника. Воздух – хоть ложкой ешь!
– Инн!
– Лёнька вчера был на связи с катера: у вас братишка родился!
– Божечки, Инн!
– «…Волосы твои – как стадо коз, сходящих с горы Галаадской»?
– Я помню, помню, Инн!..
– И вместе смотреть закат над горами, Сара!
– Инн! Я сейчас заплачу, Инн!.. – И щелчок в трубке.


25.