Рыбак и Сара

Волшебный куст

«Вот пожалуйста! «Крепка, как смерть…»
А стоило уехать – уже не крепка!
С глаз долой – из сердца вон!
И трубку бросила!
На три месяца остаться? Боже мой! Это ведь всё равно что на триста лет! Значит, перешла на заочный, а мне ни слова! Как бы папочку не обидеть… Здесь день за год. А там братовья. У них друзья. Молодые, озорные, крепкие парни. Неужто «девичья память» – это и про тебя сказано, Сара?»

Как был, в одежде, бросился в реку.
Ледяная вода обжигает кожу.
Но успокаивает чувства.

Выскочив на берег, с трудом стянул с себя полные воды рыбацкие сапоги и, выбираясь из прилипших к ногам штанов, грохнулся во весь рост на песок. Мальчик озвучил сей поступок радостным лаем и толкнул хозяина носом в бок, приглашая к игре, но Рыбак шлёпнул пса мокрыми штанами и припустил домой греться.
Переодевшись, набрал всё же немного ягоды в котелок, схватил чайник, спустился к реке за водой. И заметил в центре ивового куста забытую ножовку. Собирался как-то отпилить старый пень на растопку, да отвлёкся.
Поднял пилу, осмотрел. Заржавела. Удастся ли отпилить деревяшку?
Но едва прикоснулся к почерневшему столбику, как пень хрупнул и отломился. Пытаясь вытащить его из ямки целиком, Инн немного углубился в рыхлый галечник и увидел коричневый круг. Убрал гальку с боков, углубился ещё и вытянул на свет берестяную коробку. Береста не гниёт, но эта шкатулка была разорвана старым корнем ивы.
Внутри шкатулочки вместе с тиной и гальками и лежали небольшие, с латунным блеском, окатыши. Рыбак положил штуки три на ладонь, поднял их к лицу, покатал палочкой. Тяжёлые. Жёлтые. Волнующие.

Принёс лопату, жестяной таз и пустую стеклянную банку. Собрал в банку металлические камешки, большие и малые, удалил из ямки песок и гальку и на скорую руку промыл грунт в реке. Нашёл ещё пару металлинок размером с горошину и одну звякнувшую о стекло крупинку с просяное зёрнышко.
Эта последняя золотинка и была самой главной. Мысли Рыбака сразу попали в другое русло. Таких «просяных зёрнышек» у него было десятка два припасено в стеклянной баночке из-под горчицы. Нашёл в желудках тундровой птицы, разделывая куропаток гусей и уток. Старые охотники подсказали, объяснили, что у птицы нет кислоты в желудке и она заглатывает мелкие камешки, помогающие растирать траву в кашицу. Вместе с камешками попадают и золотинки.

И крупные, и мелкие самородки наверняка здешние. Кто-то принёс и закопал в галечник на берегу вместе с семенами ивы.
Но зачем? С какой целью? Что за обряд такой?
Настоящая ива здесь не растёт. Только карликовая. Значит, из тайги принесено, километров за сто.
Нынешняя промысловая изба, как сообщили ему пастухи-оленеводы, построена «в начале Брежнева», значит ей примерно полста лет.
А сколько лет пеньку?
Взяв из набора инструментов ножовочку с мелким зубом, отпилил от пенька кусок и зачистил срез наждачной шкуркой. Но на потемневшем дереве не удавалось пересчитать тоненькие, едва заметные годовые кольца.
Как поступила бы в таком случае Сара-Мария?
Наверняка бы что-нибудь придумала!
А что?
Инн вспомнил, как она делала краску для «петухов» из подручных материалов, одним из которых была зубная паста.
Эврика!
Разболтал с горошину пасты в стакане, залил срез мутной белой жидкостью и дал высохнуть. Кольца контрастно проступили на тёмном дереве. Вооружившись лупой и крупной «цыганской» иглой, Рыбак пересчитал древесные овалы трижды. Сто девять, сто двенадцать, сто восемь.
Ладно. Пусть среднее число будет сто десять. Ива не лиственница, разрушается быстро. Ещё лет десять накинуть на время между тем, как деревце перестало расти и засохло, и нынешним временем, когда весенним потоком накрыло куст, отломило сушину и унесло течением. Значит, аж в конце девятнадцатого века посажено здесь семечко ивы! Значит, где-то рядом стоял дом, где жили люди.
Но где?

Над протокой озера Мочегор39, у места её впадения в речку Морошку, есть небольшой прямоугольник настоящей тёмно-зелёной травы, где любят гнездиться утки. Наверняка это контур фундамента избы. Самой первой избы. Но почему закопали самородки не там, а здесь, за целый километр от постройки?
А потому что до избы здесь наверняка стоял чум, и золото вместе с семенами ивы закопал здесь хозяин этого места для привлечения удачи – не раз слышал Инн о таком обычае от стариков.

Странное сердоликовое яйцо с картинками внутри тоже ведь найдено Сарой именно под этим кустом. Мелкого, щебнистого сердолика много кругом, но такой крупный экземпляр – из редкости редкость. Нет сомнения, что и этот камень кто-то намеренно принёс и оставил здесь. Зачем? В надежде, что потомки найдут? Но что с того ушедшему в мир иной, если кто-то из будущего найдёт крупный обломок сердолика? Не иначе был этот неведомый «первый» доброй души человек и жил с оглядкой на будущее.

И стали собираться все нити в узелок, и вот что получилось: молодой парень устроился работать на заброшенную рыбацую точку.
Заменил полы в доме, сложил новую печь, перебрал крышу пристройки, построил три небольших балочка на самых рыбных озёрах.
В первую же осень выкопал на границе леса пяток росших группкой лиственнят и посадил их на бугре у дома. Деревца принялись и радовали глаз зимой и летом. Под ними устроила гнездо куропатка, а затем и варакушка присоединился.
Убедившись, что человек не шумит, не пугает, не гонит, прямо под стенами избы и неподалёку от неё стали во всё возрастающем количестве гнездиться краснозобые казарки, кроткие доверчивые создания, самые маленькие и самые красивые из гусиного племени.
Гагары и чайки стали возвращаться каждое лето. Всё прибавлявшая в числе колония уток-морянок расположилась по обе стороны речки Морошки, недалеко от избы.
На ближние озёра, подальше от волка, поближе к человеку, перекочевали тундровые лебеди и крупные гуси – белолобые и гуменники.
От великого множества рыбы рвутся и ложатся на дно сети, великому множеству дикого оленя радуется глаз.
Появился в тундре Хозяин, и всё живое пришло к нему под защиту, а кому защиты не надо, тот пришёл посмотреть, да так и остался.

Природа нужна человеку, но и человек нужен природе.
Даже кустарники и травы, пользуясь многолетним потеплением, переселились поближе к избе: «Посмотри на нас, человек, может, и мы пригодимся тебе!»
Пришла Сара-Мария, и вместе с ней пришли узорчатые петухи-наличники на окнах гаража. И стало радостно глазу, и стало весело сердцу.
Даже ниточка от Конька-Горбунка, казалось бы, нарочитая, случайная, никуда не ведущая, прочно вплелась в узелок нарождающихся новых отношений: по слухам, правительство разрешило старательскую добычу золота на небольших, не имеющих промышленного значения месторождениях. И как же здесь понадобится твой опыт и твои знания, дорогой дядя Симеон!
Лишь тебя не хватает, Сара-Мария! Лишь тебя.

А вот самородки и странный камень надо положить где были. Наверное, не возбраняется брать их для просмотра и любования, но место им в родной земле.
Внимательно вглядываясь в середину куста, Инн увидел вдруг Сару-Марию.
Как и тогда, сидела она на вязанке хвороста, улыбалась и махала рукой. Каштановые пряди волос смешались с осенним багрянцем веток, зелёные глаза лучились радостью, зелёные капельки дрожали в ушах.
«Иди скорей! Смотри, что я нашла! – И положила ему в руку тяжёлый оранжево-красный камень величиной и формой с гусиное яйцо. – Ну прямо яичный день сегодня! Знаешь, как называется?»
Инн вздохнул и прикрыл глаза ладонью.
«Сара-Мария! Вернёшься ли ты к родным горам или навсегда отдала своё сердце новому месту, куда призывает тебя твоя кровь?»


26. Горит, как сердце моё

Вместе с первыми по-настоящему тёмными ночами настала и горячая пора. В озёрах поднялась из глубины, пошла на нерест и стала жаться к берегам кумжа. Чир, сиг и пелядь устремились вверх по течению малых рек, тощий, прогонистый хариус наполнился золотыми зёрнами, нагулял жир и стал круглый как скалка.
Стада дикаря шли с неделю, а потом пропали, как и не было их. В предгорьях остались небольшие табунки не кочующего, «местного» оленя, как называют его жители тундры. Этот странный барашек почему-то не уходит вместе с другими прятаться от зимних ветров в тайгу, а остаётся там, где родился. Как он выживает в долгую зиму, полярной ночью на равнинах, где негде укрыться в морозы за сорок, и представить страшно. Но факт, что выживает.

Рыбак за эти дни плотно набил ледник полутушами зрелого, красного мяса, субпродуктами40, лбами41 и камусом42. Отдельный карман набил рыбой.

Крепких морозов всё не было, тундра лишь седела по утрам от заморозков, да хрупкий ледок прихватывал берега ручьёв. Озёра дымились туманом, который лишь к середине дня поднимался к небу мягкими пушистыми облаками.
Звёзды по ночам опускались на землю, плыли по речкам, стыли в озёрах, жёлтыми фонариками мигали в горах.
Гуси-лебеди, чайки, кулички да утки откочевали на юг, лишь краснозобые казарки каждое утро выныривали из тумана у самой избы, здоровались тихим, вежливым «вуль-вуль-вуль, вуль-вуль-вуль» и выходили пастись на бережок.
Иннокентий закрепил телефон на шнуре и повесил его на шею, а перед сном снимал и подключал зарядку. Звонка всё не было. Рация тоже молчала. Видать, Лёнька был так же занят, как и он.

А в это время…
А в это время, ранним утром, тот же катерок, который в августе высадил Рыбака с его грузом, прижался острым носом к берегу в устье речки Морошки. Молодой матрос Женька Силин подтянул к борту привязанную к корме катера лодку, помог перебраться в неё девушке в рыбацкой куртке и болотных сапогах и передал ей рюкзак, полмешка муки и пару коробок.
– Не густо у тебя с грузом, Сара!
– Так вода упала, боюсь застрять.
– Не-а, проскочишь. Хиус речку подпирает. Прилив вот-вот начнётся и подмогнёт, а там, вижу, лопату взяла, пластов дёрна нарежь, на нос накидай, корма поднимется. В норме мотору ноль шесть метра надо глубины, а так и ноль три хватит.
– А то я не знала! Скажи лучше, какое сёдни число, запуталась навсе.
– Седьмое с нуля часов. Месяц и год сказать?
– Ох, и жулик ты, Женька! Всё бы дразнился!
– Есть немножко… Бывай, Сара! И пусть валуны подводные ужмутся-скукожатся и пропустят кораблик твой!
– Да исполнится слово моряка! Бывай, Жека, не забывай!
Катер дрогнул и отошёл на быстрину. Капитан открыл дверь рубки и взмахнул рукой.
– Счастливо, Сара!
– И вам так же, парни! Спасибо!

Проводив взглядом судно, девушка прочертила носком сапога черту у воды: проследить прилив. Увидев, что волна тут же смыла черту, воткнула палочку в песок.
Выгруженные ранее Рыбаком бочки и ящики, прикрытые пологом, сиротливо, как большой валун, бугрились на песке. Подошла, проверила, крепко ли затянута верёвка на пологе, уселась на рюкзак, вздохнула.

«Вот передала тебе записочку: «Миленький, миленький Инн!
Легко так пишется и быстро. А почему не говорится? Обнимались, целовались, под дождём пробежались, а слова не сказались. Почему? И написала тебе: ужасно-преужасно тебя лбл. и крепко-крепко обн! А надо было не «лбл». Надо было это слово полностью и большими буквами написать!
И надо было не «обн»., а тоже полностью и большими буквами! Но не написалось, постеснялась… Почему? Разве должен быть стыд в