Рыбак и Сара

любит, но чтобы не сильно солёная. Сырой рыбой тоже не брезгует, плавники выгрызает. Привет, Савка! Знакомься: это Сара – гостья наша!
Савка глянул выпуклыми глазками и заскрежетал-зачирикал, как ножом по стеклу:
– Чик! Чир-р-р-цирр, чик-чик! (Привет, Сара! А ушицы нальёшь?)
– Ах, какой общительный! Есть у тебя посуда для животинки?
Рыбак принёс чайное блюдце, и Сара положила в него кусочек рыбы из своей тарелки и налила три ложки бульона.
Савка сначала съел рыбу, затем аккуратно вылакал навар.
– Надо же! Как горнак мышку в зубах несёт, видела, а как пьёт – нет. Лакает как собачка! Такой забавный!
– Кошки, собаки и тигры лакают. А люди, волки и лошади пьют.
– Вот не знала про тигров!
– Это что! Сейчас прибежит жена его Саввишна и трое детишек! Устроят возню-беготню, засмотришься. Погоди чуток, я в ле́дник сбегаю, мороженого сига принесу. Этот Савка – парень свой в доску: и солён-н-ное ест и варён-н-ное, но Саввишне с потомством тока рыбью тёшу12 подавай. А сахар любят! Потру-потру два кусочка друг об друга, песочек такой крупный получится, и поставлю им в блюдечке – прям в драку, аж пищат! Вот увидишь!


5. Сомнения Рыбака

Минут через десять Рыбак вернулся с мороженой рыбиной.
А Сара спала!
Как сидела, так и заснула: головой к стене, руки на столе.

Парню стало жарко от стыда.
«Девчонка в шоке. Пожар, кровь, дальний путь, комарьё, а ты не дал отдохнуть – стал вопросами пытать. Совесть есть у тебя?»
Осторожно подняв гостью на руки, отнёс её в прохладу дома как была, в одежде, уложил в постель.

Наклонившись над гостьей, невольно вобрал исходивший от её кожи слабый запах, мгновенно пробудивший в памяти картины детства.
Это был весенний, горьковато-сладкий аромат сибирской акации, невысокого кустарника с зелёной корой и жёлтыми цветами, похожими на цветы львиного зева. В середине мая ветки акации сгибаются от множества собирающих нектар пчёл, ос и шмелей; воробушки, скворцы и синицы лакомятся сладкими жёлтыми лепестками, не отстают от них и деревенские дети.
А летом, когда стручки акации вытянутся в длину и окрепнут, как здорово, вышелушив из них зёрнышки и откусив кончик, превратить стручок в звонкую свистульку-пищалку и соревноваться с мальчишками, чья свистулька громче!
Накрыв девушку одеялом, взволнованный Рыбак вышел во двор.

На севере милое солнышко.
На западе Ая-Бырранга13.
На склонах снег.
На небе след.
Белый, чистый, двойной.

Чтобы не будить больную, парень не стал стучать молотком, сколачивать гараж, а подбросил зелёных веток в дымокур, уселся рядом на перевёрнутое ведро и обхватил руками колени. В густом дыму костра изредка проблёскивали яркие косынки огня.
Что-то не стыковалось в рассказе девушки.

Заснула на песке? Не заснула, а сознание потеряла, дыма наглотавшись. Но ненадолго, иначе бы комары загрызли. Это понятно.
Непонятно другое: двадцать километров шла двое суток. Девчонка сильная, крепкая. Даже потеряв, скажем, пол-литра крови, могла бы без проблем дойти часов за семь-восемь.
Но не двое суток. Никак не двое суток.
Шок сказался или ослабела сильно?
Говорит, куропатку подстрелила.
Не говорит, что сырую съела.
Впрочем, и я бы умолчал.

Но самое странное: не обгорела одежда и нет ожогов на теле.
Перед стиркой специально принюхивался. Есть чуть-чуть запашок дыма, но, наверное, от коптильни. Дым от солярки жирный и въедается, было бы видно. Говорит: окно разбила, вылезла. Всё равно непонятно.
А вредная! В себя прийти не успела, уже критиковать взялась: не так челнок держишь, не так сеть посадил! Не потому ли её родня на выселки отправила, что всех строила да жить учила?»

Рыбак постелил себе в пристройке, на оленьих шкурах, и, засыпая, улыбался счастливому дню.
«Огненный сон – в руку, и мы с Мальчиком помогли ему. Вот и сбылся. Девчонка живая дошла – счастье какое! А здесь непременно выправится и оклемается семье своей в радость. И мне ра-а-дость: полтора месяца человеческого голоса не слышал, а тут сразу на тебе: женский! Хриплый, правда. Но по-особому хриплый, по-женски».


6. Утром

Во время завтрака Сара с той же сипло-хриплостью спросила:
– Ты не сказал, как тебя зовут.
– Моя фамилия Фишер. Люди Рыбаком кличут.
– А по имени?
– Имя – смешнее некуда. Тебе одну дразнилку придумали, мне – штук пять. Доставали. Психовал. В старших классах перестал обращать внимание – прекратили.
– Скажи всё же. Что я пятиклашка, дразнилки кричать?
– Как-нибудь в другой раз. А пока Рыбак. Ладно?
Сара обиженно поджала губы и глянула ему в лицо. На щеках её коричневыми полосами присохли корки, под глазами лежали фиолетовые тени, а глаза… а глаза были невозможного зелёного цвета, яркого, как зелень весной. Рыбак засмотрелся и промахнулся ложкой, зачерпывая кашу. Девчонка глянула, сверкнули искорки в зелени.
– Ты мне лучше объясни, соседка, почему в дырявую сеть больше рыбы попадает, чем в новую?
– Баба Ксеня говорит, рыбы – народ терпеливый и стойкий. Но плохо соображают и глаза слабые. Весной, когда вода мутная, в сети попадают. Чуть станет чище вода, меньше попадают. И ещё им весной надо по своим делам: в гости сплавать, икру отметать, в курье14 погулять, травы пощипать – много чего интересного весной для рыб, толпами ходят, как народ на базаре.
И вот видят: сеть стоит. Остановятся и смотрят, разведчиков посылают. Те носом потыкаются, потыкаются и кричат: атас, ребята, тут застрять можно! Ну кто сразу отвернёт, а кто стоит, думает, в затылке хвостом чешет.
А балдов и отчаянных голов и среди рыб хватает. Вот видит такой хулиган: дырка в сети! Шасть туда – и проскочил!
Остальные за ним. Кто точно в дыру, кто рядом. Вот, кто рядом, тот и влип! И улов получается неплохой, даже когда вода чистая. А если стенка сети совсем-совсем новенькая, без единой дырки, только самые глупые и попадают. Это малый улов. Но на уху хватает.
– Ты ж глянь, целая философия «попадалочная» у рыб-рыбаков! Буду теперь знать, время сэкономлю.
– Я помогу тебе сети ремонтировать. Я делаю быстро и ровные клеточки, а ты не быстро и не ровные.
– Гм-м… Как руки заживут, помогай, спасибо скажу. А сейчас давай лапки-царапки твои мазью намажем и внимательно их рассмотрим, может, бинтовать надо. Пойдём, как раз солнышко в окошко.

Сара положила свои исцарапанные, израненные, измученные ладошки в большие горячие мужские ладони и внимательно наблюдала, как Рыбак прощупывает ей суставы на пальчиках, заклеивает пластырем широкий порез на левой ладони и смазывает кисти рыбьим жиром.
– А ногу я сама!
– Ладно. Я пилить-колотить пойду, мне гараж надо, а ты хоть спи, хоть гуляй, хоть цветы собирай. Вот накомарник второй. Главное, ешь больше. Юколу я не умею делать, но под навесом найдёшь вяленую рыбу и мясо. Не стесняйся. А на ужин я что-нибудь вроде супа сварю.
– Я сама сварю! У тебя же обрезки досок останутся?
– Конечно.
– Вот! Прямо на костре и сварю. Давай ключ от ле́дника!
– Ключ? Дверь палкой подпёрта. Пока!
– Погоди! Аптечка есть?
– Есть. Тебе ещё бинта?
– Да. И стрептоцид. Я таблетку ножиком в пыль раздавлю, ранку на ноге присыплю. А то мокнет… Мы так делаем, помогает.
– Давай я!
– Не надо. Я дома сама всех лечу и тут сама!
– Кстати, о «до́ма»: у вас рация есть?
– Да.
– Надо…
– Не надо! Не готова. Это ж как навалятся спрашивать! Я только в свой балок приехала, меня всё равно так быстро не ждут. И речка упала. Шивера за шиверой, тяжело поднимать. Пусть Михал Андреич сам приезжает, у него лодка с водомётным мотором. Воды с ладошку – всё равно идёт. Давай дня через три-четыре? И голос вернётся, а то не узнают, перепугаются.

Рыбак улыбнулся, подал ей с верхней полки аптечку и вышел. Направился к берегу речки, чтобы снять с кустов ольхи высохшую одежду. Тропинка шла мимо глинистого бугра, на котором «буйно зеленел» его личный кусочек тайги: группка лиственничек, выкопанных на границе леса осенью ещё три года назад и перевезённых на лодке. Деревца прижились и радовали глаз свежей ароматной хвоей.
На нижней веточке самой большой лиственнички устроился варакушка, задрал кверху чёрный хвостик и пел-распевал, соловьём заливался. Впрочем, он северный родственник соловья и петь ему не привыкать. В Европе птичку варакушку так и называют: шведский соловей.
– Привет артисту великой тундры! Читал вот про тебя, что ты, оказывается, не от широты души куплеты распеваешь, а таким манером соперников отгоняешь: «Место занято! Тут моя семья живёт. На чужой каравай рот не разевай!» И ещё сказали мне орнитологи15, что песня твоя иногда сплошь птичьи ругательства! Так ли это?
– Ци-и, ци-ци-и, твить-вить-тюрлю! Варрак-варрак! (Неправда, Хозяин! Ну посуди сам, разве можно ругаться в такой ясный, солнечный день, полный комаров и мошек? Я накормил жену и детей, поел сам и теперь от избытка чувств пою славу Всевышнему, чу́дно устроившему этот мир и давшему каждому пропитание его дневное!)

Спустившись к воде, Рыбак заметил, что на ветки ольхи, кроме брюк и свитера, наброшены ещё два предмета.
«Когда успела? И как? Чтобы выйти на улицу, надо пройти через пристройку, в которой я спал. И неужели спал так крепко, что не слышал, как дверь открывали-закрывали? Как тень прошмыгнула, дочь делаваров16. Но что ни говори, ни думай, а приятно же убедиться, что девчонка пришла в себя и заботится о чистоте белья».
И Рыбак, довольный, вернулся к прерванной работе.


7. Овцебык и полезные травки

Сара первым делом проверила полку над рукомойником. Рядом с прибором для бритья нашёлся осколок зеркала.
Ага!
Глянула на себя и заплакала.
Впрочем, огорчалась недолго. Показала изображению язык, накрутила на шею подвернувшийся под руку шарф, надела накомарник и покинула помещение.

Не успел Рыбак выставить каркас гаража, как, прихрамывая, появилась Сара.
– У тебя такое хорошее, такое богатимое место! Смотри!
В руках девушка держала три пучка травы, один из которых был с небольшими фиолетово-розовыми цветочками, а второй с бледно-жёлтыми.
– Это иван-чай17, заваривать нам вместо ивы.
Это копеечник18 жёлтый. На салат или в суп добавлять.
Это петрушка дикая. Редкость, а у тебя много её на песках.
– Видел такие травки, а не знал, что их кушать можно.
– Ещё щавель-кислицу нашла и траву брусничную. Щавеля набрала в кармашек, кисленький. И в другой карман брусникины листочки: тоже на чай, чтоб переменка была. Совсем мелкие листочки, наверное, вызябает у тебя брусника19?
– Да. Тут ветра зимой такие – вымерзает.
– А у нас вызревает. Особенно, если под деревом которая.
– А мне покажешь, где растёт? Про брусничник я знаю, что можно на чай, а про остальные не в курсе был.
– Покажу, чё ж нет? А ты заметил, что на озере гагара и гагарин с гагарятами? И утиных выводков штук пять. Утятки совсем крохотные, наверное, на днях вылупились. И ещё три гнезда красных гусей под стеной дома и два возле баньки. Во всех по пять, по шесть яиц. Вот-вот птенцы выведутся.
– Верно заметила. Я тут третий год, стараюсь старожилов не пугать, и стали гуси-утки да мелкий птичий народ к избе жаться. От сов и песцов прячутся. И ласточки появились. А сов и песцов Саблер прогоняет. Он мужик наглый и вороватый, но подраться любитель, этого не отнять.
– Что за Саблер такой?
– Вон за этим ручьём чаячье гнездо на пригорке. Видишь, птенцы головы сквозь мамкины перья