Рыбак и Сара

Радоваться надо, Сара, а ты плачешь!
– Я от радости, от радости плачу. Живая. Зелёная. Как привет от Лапки моей.
– Сара! Давай эту палатку разберём, а там поставим. И печка к ней есть. Такая, что не может взорваться. Если вдруг проблема какая, она просто потухнет.
– Ты нам – подарить? А тебе что останется?
– Мне останутся две избушки по краям участка. От тех, кто был до меня, остались. И по самым рыбным озёрам несколько штук, которые я сам построил. А палатка два года просто так стоит, пусть людям службу сослужит!
– Ой, Рыбак! Ты такой…

Когда у Сары вновь установился нормальный голос, поговорили по рации с роднёй. Сара долго объясняла матери что и как, закрыла микрофон ладошкой и шепнула:
– Андреич улетел с попутным бортом в Рудный, рыбу продавать. Неизвестно, когда и будет. По малой воде боятся они без него. Мама хочет говорить с тобой. Анна Дмитриевна звать её.
Рыбак набрал в грудь воздуха:
– Не переживайте, Анна Дмитриевна, дочка ваша в здравии и полном порядке, а балок – дело наживное. Я помогу Михаилу Андреевичу новый поставить. Как пройдут дожди, поднимется вода, так и привезу Сару и сдам с рук на руки.
– А сейчас почто девочку не отпускаешь? Всего-то полста километров. Пешком в тихую развалочку – за два дня дома! А лучше вдвоём идите. Всё веселей.
– У ней порезы не зажили, как бы в дороге не открылись. Подождать надо.
– Ладно. Мы сами приедем. Чуть позже, когда муж прилетит, а пока до свидания!
Рыбак, огорошенный таким ответом, сжал в руке трубку.
– Ну и мамаша у тебя, Сара! Трубку бросила!
– Хорошая она, просто испугалась и это… наверное, думает что…


10. Уголь и петухи

Убедившись, что Сара выздоравливает, Рыбак по утрам уезжал проверять сеть и заодно привозил мешки бурого угля, тонкие прослойки которого выходили наружу по обрывистым берегам озера, а вечерами он достраивал гараж.
Девушка варила, стирала, убирала и готовила рыбу – для горностайчиков свежую, для Саблера «старую». Нарежет с вечера несколько кусков солёной и положит в миску с водой, чтобы соль вышла. Утром отнесёт на пригорок и оставит на видном месте.
Саблер налетал, подхватывал куски и относил Сабле с чайчатами. Та расклёвывала еду и кормила птенцов.
Как-то раз Рыбак услышал песню у реки. Тихо подошёл по заглушающей шаги моховой подушке.
Стоя по колено в воде, Сара полоскала бельё. Выкручивала, укладывала готовое на плоский камень и тихонько напевала:

– Янка, мой саколiк, памажы хутчэй,
Ой, плыве-знiкае ручнiчок з вачэй.
– Любая Алёна, я ж вады баюсь,
Пацалуй спочатку, бо я утоплюсь.

Супынiвся гнедый под вярбой густой,
Цаловала Янку Лена над рекой.
Стала цiха-цiха на усёй зямлi…
Па рацэ далёка ручнiкi плылi.

И было таким чудом слышать белорусскую мову на Крайнем Севере, у подножия безлюдных гор, что у парня перехватило дыхание. Тихонько отступив по той же мшистой подушке, оставил девушку наедине с песней.

В этот вечер попалась толстая прослойка угля в береговой стене. Комки были крупные, парень разбил их палкой и быстро наполнил мешки, невольно замечая, что спешит: не терпится Сару увидеть, почувствовать её присутствие рядом.
Но ждёт ли она его так же, как он её?
Этот вопрос он задал себе впервые и вдруг понял, что не знает ответа. Ни поведением, ни намёком, ни взглядом не дала она ему понять, что, кроме радости общения с соседом, она рада ему и потому ещё, что это именно он.

Сорвал былинку, сунул её в рот, крепко придавил зубами и прижался спиной к плоскому боку валуна.
Нагретый за день базальт щедро делился теплом, а мужчина смотрел на дальнюю зубчатую стену хребта, над которой собирались тучи, почти закрывшие незаходящее солнце.

Вот уже три года здесь, а не привыкнуть к этой картине: солнце на Севере! И к теням, падающим с севера на юг – не привыкнуть. Память крови на генном уровне отторгает такую действительность.

Чуть ниже туч загадочно блестели три едва заметных огонька – прожекторы далёкой метеостанции, которые зимой служили Рыбаку ориентиром.
«Звёзды-точки-огоньки, дальняя дорога…»

Уже хочется настоящих звёздочек, яркого хочется ночного неба, и вот так же упасть в снег и замереть от восторга перед чудом бесконечной Вселенной.
Два с лишним месяца полярного дня, пожалуй, многовато. И двух недель хватило бы за глаза. Скучно без звёздочек. А вот со звёздочками никогда не бывает скучно!

Выросший в пригороде, он, конечно, видел звёзды, десятка три крупных мерцающих в синеве, но на мелочь едва видную и внимания не обращал. Ну есть и есть. Это нормально же.
И только здесь, в тундре, упав однажды на спину, запрокинул лицо к небу и поразился глубине Вселенной и великому, неисчислимому количеству далёких миров.
«От духа Его – великолепие неба» – прочитал затем в книге Иова и обрадовался точному сравнению: да, именно великолепие! Чудо! Волшебство!

Стожары25 видны и в городе. Но как! Едва различимы шесть-семь мелких звёзд.
В тундре без труда насчитываешь десяток, а в простой восьмикратный бинокль видно их целую горсть!
В этот же бинокль виден кратер Аристарх на Луне, мелкие, как просяные зёрнышки, спутники Юпитера и туманность Андромеды чуть ниже небесной буквы «М», созвездия Кассиопеи.
Потом вычитал, что в нашей Галактике Млечный Путь около двухсот миллиардов звёзд, а во Вселенной сотни миллиардов галактик!

«Нет, так жить нельзя!» И купил телескоп.

Собственно, не только сказочность этого места у подножья гор, не только великое изобилие щедрот природы, но и чудо ночного неба, такого неба, какого никогда не увидишь в городе, были причиной того, что приезжий, случайный, «залётный», как говорят пожилые рыбаки, парень решил обосноваться на заброшенной зимовке и в нынешние тяжёлые и «пустые» времена, когда все пришлые разбегаются из мест Крайнего Севера, выдержал три года, самые тяжёлые первые три года, не убежал.

И вот теперь случайная звёздочка залетела в одинокую рыбацкую точку и заставила сильней стучать сердце. Но неужели она лишь погостит немножко и вернётся на свою орбиту?
И вернётся, откуда пришла. А волнующая тяжесть в руках, проникшая в кровь с того дня, когда принёс найдёнку в свой дом, неужели останется только в памяти?
И хорошо бы зимой, в длинную ночь, возвращаясь с работы на льду, ориентироваться не на далёкие огни метеостанции, а на свет фонаря, выставленного на специальную площадочку на крыше, и знать, что в зимовье нет инея на стенах, что тебя ждут, что там тепло и уютно и пахнет хлебом и сибирской акацией.

Сара опять встретила Рыбака на берегу с грузом угля и, как он ни отнекивался, помогла выгрузить мешки и подать их ему на спину.
– Ты зачем комки разбиваешь, мельчишь уголь? Не надо так!
– Не возить же воздух. Набиваю сполна, чтоб не напрасная поездка. Этот бурый уголь не очень жаркий, но быстро разгорается. Хорошо, хоть такой есть, иначе пришлось бы бросить точку: дров не напасёшься.
– В сильные морозы мелочь быстро выгорает. Часа три-четыре – и выстыла изба, по новой разжигай.
– Ну так чё ж, на то зима!
– Не-ет! Можно и уголь экономить, и тепло держать! Комки надо класть. Два-три положишь средненьких или один большой. Они медленно горят, до утра хватает. А ты мелочь сыплешь. Это напрасная трата!
– Вот она жизнь свободная: на еду да на топливо пашешь как папа Карло.
– Это так. Но зато сентябрь-октябрь какие хорошие! И май-июнь. Когда возвращаются гуси, как загогочут, закричат над головой! Так сердце из рубашки и выпрыгивает!
– В городе всё-таки лучше! Живёшь себе в квартире без забот. Отопление центральное. Крутанул кран – вода холодная, крутанул другой – горячая. Еду приготовить – газ. Пришёл с работы – под душ! И хочешь – телек смотри, хочешь – книгу читай, друганам звони, на каток иди, в дискотеку, библитеку,26 на спортсекцию, в кино. Поеду-ка я назад, в город. Надоела мне тундра!

Эту речь Рыбак выпалил залпом, нервно и с нарочитой горечью. Но стоя боком к Саре, чтобы не заметила смешинку в его глазах. Закончив монолог, зачерпнул в горсть воды из реки и, будто заливая пожар в душе, с жадностью выпил.
– А как же олешки, овцебыки и волки?
Красные гуси и красные мыши?
Саблер и Сабля?
Гагара и Тактакер?
Всех бросишь? И Мальчика?

– Тундру и в телевизоре показывают. А животинку – соседям. Да вот хоть тебе! Возьмёшь ведь собаку, рыбачка?

Но Сара смотрела поверх его головы. Крупные капли дрожали у неё на ресницах, пальцы теребили край рубашки, лицо загорелось румянцем.
И стало Рыбаку стыдно за глупый розыгрыш. Резким движением сбросил с плеча мешок с углём, так что он лопнул по шву, шагнул к девушке и взял её за руки.
– Прости, Сара, дурачился. Прости за глупую шутку!
– Не такая уж и шутка, – внимательно и глянула ему в глаза, – мужчины здешние часто так поступают: поживёт в тундре, женится, детей заведёт, а потом окажется, что у него семья на материке, и поминай как звали!..
– Ой, глянь-ка, мешок треснул! Я сейчас! Я махом. Быстро!

Девушка решительно освободила свои руки из его ладоней и легко, как бабочка, взлетела, поднялась по береговому откосу.
Но «бабочка» эта слегка прихрамывала. Или показалось?
Вернулась с ножом и «цыганской» иглой, присела на корточки возле мешка и быстро зашила шов посадочной27 рыбацкой ниткой.
– Вот. Готово! – перекусила нитку и встала.

Когда уголь был высыпан в углярку, взяла его крепко за руку.
– Пойдём, покажу чего.
Напротив новенького балка, гаража для снегохода, остановилась.
– Я вижу, закончил уже?
– Почти. Наличники осталось прибить и стёкла вставить.
– Давай петухов пустим?
– Ка-а-ких ещё петухов и куда запустим?
Сара попятилась, опустилась на мох и закатилась смехом. Как звонкий колокольчик зазвенел тихим вечером.
Мальчик подошёл, уселся рядом, стал крутить головой, переводя взгляд с девушки на парня и обратно. Наконец и он «рассмеялся». Открыл пасть, вывалил язык, хитро прищурился и гавкнул, провозглашая всеобщее веселье.
А Рыбак вспомнил! Этот смех он уже слышал. В тот самый день, когда кто-то из девчонок интернатских изловчился и затолкал ему снежок за шиворот. Только тогда колючим холодом обдало спину, а теперь жарким жаром обожгло сердце.
И опустился рядом с Сарой на колени, наклонился и поцеловал её в губы.
А Сара?
А Сара обняла парня за шею и запустила пальчики в густую шевелюру.
Мальчик сидел рядом и с великим вниманием крутил головой туда-сюда, наблюдал. Так уж устроено в этой жизни: только найдёшь себе увлекательное занятие, как тут же и наблюдатели!
Но вдруг парень и девушка разом вскочили и с недоумением уставились друг на друга. Мальчик тоже смотрел и тоже с недоумением: что же дальше-то будет?
Рыбак шагнул вперёд. Сара шагнула назад.

Сняла с шеи шарфик, сложила его вдвое и стала обивать на себе одежду, сшибая приставшие травинки-былинки, заодно вытянула и Рыбака пару раз вдоль спины.
– Вот тебе, вот тебе! Будешь знать, как нападать на беззащитную, больную девушку!
– А пусть беззащитная и больная объяснит, каких это петухов она запустить хотела и куда, а не смеётся над несчастным-рр-разнесчастным, ничего не понимающим р-р-рыбаком!
– Не запустить, а пустить! У тебя в чулане фанерки лежат. Можно вырезать из них куропаток, петушков и курочек, раскрасить и прибить над окнами и дверью. И будет хорошо и красиво! А петухи – это узоры. Хоть птицы,