знамо…
Вот снова в дверь проскользнуло тенью Лихо.
- Хоть бы ты чем утешило, - с пустой надеждой сказал Колобок.
Тяжело вздохнуло Лихо.
- Что сейчас ни скажи, ничто не утешит. Слышал про Иванов да Емелю?
Махнул рукой Колобок.
- Да слышал!..
- Хорошо поступили, али нет?
- Ты, Лихо. Вроде с лестницы не падало, затылком о ступени не билось, - удивляется Колобок. – Как можно чёрное белым назвать?!
Снова горестно вздохнуло Лихо.
- Можно, царь-батюшка, можно. И без зазрения совести можно тайком ускользнуть от отца сердечного, бросить его один на один с бедой.
Попытался колобок оправдать Иванов и Емелю.
- Так они же зло искать отправились!
- О них ли речь? – Лихо прошлось из угла в угол палаты, оборудованной под штаб. Карты рассмотрело, донесения полистало. – Мало ли таких, что на словах герой, а до дела дойдёт – штаны с дырой.
Истошный вопль сотряс стены.
Изменился Колобок в лице.
- Что это?
Крик снова повторился, усилился, передаваемый из уст в уста коридорами терема по палатам.
- Ещё одно похищение, - рассеянно ответило Лихо. – Даже могу сказать, кого на этот раз. Прямо отсюда, в сию минуту. Из подвалов глубоких.
Страшная догадка бросила Колобка в озноб. Прогнал её. боясь даже думать об этом.
Попирая всякие приличия, этикеты и требования, в палату штабную ввалились двое из ларца, очень бледные с лица. Глаза горят от страха, губы трясутся.
Молвят разом:
- Не вели казнить, а вели миловать…
- Да чтоб вас всех почечуй пронял! – топнул ногой Колобок. – Говорите, что случилось.
- Не доглядели, царь-батюшка, не уберегли. Сами в догадках, как случилось.
Если привести к общему знаменателю сказанное ими и повторенное от страха много раз, вырисовывается следующее. Бабу ягу посадили в самый глубокий подвал, где солнца света нет, и где по просьбе Яги даже свечи не зажигали. Боялась карга, костяная нога света, говорила, все беды от него. Сторожили её, как царь-батюшка и повелел. Неусыпно отделением часовых с командиром. Сменялись каждые два часа. Во время смены караула, опять-таки, по приказу Колобка, окликал бабу Ягу командир сдающий смену. Она отвечала. Также поступал командир принимающий. И вчера, и позавчера, и третьего дня тому всё шло, как предписано. Пришёл час смены, кличет командир первый, мол, баба яга, ты жива ль ещё, моя старушка. Она же в ответ, погоди малёхонько, вот развеется туман, выйдет она отсель и покажет костяную ногу и ступу железную. Затем принимающий повторил процедуру.
Когда же час назад пришла новая смена караула, командир, сдающий смену, как обычно, как дела, баба Яга. Она отвечает, под тебя пока не легла. Тогда и командир, принимающий смену, мол, отзовись в окошко, дам тебе горошку. А в ответ тишина. Только послышалось звонкое хлюпанье внутри. Словно кто-то в узилище бабы Яги воды налил и по ней топает. Потянуло сквозь замочную скважину такой вонью, что солдаты, многое на веку своём повидавшие, чуть сознание не потеряли. Потом голос бабы Яги послышался тихий. Почти не различимый. Кинулись тотчас дверь открывать. Открыли. Зашли с зажжёнными фонарями. Смотрят, бабы Яги след простыл. В воздухе вонь висит невыносимая и пол залит вязкой грязью.
- Как же так! – воскликнул Колобок и посмотрел на Лихо. Тот в ответ пожал плечами и скривил губы. – Это что же выходит, не уберегли ту, которая сама сто очков форы любому обидчику даст?
- Не уберегли, - застонали оба из ларца. – Ни стены ему не помеха, ни караул. Ничего не боится. Умыкнул бабу Ягу!
Колобок ошарашено осмотрелся.
- Вот и не верь потом, когда говорят: у семи нянек дитя без глазу…
С большим трудом удалось Алёнушке сном забыться.
Притерпелась к запаху, поначалу дух воротившим, перестала замечать, что и от самой попахивает потом кислым да телом грязным. Находясь посреди клоаки, источающей зловония, трудно остаться чистым.
Спит Алёнушка, сон видит. Сидит она на высокой ели в образе белки и окрестности высматривает. С ветки на ветку для разнообразия прыгнет, вниз к комлю спустится, коготками острыми за кору цепляясь.
Думает Алёнушка сквозь сон, что же она выискивает да высматривает. Сама тем временем, забралась на самый верх ели и тонкий ствол под её весом гнётся-качается.
Прекрасный вид с высоты открывается. Высоко сижу! Далеко гляжу! Виден лес, уходящий за горизонт пышными зелёно-коричневыми волнами крон. Степь видна. Во-он далеко, перекати-поле, прыгает как мяч. Воздух чист над степью, расплавился теплом, от земли идущим. Не стоит на месте, движется. Степь сухим языком уткнулась в синий океан неба.
Равнина зелёная, поросшая высокой сочной травою, ветром колышимая, как праздничное покрывало смотрится. Всё в ярких узорах диких цветов полевых. И вот вдали появляется фигурка. Это человек, во всю прыть на быстром скакуне несётся. Не распознать его, кто он: корзно алое на ветру на ветру плещется. Приближается всадник. Ёкает сердечко у Алёнушки во сне: узнала своего любимого Ивана-царевича. Едет-торопится избавить её из полона…
- Здесь я, Иванушка! – закричала Алёнушка и проснулась…
Варвара, недаром, что краса, а и то пообвыклась со своим положением.
Уже больше не вскрикивала брезгливо, не трясла перстами, когда невзначай касалась грязной, липкой, вонючей стены. Всё одно, негде их помыть. О сарафан вытирала, так и он вскоре стал не чище стен.
В отличие от Алёнушки, Варенька сидела на берегу широкой полноводной реки на деревянных мосточках, вода босы ноженьки волнами щекочет.
Смотрит Варенька, ладошку козырьком ко лбу приставив, от солнца яркого защитой, на другой, далёкий берег реки. Тонет он в прозрачно-синей дымке. Знает Варенька, суженый её Емеля должен приплыть с того берега. Смотрела, да просмотрела: плывёт через реку ладья расписная, носом воду пеня. На мачте парус белый с орнаментом в виде красного солнышка туго наполнен ветерком свежим. Стоит на носу Емеля. Ветер речной кудрями русыми играется. На Емелюшке – ох, как сердце ёкает! – белая косоворотка шелковая с вышивкой алыми нитками вокруг ворота и рукавов.
Подпоясан шнурочком кожаным с бляшками блестящими, на серебро, дроля, не поскупился, - ишь, как принарядился! Чёрные штаны в полоску белую заправлены в синие сафьяновые сапоги, голенища гармошкой собраны. Смотрит Емелюшка в направлении Вареньки. Высматривает её, зазнобу сердешную. Нашёл и давай руками махать…
Вскочила и Варенька на досточки мокрыми босыми ноженьками, в одной руке коса, её краса, с лентами алыми вплетёнными, другой машет дролечке…
- Здесь я, Емелюшка, здесь! – открывает светлы оченьки, а вокруг темнота узилища…
Что ни говори, а войт Смысловки Макар Розга, довольно крупной и зажиточной деревеньки, был мужиком упёртым. Про таких, как он, в далёком будущем напишет замечательный поэт-классик следующие, характеризующие эти упрямые натуры, строки:
Мужик, что бык: втемяшится
В башку какая блажь –
Колом её оттудова
Не выбьешь: упирается…1
Вот втемяшилось Макару во чтобы то ни стало, в ближайшую неделю2 с особым размахом отметить сватовство своей дочери. Ох, как его уговаривали старые люди: Макар, остынь, погляди, что в соседних деревнях да весях творится. Погоди чуток, пройдёт времячко, со злом справятся, порядок
1 Н.А. Некрасов. поэма «Кому на Руси жить хорошо».
2 Воскресенье (устар.)
наведут, тогда и гуляй-веселись, сколь душе угодно. Макар, просили всем миром, не упирайся! Не буди лихо, пока оно тихо. Но куда там, мы ж порода
особенная, на нас где сядешь, там и слезешь – в лицо смеялся Макар просителям. «Как решил, - заявил он, кулак в стол впечатав, - так и будет. А коли кто пердежа мышиного боится, тот пущай в за избами хоронится. Таково моё мужицкое крепкое слово!»
Покачали головами люди, ну, да, что взять с быка упёртого. Махнули руками, делай, что хошь. Горбатого могила исправит.
Развернулся Макар по всей широте своей прекрасной.
Браги выстояли сотню кухолей глиняных, медовуха созрела в подвале, кур-гусей-уток забили бабы почти сотню, поросят молочных скупил по всей округе; нафаршировали и запекли их почти семь десятков. Сдобы разной испекли пекари без счёту.
Говорил Макар, щедростью своею похваляясь, пусть каждый прохожий зайдёт в мой дом, знакомый али чужой, не встанет из-за стола мово голодным и трезвым. Выйдет сытым и пьяным, и будет со мной всю ночь танцевать и песни петь. А пойдёт домой, дам ему для деток евоных пряник медовый, бублик маковый и калач сдобный!
Пришла неделя и вся деревня собралась на зелёном лужку при речке Быстрой. Установили столбы высокий, наверху колесо тележное прикрепили, верёвки увитые цветными лентами привязали – катайся, народ, на карусели. Второй столб поблизости вкопали и повесили наверху призы: для мужиков – сапоги юфтевые; для женщин – ожерелье коралловое; для юношей – гармонику; для девиц – шали узорчатые красные.
Столы с яствами во всех концах лужка зелёного стоят. Подходи, честной народ, ешь да пей, набивай живот!
Солнце ярко светит на небе безоблачном.
От реки прохлада свежая волнами накатывает. Водят хороводы люди, песни поют. Жалобно плачет жалейка; весело звенят бубны; разливается трелями гармошка; ложкари да гусляры стараются, сил, и глоток не жалеют.
Смешно, весело и спокойно народу.
Цыгане с медведем ручным на поводке между народу крутятся. Мужики с улыбкой на медведя посматривают. Женщины и девушки голосисто вскрикивают, рты, прикрывая ладошками.
Пристаёт цыган к людям: «Дай, тётя, рублик, мишка подарит бублик!» И дарили… Давали цыгану оборотистому то медную монетку – гривенник, то серебряную копейку. И с визгом брали из лап медвежьих девушки бублики. Задорно смеялись. Самые смелые девицы с медведем Камаринскую отплясывали.
Утро прошло, а всё идет по задумке.
Ни драк тебе, ни потасовок. Глядят за этим войтом Макаром Розгой поставленные особо мужики. Следят также, чтобы никто не уклонялся испить чарку браги пенной или кубок медовухи ядрёной за счастие дочери войта.
Вот ладья солнечная полнеба проплыла.
А веселье в самом разгаре. Молодёжь своими играми развлекается. Люди постарше в иных забавах находят увлечение. Совсем уж старые сидят на лавках, намётами1 крытых, под навесами льняными в тени, чтобы солнце голову не напекло.
Никто ничего не уразумел; все друг другу опосля признавались, что подумали, яко очи их ослепли. Густой мрачности тень накрыла солнце, и стал день темнее ночи. Не разглядеть руки вытянутой.
Паника поднялась повсюду. Крики да ор слышны. Мужики крепким словцом речь приправляют; женщины визгом сопровождают. Мечутся, словно слепые. Бьются лбами, стукаются плечами. Честерят на чём свет стоит приключившееся недоразумение.
Также учуяли все, как исчезли из воздуха ароматы и запахи луговые. Появились, как аркан на шею, удушливые испарения прели и гнили. Да наполнилось вдруг пространство какой-то вязкой субстанцией. Склизкой на ощупь и неприятно пахнущей.
Вдвое, а то и втрое возросла паника.
Люди бегают, оскальзываются на траве, падают, вымарываются. Не поймёшь, то ли кто кого зовёт на помощь, то ли вспоминает добрым тихим словом.
Сколь сей морок длился, как ни
