На скрижали моего сердца

стадии протекания. Одно есть положительное в её отрицательном проявлении, когда-нибудь в итоге кончается. Так и этот раз, при наступлении стадии успокоения рёва-плача, воя да крика установилась тишина. Изредка шмыганьем нарушаемая.
  Скомандовала Василиса премудрая строгим голосом:
  - Хватить воем душу тянуть! Глубоко втянули в грудь воздух и резко выдохнули. Успокоились?..
  - Да… да… да… - послышалась разноголосица.
  - То-то же, девоньки, - мирно и душевно произнесла Марья-кудесница. – Быстро взяли себя в руки. Жалость чувство хорошее, но расслабляющее. Слёзы в три ручья добавят сырости, здесь и так влажно.
  - Слезами горю не поможешь, - тонким голоском добавила Алёнушка.
  - Верно, доченька, - поддержала её Марья-кудесница. – Давайте знакомиться.
  Представились сначала русские женщины.
  Затем новые узницы.
  - Изольда Руанская, из земель франкских.
  - Урсула из Гольдберга. Из земель немецких.
  - Мальвина, актриса театра, из тёплой солнечной фряжской земли. Там цветут апельсины, виноградники тают в синей дымке заката, тёплое море омывает берега…
  И далее… далее…
  - Ну, что ж, девоньки, заточение штука серьёзная. Сами видите, во что по самые уши вляпались. Надо искать выход из положения, - говорит Василиса прекрасная.
  - А он есть? – спросила Изольда.
  - Выход наличествует всегда, если есть вход. Не через стены же нас сюда доставили.
  - Может кто-нибудь объяснить, почему мы оказались в таком положении? – поинтересовалась Мальвина. – И придут ли на помощь наши доблестные мужчины, отважные рыцари в блестящих стальных доспехах, чтобы спасти нас от чудовища?
  Усмехнулась открыто Марья-кудесница.
  - Отвечу в обратном порядке. Но, предупреждаю, без лишних необоснованных иллюзий на скорое избавление. Наши – делаю ударение на этом слове – мужчины уже ищут пути-способы отыскать и вызволить из сего чертога мрачного, потому как мужчинами быть не перестали. А вот ваши, да не в укоризну вам буде сказано, вопрос спорный… Посмотрите, что из себя представляют они, отважные рыцари: шлемы украшены султанами и плюмажами, доспехи в чеканных узорах, где изображены птички-павлины и прочие вольности из детской неисполненной фантазии. Брови выщипаны, глаза сурьмят, ногти стригут и лаком покрывают. Дело дойдёт до того, на бранных перчатках ногти обозначат и лаком покроют красным. Чтобы видели враги издалека, что не вонючий пейзанин сражаться вышел, а рыцарь, весь из себя холёный, красивый и напомаженный. Теперь ответьте себе в первую очередь, сестрицы закордонные, может ли этот ряженый индюк сразиться с нечто более серьёзным?
  Хотели ей ответить сестрицы иноземные, да не успели.
  Увидали через плотную тьму непроглядную Нечто бесформенное, окружённое серым сиянием, отбрасывающее тень, как облако, на все четыре стороны.
  Тотчас узилище наполнилось мефитическими1 запахами, в которых смешались и гниль, и прель, и серы зловонный дух.
  Послышалось хлюпанье, раздались шлепки, будто шагает кто-то по луже и заструилась тонкими струями вода, звоном капели полосуя сердце…
 
  Худая весть быстрее хорошей мчится на быстрых крыльях молвы, с уст в уста передаваемая…
  Вот уже и в самых дальних уголках, в лесах дремучих, болотах топких, среди людей, среди зверья разнёсся тревожный слух. «Что да как?» - переспрашивают друг у друга. «Говорят, что дев красивых крадут». «Точно, али врут? Моя Танюшка в сок вошла. Глазища карие, щёки алые, кожа лица бела, грудь высока. Вдруг на неё татаровин злой (на Руси сперва татарина во всём обвинят, потом истины доискиваются) глаз свой косой положит!» «С чего татарину на неё класть?» «А кому же ещё, как не ему, нехристю!»
  Не зная истинного положения, молва шествовала победно семивёрстовыми шагами и с каждым шагом обрастала подробностями ужасными, как пёс репейником. И шарахались люди от косого взгляда; носа на улицу после марева не казали; встречного да поперечного боялись и, издали завидев, в кусты бросались. В общем, всё было в точности как в анекдоте, беседуют двое глухих: «У соседа недавно корова отелилась». «Видал давеча её, хороша невеста будет».
  Докатилась молва, обросшая подробностями, до самых отдалённых деревень и хуторов. Куда при благоприятной погоде и ветре попутном ежели кто и забредал раз в год, уже считалось, гости косяком валят.
  А тем временем, в тереме Колобка ни на минуту кипучая деятельность не замирала.
  Сновали по коридорам между палатами, кои на манер военный переименовали в кабинеты, посыльные. С умным видом на сосредоточенных лицах простецких с толстыми папками и рулонами карт в руках. Текла обычная штабная жизнь. Со всех сторон тридевятого царства тридесятого государства стекались ручейки тонкие разнообразной информации. В
кабинете углублённого анализа  и статистики ручейки собирались в
полноводную информационную реку. В водах которой не было ни одного
1 мефитический – здесь, зловонный.
неучтённого факта. Самой мелкой детали или штриху уделяли пристальное внимание. Сортировали. Вносили в реестр. Переписывали. Подшивали и уносили в архив.
  Читал Колобок аналитические записки и всё задумчивее становился час от часу. Катастрофа в малом объёме пересказанная сотню, а то и тысячу раз приводит к коллапсу. И хотя до этого было далеко, контроль над местным управлением в городах, посёлках, весях и деревнях перешёл под военное управление. Комендантами назначили опытных управленцев, а всё равно душа болела за родное Отечество. Как ей было не болеть, когда донесения с худыми вестями прибывали чаще и чаще, вытесняя прочие.
  Вот и лиса Патрикеевна намедни явилась под личиной пса Полкана прямо в спальню. Благо, не спал, а ведь мог спросонья из пищали пальнуть. Начал в тир ходить, меткость врождённую инструктора отметили с первого занятия.
  Много чего поведала сестричка-лисичка, лазутчица опытная. На многое открыла глаза, на что в иное время можно было просто махнуть рукой. Хоть и слыла Патрикеевна сплетницей и выдумщицей, чувствовал Колобок в словах её зерно правды. «Хошь режь меня на кусочки мелкие, царь-батюшка, солнышко наше светлое, Колобок, - ударяла она себя в грудь лапками. – Ни слова навета и ложного не принесла».
  Верил ей Колобок, царь-батюшка тридевятого царства тридесятого государства. Как не поверить, если стоит кинуть взор за окно, на улицу, и всё в глаза само хищным зверем бросится. Мрачнело небо, темнело солнце, ветра задули холодные. Неуютно на улице, безжизненно.
  Вот и Михаил Потапыч, лесной отшельник, после обеда явился. Вошёл в палату тихий, как тень, и незаметный да сел в уголке на табуреточку. Опустил морду в пол да глаза утирает. А раньше-то бывало с криками-песнями да прибаутками входил во терем царев. Кого пряником от щедрот душевных одарит, кого калачом, красавице какой встретившейся леденцового петушка на палочке галантно преподнесёт, о самочувствии-здоровье справится.
  - Что не весел, Миша? – попытался как-то расшевелить гостя Колобок, зная ответ заранее.
  - Отчего же веселиться, коли горе-несчастье гуляет безнаказанно по стране. Впору перековывать орала на мечи, искать супостата да бить смертным боем!
  Всё бы ничего, но Домовой, ведающий всей тайной канцелярией, тоже сыпал соль на незаживающую рану. Одно донесение от другого отличалось в геометрической пропорции увеличивающейся мрачностью и подозрением.
  - Твои мадригалы почитать, так впечатление сложится, что чуть ли не каждый второй враг сокрытый, а каждый первый таит мысли крамольные.
 Так и есть, царь-батюшка, – невозмутимо отвечал Домовой. – На то я тобою и поставлен на кормление сие, дабы не одними сладостями и медами тешить твоё самолюбие. А ещё-тко перцу горького с кислинкой добавлять. Чтобы жизнь сахаром не казалась.  
  Что тут ему возразишь? Прав, он и, читая донесения, ловил себя на мыслишке премерзостной, дескать, так недолго к самому себе в опалу да немилость угодить. Но вовремя спохватывался и возвращался с полей подозрений в грозные реалии сегодняшнего дня.
  Голубиная почта принесла письмо тревожное от дальней родни Колобка – Деда Мороза и внучки его Снегурочки. Каждая строка послания пропитана тревожными ожиданиями. Что дошли, ну как без этого, и до них с внучкой до широт студёных северных страшные вести. Опасается Дед Мороз за внученьку. Из дому, пишет, лишний раз не выпускает. Трясётся над нею. «А ведь иные девы, - подумал вдруг Колобок безрадостно, и резануло сердце острой болью за родственницу, - прямо из запертых комнат исчезали. И не крепки вовсе стены толстые да двери железные, коли ворог преграды эти проходит иргаючись».
  В полночь, поначалу подумал, сон пригрезился, чрез окно в спальню шмыгнула баба Яга и не успела из ступы вылезти, сразу в ноги к Колобку бухнулась. С причитаниями-завываниями, как это они распрекрасно умеют. «Защити, отец родной, сиротинушку, от зла несусветного! Не дай над дитём, мать-отца позабывшего, худое что сотворить!» Поднял Колобок её на ноги. «Ты, что это, баба Яга, никак струсила, что ли? Ты ж сама кого хошь обидишь и по шеям накостыляешь. Вон, Кощей Бессмертный месяц тому лично мне откровенничал, дескать, так ты его приголубила». «Не верь ему, бриллиантовый мой, соврёт, проходимец, и копейки не спросит. Клевету только возводит зазря!»
  Что делать? Пришлось проявить гостеприимство, и предложил выделить ей палату с охраной. И что учудила старая?! Сама попросилась в темницу, чтобы обязательно узилище как можно глубже под землёй  находилось. Пришлось прихоть бабью исполнить. «Пусть посидит, подумает, - сказал про себя Колобок, когда доложили о выполнении задания. – Глядишь, к утру успокоится, сама на свет божий попросится».
  По дальней связи Кощей Бессмертный поутру просемафорил. Сообщил, уж на что его девы неприглядны, кривы и косоглазы, и тех похитили. Спрашивает, что делать. Готов хоть сейчас из своей далёкой горной страны прилететь и возглавить или всё войско, или часть его, Колобку решать, а женщины, хоть и кривы они да косоглазы, но всё ж его любимые. Выручать надо.
  Ответил Колобок открытым текстом, мол, прилетай, лишние руки, даже бессмертные, в войске пригодятся.
  С сочувствием прислал письмо Водяной. Тоже полное тревоги и переживания за будущее. «Как жить после всего этого прикажешь?» Сказал бы Колобок, да сам не знал, и подсказать, готов квашнёй клясться, некому.
  Леший да кикимора берестяную грамоту по старому обычаю прислали. Письмом ответным успокоил и словом добрым обнадёжил; слово доброе, как известно, камень крошит.
  Один Кот Баюн не впал в депрессию.
  Умник Всея тридевятого царства тридесятого государства на зря так назван. «Нужно, Колобок, - без стеснения разлёгся на ковру у печи Кот, - найти способ отыскать зло прилетевшее и нейтрализовать. Желательно, бесповоротно». «Подскажи, - предложил Колобок. – Кто у нас Умник великий». Кот Баюн съел до донышка полный кувшин сметаны, вылизал стенки. «Как ни тяжела задача, а решение отыщется. Найди примету или зацепку, что выделяется из общей картины. Ты ж царь!» - сказал и растворился прямо посреди палаты.

  Не открою бином Ньютона и не соберусь утверждать, жизнью проверено, одна светлая и даже не очень мысль может посетить одновременно двух человек. Живут