На скрижали моего сердца

тайком, не привлёк ли постороннего внимания. Пустое! Пассажиры гуськом потянулись к выходу. Собралась и соседка. Сложила спицы с пряжей в сумку и ответила на звонок: «Подъезжаю. Можете встречать».
  Перед станцией электричка сбавила ход.
  Если бы не стекло, вывалился бы из окна: на переезде перед шлагбаумом стоял белый «форд», взгляд зафиксировал номер пятьсот двадцать пять, в салоне горел свет, за рулём была она, девушка с площади Урицкого. Наши взгляды встретились (и снова томительное чувство неосознанной тревоги), и мне показалось, что она – она ли? – тоже узнала (блаженны верующие!) меня и показала язычок, состроив на лице смешную мину.
  Первое желание – выскочить, шагая по головам, из вагона и догнать автомобиль; второе, более взвешенное, ну, мало ли что померещится. И время суток тёмное, и оптический обман зрения.
  Время до Холщёвиков считал стуком колём по стыкам рельс. Новый Иерусалим. Станция Чеховская. За окном темно, хоть глаз коли, но появившиеся огни Истринского хлебокомбината – отличный ориентир, что я почти дома.
  Четырнадцать минут пролетели незаметно.
  Ступаю на платформу. Тревога в груди непропорционально возросла, готовая перерасти в панику. Такого ужасного состояния давненько за собой не наблюдал. Стою на платформе, ручей из пассажиров обтекает со всех сторон, они спешат на автобус. Виден в разреженном свете фонарей белый корпус с зелёными линиями.
  Делаю медленно вдох… пауза… выдох… (Если верить рекомендациям авторов брошюры, должно непременно помочь.) и снова медленно вдох… пауза… выдох…
  Тревога, кажется, ушла. Вышла вместе с выдохами и растворилась паром дыхания, срывающегося с уст в морозный вечерний воздух. Вперёд! Под подошвой трещит ледок замерзших луж. Иду не спеша. Продолжаю дышать, но уже по системе йогов. На счёте «пять» - вдох. Задержка дыхания и на счёте «пять» - выдох. В голове прояснилось настолько, что послышались серебряные переливы бубенчиков, хлесткий звук кнута и громкий окрик ямщика: «Ну, погоняй, радимыя!»
  Семеро одного не ждут. Да и ладно. Толпиться в салоне автобуса не больно то и хотелось. Уехали, взвизгнув шинами по обледенелому асфальту, машины.
  За исключением семейной парочки, я в полном одиночестве. Зашёл в магазин. Муж с женой набрали продуктов, явно живут где-то поблизости. Перебросились парочкой фраз с продавцом, прояснили о каком-то Иване, -  чтоб ему на том свете сладко жилось! – и ушли, распрощавшись. Я озвучил свой заказ. Продавец, женщина с усталым видом, поставила бутылку пива на прилавок и положила большой пакетик арахиса. Рассчитался, поблагодарил продавца. Её лицо украсила милая улыбка, стесняясь, она ответила «пожалуйста!».
  На крыльце ночь обняла меня своими чёрными крылами. Редкий свет фонарей акцентировал её тьму и добавлял капельку мистицизма.
  Тревога никуда не делась. Нервный мороз пробежал по коже, на макушке зашевелились волосы, меж лопаток заструился холодный пот. И тотчас меня, то ли пошатнуло, то ли шар земной ушёл из-под ног. Мне захотелось дико закричать, выпучив глаза, и рвануть, сломя голову, не разбирая пути, вперёд. Невидимый твёрдый стержень прошёл сквозь меня от макушки до копчика, и пригвоздил, как к постаменту, к застывшей земле, сковав прочными путами члены. «Господи Исусе! – сорвалась горестная мольба с онемевших уст, - за что мне, горемыке худому, такие напасти?»
  «Просите, и дано будет вам, ищите, и обрящете, стучите, и отворят».
  Меня услышали. Стержень исчез. Скованность растворилась. Невесомость поселилась в теле.
  Уже не пугала тьма дремучая; пружинящим шагом, чуть ли не насвистывая, если б не пиво с орешками, направил стопы домой.
  Испугав, из леса выскочила бездомная псина; высунув язык, изучила меня, понюхав воздух, и шмыгнула назад в заросли. Темноту, пронизанную и пропитанную туманом, прорезали конусы света неоновых ламп; мелкая морось оседала на одежду и на лицо мелкими каплями воды. Хмыкнул, подумал, что в фильмах ужасов в этих случаях из кромешной темноты появляется радикально неописуемо-страшное Нечто. (Вспомни чёрта, он и появится!) Туманная мгла впереди пришла в движение, внутри неё появились три более тёмные по тону расплывчатые тени. Сбавляю шаг, останавливаюсь. Тьфу, тьфу, тьфу!.. Неужто воображение разыгралось? Не-е-ет… Происхождения тени были строго физического. Из тумана вышли и стали передо мной три мужичка, годами за сорок. Скупой свет позволил различить почти цивильный вид ночных незнакомцев: модная трёхдневная щетина, яркий штрих брутальности неуверенных по жизни юнцов, угрюмых лиц (запором страдают, что ли?); недоверчивый прищур  настороженных глаз; напряжённость в застывших позах (руки в карманах курток); костюмы тёмные (ночью все кошки серые) судя по эмблеме одной известной спортивной фирмы, кроссовки – передо мной стояли не приверженцы философских бесед с длинными речами и не любители вечерних моционов перед сном. Они не двигаются. Стою на месте и я. Вряд ли думаю, они хотят узнать кратчайший путь к библиотеке. На заядлых книгочеев непохожи. И не поверите, от этих мыслей тревогу, как рукой сняло! Я от всей души рассмеялся.  Моё поведение, выбило ночных незнакомцев из общей парадигмы, поставленной перед ними задачи. Они переглянулись между собой. Один мужик передвинулся левее относительно меня, другой – остался на месте; третий – ростом повыше и крупнее телом – бесшумно скользнул за спину; затылком тотчас почувствовал его тяжелый взгляд.
  И снова стойка борзых на месте перед броском к цели.
  Нужно что-то предпринимать.
  Протягиваю мужику, стоящему левее пачку.
  - Орешков не хочешь? – он отрицательно качнул головой; соглашаюсь с ним: - Оно и верно, я купил, а кушать ты будешь – не справедливо. Верно?
  Мужик кивает головой, словно механизм, ожидающий чёткой команды. С ним что-то происходит, он приходит в себя.
  - Чо ты, сука, меня орешками лечишь! – интонация, повышенный тон выдавали его с головой, так распаляют себя перед дракой неуравновешенные бойцы, приводя себя в боевой вид; этакая незатейливая вербальная разминка. – Тебя, млять, предупреждали, чтобы к ней не смел приближаться?
  О-го-го! Да тут попахивает нечто большим, чем жаренное на гриле мясо.
  - Хлопчики, - стараюсь говорить спокойно, с расстановкой. – Вы меня с кем-то перепутали.
  - Чо ты там паришь! – подал голос второй, намеренно придавая голосу хриплый тембр, успешно культивируемый, и прыжком сменил позицию ног, подпрыгивая на месте. – Не втюхиваешь с первого раза, объясним доходнее.
  - Доходчивее, - поправляю его.
  - Чо?
  - Доходнее, иметь прибыль, а объяснить доходчивее – понятнее, проще.
  За спиной раздаётся басок.
  - Чо зря рамсы тереть, пацаны, - разродился третий, и как собак натравил: - Ату, его, сучару!
  Не единожды замечал, в трудную экстремальную ситуацию время замедляет ход. то же произошло и сейчас. Ещё успел подумать, что Чичерин из меня никудышный. Это – стоп-кадр. Всё, последовавшее дальше шло в режиме нон-стоп.
  Стоявший справа Бубка и находившийся сзади Шаляпин сорвались с места. Это сейчас говорить легко, тогда же всё было как в кино. Отреагировал тотчас. Вспомнил по ходу разворачивающейся одноактной пьесы с четырьмя актёрами слова тренера у-шу (в молодости хотел узнать способности свои получше), видите, драки не избежать, не думайте, какой применить приём или поставить блок, действуйте естественно, тело само вспомнит необходимое.
  Самым прытким оказался Бубка. Контратака ударом стопы в коленку, он приседает, затем ребром ладони приложился по шее – он валится мешком в темноту леса.
  Как нельзя кстати оказался приблизившийся сзади Шаляпин. С разворота, вложив в удар инерцию разворота туловища, разбиваю об его голову бутылку. Он пошатнулся, сделал пару шагов назад, мотая отчаянно головой. Время для действия появилось. От бутылки в руках осталось горлышко с лепестком стеклянного клинка с острыми гранями.
  Заводила, солист-неудачник лицом налетел на орешки с солью, которые сыпанул ему в глаза.
  «Используйте всё, что под рукой, - говорил тренер, - палку, бутылку, сумку с продуктами, кусок трубы или резинового шланга. Сойдёт всё: это преступник выходит на преступление во всеоружии».
  Здесь бы мне и успокоиться и бегом рвануть домой. Но куда там! Лавры Джона Рэмбо не давали покоя!
  Шаляпин от удара бутылкой отошёл быстро; видать, каган пробит давно. Ударом ноги в поясницу (я забыл, бандитов поголовно вакцинируют против вируса благородства) он сбивает меня с ног. Странным образом переворачиваюсь и со всего размаху припечатываюсь головой об асфальт, только звёзды из глаз брызнули! И сразу последовали удары ногами по туловищу. Когда бьют, всегда больно и обидно; когда бьют ногами и умеючи лежащего, обидно и больно вдвойне. Рёбра мои трещали под ногами Шаляпина как гонт под кувалдой; сгруппировавшись, прижал согнутые руки в локтях к бокам, защищая печень и почки от ударов.
  Мне повезло, если избиение считать везением, что Бубка продолжал пребывать в Нирване, а солист протирал веки и грозился натянуть глаз на афедрон.
  Быть грушей надоело. Изловчился, схватил Шаляпина за ступню, резко вывернул против часовой стрелки и он ушёл в крутое пике, как несколько минут тому я: плашмя рухнул спиной на землю, армированную в пешеходной зоне асфальтом, послышался хруст, он дернул и затих.
  То ли на счастье, то ли на беду, очнулся Бубка. С самурайским «банзай!», но на славянский лад: «Я тебе, млять, сейчас!», ринулся в атаку. Я посторонился и сделал подсечку. Бубка, сделав кульбит, пропахал носом замёрзшую землю. «Да за корешей порву тебя на части!» -  протёр от соли зенки солист.
  Честно говоря, мне надоел этот театр.
  «За корешей, - бью себя в грудь, - порешу тебя сам!»
  Лучше бы он продолжал глаза от соли протирать. Так нет же, по написанному кем-то сценарию он должен сыграть свою роль. Присев  и расставив руки, солист медленно двинулся на меня. И я не знаю, что случилось со мной. Крышу у меня сорвало.
  «Используй всё, что под рукой».
  Разум отключился, руководствовался исключительно подсознанием. И расторможенной психикой.
  В кармане куртки оказался крупный канцелярский нож, которым Костя чинил карандаши. Если на безрыбье рак соловей, то канцелярский аксессуар – японская катана. Выдвинул острое лезвие и двинулся навстречу солисту.
  Запах крови отрезвил. Очнулся сидящим на солисте. Рукой с ножом ожесточённо полосуя его икры, бёдра и ягодицы. Кровь склеила ладонь и рукоятку ножа. Солист еле дышит. Порезы сочатся кровью.    
   Одежда моя в крови. Злость отхлынула. Остываю, тяжело переводя дыхание. Поднимаю глаза, Шаляпин и Бубка затравленными глазами смотрят на меня. Звериным взглядом припечатываю их к месту.
  - Ты чо, мужик, - бас Шаляпина срывается на писк. – Мы же это… того, блин… типа, закурить хотели попросить… - и пятится в лес с Бубкой.
  Угрожающе имитирую движение вперёд.
  - Ну, что, накурились?

                                                    20

  Какое это непередаваемое ощущение, наполненное торжества, восторга и кого-то трудно описываемого чувства мистицизма осознавать себя неотъемлемой частью окружающего тебя пейзажа: быть ветерком, и осенним, несущим ненастья и грозы и затяжные ливни; и летним,