Как это?
Светка выпрямилась, принялась быстро сматывать в рулон выбракованную одежду.
- Ты всё равно не поймёшь, – заключила она после секундной паузы. – Маленький ещё.
- Никакой я не маленький! – Юрка аж покраснел; демонстративно уселся на полку встроенного шкафа. – Я даже уже знаю, что такое Школа жизни, и что нужно с детьми делать, чтобы они злыми не становились потом, – Юрка вовремя смекитил, что не стоит открывать всей правды – и так уже сболтнул лишнего, желая возвыситься в глазах усмехающейся сестры.
Малыш надул губки и принялся раскачивать тонкими ногами, изредка поглядывая в сторону сестры.
- Ого, да тебя хоть завтра в школу можно отдавать, – Светка попыталась обернуться, но в этот момент, подкравшийся сзади Умка, схватил её за джинсы и потянул на себя. Девочка вскинула руки и со звучным: «Мамочки!!!» – села на пол.
Юрка засмеялся.
- Вот гадство! – выругалась Светка, грозя Умке кулаком. – Зачем так сделал?
Умка ничего не ответил и принялся методично обнюхивать девочку.
Когда пёс дошёл до поясницы, Светка внезапно поняла, что у неё снова началось ЭТО...
7.
- Да объясни ты толком, что происходит?! – воскликнула Марина, увлекаемая в непонятном направлении трясущейся рукой мужа; она отчётливо чувствовала сквозь тонкую кофточку каждый палец Глеба, хватка которого больше походила на костлявые объятия смерти.
Марина, в который уже раз, жалела о том, что так опрометчиво скинула куртку, предложенную ей мужем несколькими минутами ранее, – синтепон хотя бы частично мог защитить от этих клешней, что и впрямь пронизывали до самых костей, вспарывая ткань, кожу и мышцы.
С тех пор, как Глеб ворвался в комнату и бесцеремонно выволок её из-за стола, они не обмолвились ни единым словом. Марина боялась задавать вопросы, а муж, видимо, не желал посвящать её в суть вершащейся сумятицы – как-то иначе охарактеризовать происходящее Марина попросту не могла. Но она прекрасно понимала: случилось что-то страшное. Намного страшнее гибели Сергея и похорон. Славин что-то поведал мужу – передал некую информацию, что затмила рассудок последнего, вызволив на поверхность первобытный страх. Но что это могло быть?
Стоп!
«Не стоит себя накручивать. Может, ничего страшного и не случилось – Глеб просто бежит от суровой действительности, что въелась в сознание похлеще самой приставучей хвори. Тем более он выпил. А в таком состоянии неимоверно сложно себя контролировать. Ведь я и сама страшусь невесть чего после приёма алпразолама! Хотя... это всё другое. Подобного ещё не случалось ни со мной, ни с Глебом. Бог ты мой! – Марина ощутила дрожь во всём теле. – Ведь он вовсе не убегает. Наоборот, он спешит вернуться, чтобы предотвратить назревающий в реальности кошмар!»
Марина почувствовала, что куда-то проваливается.
Она была недвижима, стоя на развилке. За спиной вкрадчиво шуршала Смородина, унося густые волны за грань миров. Цепочка понтонов колыхалась в такт ходу времён. Окружающее пространство заслонилось молочным туманом. Воздух сделался густым и влажным – его было не так-то просто вдохнуть, а когда получалось, грудную клетку разрывал кашель. Марина поняла, что не может дышать. Лёгкие сдавило, так что не продохнуть. Что-то мучило её, наслаждаясь содеянным.
«Нет, оно вовсе не мучает, – скользнула одинокая мысль. – Оно просто торопит: желает поскорее узнать, какой выбор совершу я сама, обособленно от мужа! Куда сделаю шаг...»
Марина уставилась под ноги: три тропы разбегались в разных направлениях, чтобы никогда больше не встретиться.
«Хотя возможно, где-нибудь там, за пределами миров, они всё же пересекаются, привнося в жизнь очередную иллюзию или шок. Смотря во что выльется путь на каждой, отдельно взятой тропе».
На уровне колен из тумана возник флегматичный протуберанец. Он медленно раскачивался из стороны в сторону, словно предлагая Марине и впрямь сделать выбор.
Марина зажмурилась. В сознании явно обозначились образы Юрки и Светки. Вот только что они значили именно сейчас? Ведь она не любила ни того, ни другую, смиренно выполняя отведённую для себя роль: растила, била, кормила. А что если это всего лишь антураж? Её заставили поверить в то, что она не любит родных детей. Заставили, потому что так нужно! Или, наоборот: спустились, чтобы показать, что так неправильно. Точнее не спустились, а отправили посланца – кровожадное чудище, что не знает пощады. Оно запрограммировано на причинение физической и душевной боли, потому что это есть кара, а победить страх можно только объединив усилия!
Внезапно Марина поняла, что смерть подружки вовсе не была случайной, как не было случайным и её падение в сырую могилу. Так было задумано изначально, для того чтобы наказать. Ведь кем бы они ни были, они прекрасно знали, что случится впоследствии, потому что давным-давно преодолели пространство и время.
Марина резко открыла глаза.
Протуберанец раскачивался на уровне её головы, и Марина впервые увидела лицо истинного страха...
Это было её собственное лицо.
Марина ошалело огляделась по сторонам, стараясь ухватится взором за очертания реального мира. Однако полы тумана сделались настолько густыми, что ей показалось, будто протекавшая совсем недалеко речка вышла из кисельных берегов и двинулась всей своей молочной массой прямиком на неё. Протуберанец изогнулся, принял очертания сутулой человеческой фигуры. Из пелены возникли длинные, словно хлысты руки... Они потянулись к Марине, обволокли запястья...
Глеб дёрнул так, что чуть было не вырвал Маринину руку из плечевого сустав. Женщина вскрикнула, однако туман тут же проглотил вопль, как лягушка заблудшего мотылька. Марина с трудом устояла на ногах и совершила шаг. Протуберанец исчез, позволив женщине двигаться самостоятельно.
«Что это?.. Происки небесных сил, или Всевышний, что указывает путь?»
Марина мотнула головой. Наваждение тут же исчезло. Отрепья тумана поредели, в лицо ударили мелкие капли дождя. В ушах шумел ветер, под ногами пузырилась грязь.
Глеб замер у «десятки» и нервно шарил по карманам брюк.
Марина обхватила плечи руками, исподлобья глянула на мужа.
- Может, всё-таки объяснишь, что происходит? – сипло спросила она, зябко вздрагивая от каждого поры ветра. – Ты пугаешь меня.
Глеб выронил брелок, быстро наклонился и подобрал.
- Нам нужно срочно вернуться в город.
- Что случилось? – Марина напряглась.
Она была готова услышать в ответ всё что угодно, но во тьме лишь злорадно пропищала сигналка.
Глеб открыл дверцу, ураганом влетел в салон.
- Чего ты молчишь?!
Муж ничего не ответил, отчего Марину затрясло уже по-настоящему.
- Ты говорить, что ли разучился?! С детьми что-нибудь?.. – Марина почувствовала, как руки, сами собой, тянуться к карманам кофточки, пытаясь нащупать спасительные таблетки. – Не игнорируй меня, слышишь! – Последнее уже больше походило на истерику, и Глебу пришлось ответить:
- Там... дома... Вещи кое-какие остались Сергеевы. Надо бы привезти.
- Вещи?! – вскипела Марина, моментально забыв про таблетки. – Так это ты из-за вещей такой?!
Глеб вытер ладони о брюки.
- Просто там кое-что есть... Важное. Надо бы от этого избавиться поскорее.
- Ты про собаку?
Глеб нездорово вздрогнул.
- Да... Нет.
- Так да или нет?
Глеб молча включил зажигание. «Десятка» что-то обиженно пробурчала, но завелась с первого же оборота. В сыром воздухе повис запах выхлопа. Застучали клапана. Скрипнули дворники.
- Садись, – прохрипел Глеб, прислушиваясь к недовольному ворчанию двигателя. – По дороге всё расскажу.
8.
Григорий Викторович не спеша брёл вниз по Братиславской в сторону ЦПКиО. Он продвигался тем же маршрутом, что совсем недавно прошли Светка и Юрка.
Следователь доехал на 6-м троллейбусе до остановки «Улица Братиславская», ещё изначально решив прогуляться до комплекса «Братиславский» пешком, тем более что и транспорт дальше не шёл: троллейбусная линия сворачивала в сторону Полетаева, не оставляя особого выбора. Заодно Григорий Викторович намеревался поразмыслить над тем незатейливым клубком, что беспорядочно вертелся в его голове, то и дело распуская отдельные ниточки и ехидно пошевеливая затянутыми узелками неизвестности.
Следователь прекрасно понимал, что всему виной – усталость, явившаяся отголоском чрезмерного перенапряжения, постоянного недосыпания и монотонного отравления организма никотином и кофеином. Рано или поздно, всё это должно затянуться на шее узлом. Только, вот, где и когда?.. Дома ли, на больничной койке, или в рабочем кабинете – какая разница. Григорий Викторович старался не думать о неизбежном, в который уже раз безуспешно пытаясь направить поток несговорчивых мыслей на разрешение куда более насущных проблем. Однако проблемы упирались в вопросы, а ответы на последние по-прежнему не находились.
«А может, и впрямь пора на покой? Ведь и голова уже не та. Мысли – атрофировались. А организм и вовсе зациклен повседневностью. Что-то будет дальше... Не сойти бы с ума, пытаясь решить очередную задачку, с множеством неизвестных. Хотя информации – навалом. Не получается её обобщить, так чтобы на каждый ход отыскивался вразумительный ответ. Где же вы – интуиция, логика, дедукция? На кого бросили старого следака?.. Неужто думаете, что мне, самое то, с мужиками во дворе в домино резаться, а не уголовные задачки обмозговывать? Ох, опять не о том думаю».
Григорий Викторович редко думал о дне, когда он навеки покинет родные пенаты, – сама мысль об этом казалась абсурдной, двуликой, не несущей определённого смысла. Это всё равно, что птице обзавестись самосознанием и в кои-то веки задуматься о том дне, когда она больше не сможет взлететь. Да, смысл, вне сомнений, утратится, и птица погибнет. Нет, не сразу, спустя какое-то время, изведя себя дурными мыслями, относительно того, что ждёт за чертой, переступить которую придётся, как ни крути. А новый день настанет – с тобой или без тебя, – карусель жизни будет крутить вечно, чего бы ни кричали по этому поводу дипломированные специалисты, прикрываясь найденной истиной. Жизнь человека, как взмах крыла птицы – вот он полёт, что обнадёживает, неся радость и восторг, а вот падение, которое неизбежно. Оно больно ударит. Как бьют перемены.
- Мы попросту боимся перемен, какими бы они ни были.
Так он и брёл по пустынной промозглости, терзая душу неприятными мыслями. О работе думать не получалось, о жизни – не хотелось, а о чём-то нейтральном – было превыше его сил. Вечер уже всецело вступил в свои законные права, и над головой Григория Викторовича проснулись горбатые фонари. Они разгорались не спеша, с трудом отходя от превратностей дневного сна, попутно покачивая своими плоскими, как у жирафов, головами под порывами безудержного ветра. Их мутные спросонья взоры пытались пробиться сквозь рвань тумана, стелящуюся вдоль проезжей части. Однако это было не так-то просто сделать, в результате чего тусклый свет рассеивался ещё в воздухе, так и не достигнув мокрого асфальта.
Откуда-то издалека донёсся звон. Даже не звон, а шорох, будто по земле волочили оборванный клочок металлической цепи.
Григорий Викторович пошевелил затёкшими плечами, с трудом поборол желание оглянуться. Ветер то и дело менял направление, отчего было невозможно определить
