переходят в другое место…
Надо отметить, что не все солдаты готовы стрелять по восставшему народу, – некоторые из них хотели бы перейти на его сторону, но повстанцы проявляют удивительную неорганизованность в деле привлечения к себе солдат. Вот пример: одно из воинских подразделений, по виду довольно значительное, шло к повстанцам, чтобы присоединиться к ним. Но навстречу солдатам не вышел ни один революционер; в то же время прискакал какой-то полковник, сказавший им прочувственную речь о преданности Родине и присяге. Солдаты заколебались, затем подошли драгуны, окружили их и увели. Таким образом, повстанцы потеряли сильное и боеспособное подразделение, которое им весьма пригодилось бы, – и такой случай не единичен: я слышал о подобных историях, произошедших и в других районах Москвы…
Долго ли продержатся восставшие? Они плохо вооружены, их отряды малочисленны, организованность у них, как я уже сказал, слабая. Долго ли они продержатся против хорошо вооружённых, дисциплинированных и превосходящих их по численности войск?..»
***
Георг уже возвращался в «Националь», когда услышал крики:
– К Кремлю, товарищи! К дому Пашкова, – там начинается митинг!
По улице промчалась разгорячённая группа молодых людей.
– Какой митинг, вы что?! – бросил им пожилой мужчина, проходивший по тротуару. – Повсюду стреляют, на Манежной площади войска.
– Прорвёмся, переулками пройдём! – ответили молодые люди. – Эй, товарищ, давай с нами! – крикнули они Георгу.
Он, было, подумал о тёплой комнате, которая ждала его в гостинице, но чувство долга перевесило.
– Да, да, я буду давать с вами! – отозвался он и побежал за молодыми людьми.
Перед оградой дома Пашкова собралась небольшая толпа. На импровизированную трибуну, сложенную из ящиков, взобрался высокий худой человек с острой чёрной бородкой. Невзирая на позёмку и холод, он снял шапку, и его длинные волосы развевались по ветру; в его облике было что-то демоническое.
– Товарищи! Московское восстание переходит сейчас в высшую фазу! – громовым голосом начал он. – Позвольте мне донести до вашего сведения, как расценивает его мозговой центр нашей революции. Вот это мнение, товарищи, я перескажу его своими словами, – оратор потряс листками в руке и отложил их в сторону. – До сих пор главной формой революционного движения в Москве была мирная забастовка и демонстрации, – без запинок говорил он. – Но теперь мы видим, товарищи, что всеобщая забастовка, как самостоятельная и главная форма борьбы, изжила себя, что движение со стихийной, неудержимой силой вырывается из этих узких рамок и порождает высшую форму борьбы, – восстание!
Народ уже не хочет слышать призывы подождать, провести переговоры с властью – и прочая, и прочая. Народ поднялся на борьбу с властью, – таким образом, нет ничего более близорукого, как призывы «не браться за оружие». Напротив, нужно более решительно, энергично и наступательно браться за оружие, нужно разъяснять массам невозможность одних только мирных акций и необходимость бесстрашной и беспощадной вооруженной борьбы. Скрывать от масс необходимость отчаянной, кровавой, истребительной войны, как непосредственной задачи нашего выступления, – значит, обманывать и себя, и народ!
– Правильно! Надо беспощадно бороться с властью! – закричали в толпе.
– Теперь что касается характера восстания, способа ведения его, условий перехода войск на сторону народа, – переведя дух, продолжал оратор. – У нас сильно распространен односторонний взгляд на этот переход. Нельзя, дескать, бороться против современного войска, нужно, чтобы войско стало революционно. Разумеется, если революция не станет массовой и не захватит самого войска, тогда не может быть и речи о серьезной борьбе. Разумеется, работа в войске необходима. Но нельзя представлять себе этот переход войска в виде какого-то простого, единичного акта, являющегося результатом убеждения, с одной стороны, и сознания, с другой. На деле неизбежное, при всяком истинно народном движении, колебание войска приводит при обострении революционной борьбы к настоящей борьбе за войско.
Правительство удерживает колеблющихся самыми разнообразными, самыми отчаянными мерами: их убеждают, им льстят, их подкупают, раздавая деньги, их спаивают водкой, их обманывают, их запугивают, их запирают в казармы, их обезоруживают, от них выхватывают предательством и насилием солдат, предполагаемых наиболее ненадежными. Надо иметь мужество прямо и открыто признать, что мы оказались в этом отношении позади правительства. Мы не сумели использовать имевшихся у нас сил для такой же активной, смелой, предприимчивой и наступательной борьбы за колеблющееся войско, которую повело правительство.
– Так, так, – закивал Георг, лихорадочно записывая слова оратора
– Но не всё ещё потеряно, товарищи! – возвысил голос человек на трибуне. – Мы не должны забывать положение Маркса, писавшего, что восстание есть искусство и что главное правило этого искусства — отчаянно-смелое, бесповоротно-решительное наступление. Мы должны наверстать теперь упущенное нами со всей энергией. Не пассивность должны проповедовать мы, не простое ожидание того, когда на нашу сторону перейдёт войско, – нет, мы должны звонить во все колокола о необходимости смелого наступления и нападения с оружием в руках, о необходимости истребления при этом начальствующих лиц и самой энергичной борьбы за колеблющееся войско.
– Ура! Солдаты, слушайте нас! – закричали собравшиеся на площади. – Переходите на сторону народа!
– Далее несколько слов о тактике и организации сил для восстания, – на секунду заглянув в листки, продолжил оратор. – Военная тактика зависит от уровня военной техники, а военная техника теперь не та, что была раньше. Против артиллерии действовать толпой и защищать с револьверами баррикады – это глупость. Нам нужна новая тактика – тактика партизанской войны. Нам нужны подвижные и чрезвычайно мелкие отряды: десятки, тройки, даже двойки.
Военная техника в самое последнее время делает новые шаги вперёд. Японская война выдвинула ручную гранату. Оружейная фабрика выпустила на рынок автоматическое ружье. Мы можем и должны воспользоваться усовершенствованием техники, научить рабочие отряды готовить массами бомбы, помочь им и нашим боевым дружинам запастись взрывчатыми веществами, запалами и автоматическими ружьями.
И ещё раз скажу – при массовом нападении на врага, при решительной умелой борьбе за войско, – победа будет за нами! – закончил оратор, энергично взмахнув рукой.
– Ура! – бурные рукоплескания покрыли его последние слова. – Да здравствует восстание! Победа будет за нами!
Георг попытался пролезть поближе к трибуне, чтобы задать оратору несколько вопросов, – и наступил на ногу непонятно как очутившемуся здесь невысокому дворнику в белом фартуке, с номерной бляхой на груди.
– Ой! Смотрите, куда идёте! – взвыл дворник. – Всю ногу отдавили.
– Прошу меня покорно простить, – извинился Георг.
– Простить, простить, – передразнил его дворник, – а у меня нога, может, вообще ходить не будет, – он с обидой посмотрел на Георга и вдруг осёкся. – Ах ты!.. Ну, ничего, ну, наступили на ногу, ну, с кем не бывает, – дворник внезапно переменил тон. – Проходите, господин, я уступлю вам местечко.
– Я очень много вас благодарю, – удивлённо сказал Георг и полез вперёд.
– Слышь-ка, – дворник стукнул по спине другого дворника, высокого, который выглядывал кого-то в толпе. – Немец наш тоже здесь.
– Где? – быстро обернулся высокий.
– Да вот он, прямо перед тобой, – показал низкий дворник.
– Точно, он! Ну, теперь не отвертится! – высокий дворник возбуждённо потёр руки. – Смотри, у него тетрадка с собой, – стало быть, записывал речь. Понятное дело, записал – и в типографию, листовки печатать. Глаз с него не спускай, – как народ разойдётся, будем брать, господин Климович нас не осудит.
– Казаки! – вдруг раздался пронзительный крик. – Солдаты! – следом за ним прозвучал другой. – Вот они, гляди!
По Знаменке к дому Пашкова неслись казаки; у самой ограды они подали направо, к Каменному мосту, а солдаты, шедшие за ними, взяли винтовки наизготовку и нацелились на толпу.
– Не посмеют стрелять, мы без оружия, – неуверенно сказал кто-то, и тут раздался первый залп.
Пули просвистели над головами, никого не задев, но люди бросились врассыпную.
– Ох, работа, будь она проклята! Так и убить могут! – со слезами на глазах выкрикнул низкий дворник, убегаю со всех ног.
– Немца не теряй из виду, – приказал ему высокий дворник.
Оратора подхватила под руку красивая миниатюрная женщина и потащила к Боровицким воротам.
– Куда ты, Зоя? Зачем? – пытался он сопротивляться. – Я останусь с народом до конца.
В этот момент солдаты дали второй залп, и сразу же казаки с диким присвистом поскакали на разбегающихся людей.
– К Боровицким! К Боровицким! – раздалось уже несколько голосов. – В Кремль!
Боровицкие ворота были открыты, стоящие здесь на страже солдаты в нерешительности переминались, не зная, как поступить. Из караулки вышел немолодой, сильно пьяный капитан.
– Это что? Это почему? – вытаращил он глаза, увидев атаку казаков. – Кто дал приказ? Где япошки?
– Спасите! – побежала к нему миниатюрная женщина. – Спасите, убивают! Пустите нас в Кремль!
– Это что, русские на русских? – зарычал капитан. – Расступись! – скомандовал он солдатам.
Женщина снова подхватила оратора под руку и с невероятной силой потащила его в Кремль. Люди бросились за ней; в числе прочих были и Георг, и дворники.
– Сомкнись! – отдал команду капитан, когда все бежавшие оказался в Кремле. – В цепь! Штыки примкнуть!
Казаки дёргали за поводья лошадей, останавливая их; один казак не удержался в седле и свалился за ограду Александровского сада. От Знаменки к Боровицким воротам бежал прапорщик и кричал:
– Ваше благородие, господин капитан! Вы ошиблись, это революционеры! Вы укрываете революционеров!
– Ты ещё будешь учить меня, мальчишка, – пробормотал капитан. – Держать цепь! – повторил он своим солдатам. – Я знаю, что делаю.
***
Кремль был пуст: не было видно ни служащих казённых заведений, ни смотрителей музеев, ни священников, ни монашек, ни богомолок, ни попрошаек. Позёмка неслась по безлюдным проездам и площадям, взметалась у стен дворцов и храмов, и оседала снежной порошею на крестах, звонницах, выступах крыш и окон. Купол Ивана Великого кроваво светился под заходящим солнцем; длинная тень от колокольни причудливым изломом тянулась к кремлёвской стене.
Все, кто, спасаясь от казаков и солдат, успели добежать до Боровицких ворот, поднялись по холму мимо наглухо закрытого Кремлёвского дворца к Соборной площади и остановились в недоумении.
– Куда дальше? – спросил кто-то. – Может быть, в каком-нибудь из здешних монастырей попросить убежища? Обогреться, перекусить что-ничто.
– Заперлись, не пустят, – сказал подоспевший краснолицый капитан. – Становитесь лагерем прямо тут, на площади. Ну, чего смотрите? Эх вы, штафирки неумелые! Ставьте щиты от ветра, дрова несите, жгите костры.
– Где же мы возьмём щиты и дрова? – спросили его.
– А там какой-то чудак затеял ремонт большой пушки и колокола. Хочет поднять их и увезти,
