Теперь там лагерь рабочей дружины, – рассказывал Кулебякин.
– Вы пережили очень большие неприятности, – посочувствовал ему Георг.
– Он ни в один свой дом попасть не может, – вставила Елена. – Один из самых уважаемых людей в Москве скитается по улицам, как бездомный пёс.
– Мой бог! – воскликнул Георг.
– Да, это так, – подтвердил Кулебякин. – В старый дом на Ордынке не проехать, улица перегорожена баррикадами, а в доме на Спиридоновке меня ждёт полицейская засада.
– Вы имели столкновение с полицией? – изумился Георг.
– Нет, но думаю, что они за мной следили, – они следят за всеми, кто хоть чем-нибудь не нравится власти. А сейчас, когда мы фактически на военном положении, они будут хватать всех, кто им подозрителен.
– В моей квартире был обыск, всё перевернули вверх дном, – сказала Елена.
– Это очень печально. Но где вы, в таком случае, провели прошлую ночь? – спросил Георг.
– Лучше не спрашивайте. В третьеразрядной гостинице безо всяких удобств, – устало ответил Кулебякин. – Нам не следовало, конечно, к вам приходить, но мы уже три дня без горячей воды. Вы позволите нам помыться и переодеться у вас? В гостинице есть вода?
– Вода идёт с переменным успехом, а электрический свет отсутствует напрочь, – Георг засуетился, доставая чистые полотенца и прочие необходимые для ванны принадлежности. – Но у меня не имеется для вас одежды на смену.
– Одежда у нас, слава богу, ещё осталась, – невесело улыбнулся Кулебякин. – Пошлите коридорного за нашими чемоданами, они остались в фойе. Мой шофер исчез вместе с автомобилем, мы добирались сюда на телеге с дровами, – извозчика в городе не найти.
…Помывшись и переодевшись, Кулебякин и Елена пили кофе и ели булочки с маслом.
– Хорошо, что хотя бы такой завтрак подали, – говорил Кулебякин Георгу. – Революция, что вы хотите… Нет, мы уезжаем из России, хватит! Русскому либерализму конец, он оказался между молотом и наковальней, – если не власть, так народ прихлопнет его. Но и в Европе мы не задержимся, там сейчас созданы тресты, картели и синдикаты не хуже американских. Экономисты называют это монополистическим капитализмом, а я скажу просто – это власть больших денег, страшная власть, подчиняющая себе все сферы общественной жизни. Политика, культура, социальные отношения превращаются в клоунаду, – это театр марионеток, которых дёргают за ниточки невидимые кукловоды. Нет, я так не хочу, – я выступаю за полный простор для частной инициативы, за честное соперничество ярких индивидуальностей, – а это что же получается, опять гнёт власти? Какая мне, по большому счёту разница, давит ли меня самодержавие или картель?.. Нет, в Европе я тоже не задержусь.
– Но куда же вы, если так получается, направите свои стопы? – спросил Георг.
– Уеду в Канаду, вот там ещё остался простор для свободной деятельности. Огромная страна, и климат для меня подходящий, – я, знаете ли, не выношу жару. А на старости лет построю себе дом где-нибудь у чёрта на куличках, в Скалистых горах у Аляски, – и пропади всё пропадом! Сами разбирайтесь, как хотите, – желчно сказал Кулебякин.
– Для начала надо выбраться из Москвы, – напомнила Елена. – Как ехать?
– Поедем по Николаевской до Петербурга, а оттуда – за границу. Единственная железная дорога, которая не бастует, – сообщил Кулебякин, – на ней солдаты работают за железнодорожников. Я не думаю, что нас будут ловить в пути, но на всякий случай поедем по фальшивым паспортам, у меня есть готовые. Каждый порядочный человек в России обязан иметь фальшивый паспорт. Может, и вы с нами? – обратился он к Георгу. – У меня найдётся и для вас подходящий документ.
– Но зачем мне это, меня ведь не ищет ваша полиция? – возразил Георг.
– Ах, да, вы правы! – хлопнул себя по лбу Кулебякин. – У меня такое ощущение, что в России преследуют всех и каждого, и поэтому каждому человеку надо убегать от полиции.
– Однако я позволю себе вопрос, – проговорил Георг, – как быть с помощью, которую я должен оказать господину Витте?
– Забудьте об этом! Я же вам сказал – с либерализмом у нас покончено! – раздраженно воскликнул фон Кулебякин. – Бедный Сергей Юльевич оказался прав: грядёт наступление угрюм-бурчеевых. Витте больше не нужен России.
– Всё-таки, я имею намерение ещё задержаться в Москве. Мне это важно для моей книги, – объяснил Георг.
– Что же, как знаете… Ну, тогда прощайте, вряд ли мы ещё увидимся, – Кулебякин поднялся со стула и пожал Георгу руку.
– Он имеет в виду, что вы вряд ли приедете к нам в Канаду, – сказала Елена.
– Я был сильно рад знакомству с вами, – Георг поцеловал ей ручку.
– Этого не надо, – Елена недовольно отдёрнула руку. – Я вам говорила, женщина – равное существо с мужчиной. Прощайте.
– Я был рад доброму знакомству с вами, – повторил Георг.
***
Проводив фон Кулебякина и Елену, Георг схватил тетрадь для записей, карандаш и выскочил из гостиницы.
Впервые за всё время пребывания в России он не жалел, что потратил деньги на перевозку из Германии багажа с тёплыми вещами. На улице было жутко холодно, дул пронизывающий северный ветер, от которого не спасали даже пальто с меховой подкладкой и кепка с опускающимися ушами.
Где-то в районе Тверской площади слышались одиночные выстрелы, Георг побежал туда. Не успел он, однако, миновать первый дом, как дорогу ему преградили мужчины с иконками Михаила Архангела, приколотыми на одежду.
– Глянь, ещё один, – сказал огромный бородатый мужик в овчинном тулупе.
– Ну и ему то же будет, – сжимая в руках обрезок водопроводной трубы, подхватил жилистый человек в бекеше и каракулевой шапке.
– Жид? – с угрозой спросил Георга третий из нападавших – невысокий, но кряжистый, по виду похожий на приказчика.
– О, нет, я есть немец! – запротестовал Георг. – Немец, из Германии.
– Все они немцы, и фамилии у них немецкие, – злобно пробормотал жилистый человек в бекеше.
– Нет, я настоящий подлинный немец. Мой отец жил в Москве, в немецком районе Лефортово перед тем, как уехать в Германию, – поспешно сообщил Георг.
– А ну, сними кепку, – приказал мужик в овчинном тулупе.
Георг исполнил это приказание.
– Нет, не похож, – задумчиво проговорил человек в бекеше. – Белокурый, а они все чернявые.
– А фамилия какая у тебя будет? – спросил приказчик.
– Шварценберг.
– Фамилия не жидовская, – действительно, немец, – сделал вывод человек в бекеше.
– Значит, колбасник. Ну, тогда ступай на все четыре стороны, – разрешил мужик в овчинном тулупе.
– И молись своему Богу, – хихикнул приказчик.
– Один вопрос, – не мог не задать его любознательный Георг, – почему вы не любите жидов?
– А за что их любить-то? Всё под себя подминают, – угрюмо ответил мужик в тулупе.
– Видите ли, евреи исповедуют расовую теорию, согласно которой только они являются богоизбранным народом, а все остальные – недочеловеки, – стал объяснять человек в бекеше. – В их священной книге Талмуде так прямо об этом и говорится, и дозволяется вести себя по отношению к гоям-недочеловекам без соблюдения божьих заповедей. Гоев можно обманывать, жизнь гоя не стоит ни гроша. А цель евреев – достичь мирового господства и полностью подчинить себе все народы на земле, превратить их в послушное стадо.
– Жиды младенцев христианских режут на Пасху и кровь их пьют! – выкрикнул приказчик, вздымая обрезок трубы.
– Ладно, хватит лясы точить! – оборвал разговор мужик в тулупе. – Иди, немец, куда шёл.
– И берите пример с нас, – мы скоро всех жидов перебьём, и Россия будет спасена. Не поддавайтесь их власти, делайте в Германии то же самое, – напутствовал Георга человек в бекеше.
– Уж мы их!.. – приказчик стукнул обрезком трубы по столбу.
«Дикость, какая дикость!», – подумал Георг, поспешно удаляясь от этих мужчин с иконками на груди.
…В последующие три или четыре часа он носился по центру Москвы и наскоро записывал в тетрадь короткие заметки.
«Город восстал, везде строятся баррикады: я видел их Страстной площади и на Бронных улицах, на Арбате, на Смоленской площади и на другом берегу реки Москвы, в районе Дорогомилово; баррикады есть в районе Хамовники и на Садово-Кудринской улице; через Тверскую улицу протянуты проволочные заграждения.
Восставшие не только сами возводят баррикады, но выгоняют горожан на улицу и заставляли их помогать себе. Это очень опасно, поскольку полиция и казаки то и дело нападают на баррикады, пытаясь помешать их строительству. Дружинники отстреливаются из револьверов, конфискованных, наверное, из оружейных магазинов. Помимо целенаправленной стрельбы, часто слышатся случайные выстрелы. Шальные пули попадают в окна домов и в людей, по какой-то надобности вышедших на улицу; я видел убитых и раненых…
План революционеров заключался, как говорят, в том, чтобы захватить Николаевский вокзал, и взять в свои руки сообщение с Петербургом, а затем боевая дружина должна была идти из дома Фидлера, чтобы завладеть зданием городской Думы и Государственным банком и объявить временное правительство.
Теперь, после захвата дома Фидлера войсками, всё смешалось. Отдельные группы революционеров пытаются защищать баррикады, но войска разрушают эти ненадёжные укрепления орудийным огнём. На моих глазах были сбиты баррикады у Старых Триумфальных ворот. Имея позади два орудия, войска прошли, ломая баррикады и срезая проволочные заграждения, сквозь всю Тверскую улицу, очистили её, а затем из орудий обстреляли Садовую улицу, куда бежали защитники баррикад.
Один господин, из числа тех, кто знает всё на свете, рассказал мне, что после потери дом Фидлера повстанцы изменили свои намерения: они хотели зажать войска в центре Москвы, продвигаясь к нему из окраин. Однако выполнить эту задачу не удалось – районы города оказались разобщёнными, общегородское восстание раздробилось, превратившись в серию восстаний районов. Это так, прошедшей ночью я записал в свой дневник эти сведения…
Между тем, официальная власть принимает меры: в городе начала работать добровольная милиция, организованная генерал-губернатором при содействии «Союза русских людей». (Я имел «счастье» встретить этих «милиционеров», о чём напишу позднее в своём дневнике. Впечатление самое безобразное.) Милиция действует под руководством полицейских; революционеры назвали эту милицию «черносотенною». (Что такое «черносотенная», я ещё не понял до конца. Постараюсь выяснить и дать необходимые разъяснения.)
Казаки и подошедшие к ним на помощь драгуны выполняют карательные функции. Они хватают людей на улицах, а иных тут же убивают – рубят саблями или стреляют. Многие из казаков пьяны, и от этого их бесчинства носят ещё более ужасающий характер; среди офицеров, командующих солдатами, я тоже заметил немалое количество пьяных. Во хмелю русские становятся буйными, в них будто вселяется дикий зверь, жаждущий крови, – не удивительно, что кровь течёт рекой и наряду с революционерами гибнут ни в чём не повинные мирные граждане…
Но несмотря на все действия властей, бои не утихают. Артиллерия обстреливает не только баррикады, но и частные дома, из которых бросают бомбы или стреляют в войска. Во всех этих домах образовались значительные бреши. Повстанцы в ответ дают залпы по войскам, после чего рассыпаются, стреляют из засад и
