спросил Георг.
– Нет, я же сказала вам, у меня выступление в Обществе борьбы за женское равноправие, – возразила Елена. – Не беспокойтесь, шофёр потом заедет за вами и отвезёт обратно в гостиницу.
– О, спасибо! – Георг приподнял шляпу и стал вылезать из автомобиля.
Через несколько минут после того, как Шварценберг скрылся за дверьми особняка, и автомобиль уехал, к дому подкатилась извозчицкая линейка. С неё спрыгнули два почтальона, высокий и низкий, и высокий спросил извозчика:
– Ты уверен, что они здесь стояли?
– Не сумлевайтесь, тута они были. У меня глаз за версту видит, а зрение аж за угол дома заворачивает, – уверенно произнёс извозчик. – Двугривенный с вас.
– А это ты видел своим верстовым зрением? – высокий показал ему значок. – Мы из охранного.
– Так что же, что из охранного? Платить всё равно надоть, – не сдавался извозчик.
– Поговори у меня! – высокий показал ему кулак. – Что, тоже свободу почуял?
– А хоть бы и так, – дерзко отозвался извозчик.
– Что-о-о? – угрожающе проговорил высокий.
– Эх, мать вашу так-распростак и разэдак, – смачно выругался извозчик и, хлестнув лошадь, с места пустил её в галоп.
– Надо его номер записать, – сказал низкий.
– Пусть катится. Скажи лучше, как нам в дом проникнуть? – спросил высокий.
– Скажем, что телеграмму принесли, – беспечно ответил низкий, – нас и впустят.
– А дальше что? Нам нужно весь их разговор послушать, – соображать надо! – высокий постучал себя пальцем по лбу.
– А если трубочистами прикинуться? – предложил низкий. – Заберёмся на крышу и через трубу всё услышим.
– А что, это подойдёт, – коли нужную трубу найдём, всё услышим, – согласился высокий. – Прислуге скажем, что по приказу брандмейстера трубы проверяем во всех домах, припугнём в случае чего. Надо лишь сажей измазаться, чтобы почтовые мундиры были не видны. Пошли вон в тот доходный дом, там в котельной наверняка сажа есть.
***
В доме фон Кулебякина пахло краской, обойным клеем и паркетным лаком. Интерьер был выполнен в приглушенных тонах – увядшей розы, табачных и жемчужно-серых. Потолки и полы были выложены керамической мозаикой, стены украшены эмалью и золотой росписью поверх обоев, а прямоугольные, удлиненные вверх окна – растительным декором. Арочные двери тоже были декорированы и имели мозаичные узоры; от входной двери устремлялась вверх большая, с изогнутыми линиями лестница, на её перилах тускло светились расчеканенная медь и латунь. Бронзовые светильники стояли на мраморных подставках с обрешеткой из карельской берёзы, а завершались абажурами из разноцветного стекла.
Лёгкая мебель также была изготовлена из карельской берёзы; резные панно кресел-бержер и диванов имели формы гибких ветвей и цветков ирисов. Спинки невесомых стульев были вытянутыми, а ножки – короткими; столы были выполнены в виде тумб, соединённых волнообразной доской, и напоминали причудливые природные образования. Повсюду стояли ширмы с рисунками в японском стиле; на стенах висели картины Мане и Моне, Ренуара, Дега и Сезанна.
Фон Кулебякин дожидался Георга на верхней площадке лестницы.
– Вы опаздываете, – недовольно сказал он, наскоро пожав руку Георга. – Разве можно заставлять его ждать? (Кулебякин выделил слово «его»). Пойдёмте скорее, у него очень мало времени.
Подхватив Георга под руку, фон Кулебякин повёл его через широкий коридор в угловую комнату. Когда они вошли в неё, Георг увидел чрезвычайно симпатичного господина с холёной бородой на приятном округлом лице. Дородную, но не полную фигуру господина облегал отлично пошитый и, видимо, очень дорогой сюртук; на белоснежных манжетах сверкали бриллиантовые запонки.
Картинно облокотившись на камин левой рукой, господин держал в правой руке французскую книгу, которую читал с тонкой улыбкой. Казалось, он настолько увлёкся чтением, что не слышит шагов фон Кулебякина и Георга; только когда Кулебякин позвал вполголоса: «Ваше высокопревосходительство», господин обернулся, с некоторым недоумением посмотрел на вошедших и протянул:
– А-а-а, это вы… А я и не заметил, как вы вошли. Очень интересная книга.
– Позвольте полюбопытствовать, что за книга? – спросил Кулебякин.
– Лекции Дюркгейма о массовом сознании. Неужели не читали? А ведь эта книга из вашей библиотеки, – с весёлым укором сказал господин.
Фон Кулебякин виновато развёл руками.
– Позвольте представить, ваше высокопревосходительство, – это молодой человек, о котором я вам говорил, Георг Шварценберг, – Кулебякин слегка подтолкнул Георга вперёд. – А это Сергей Юльевич Витте, председатель Комитета Министров, член Государственного Совета…
– Ну и достаточно, – прервал его Витте. – Если вы будете перечислять все мои должности и звания, молодой человек утомится, пожалуй.
– Сергей Юльевич в Москве проездом, у меня остановился приватным образом, – продолжал Кулебякин. – Никто не должен знать, что он здесь был.
– Официально я пребываю сейчас в Петербурге, – пояснил с усмешкой Витте. – После подписания Манифеста его величеством принимаю поздравления от своих коллег, друзей и знакомых.
– Вы догадались, кто настоящий автор Манифеста? – Кулебякин посмотрел на Георга. – Кстати, ваше превосходительство, я ещё не поздравил вас с графским титулом, который вы получили за мирный договор с Японией: это достойная награда за окончание этой кровопролитной и разорительной войны.
– Мой герб уже составлен, – улыбнулся довольный Витте. – В лазоревом щите стоящий на задних лапах золотой лев с червлёными глазами, языком и когтями. Он опирается правой лапой на золотой ликторский пук, а левой — держит серебряную оливковую ветвь. В вольной золотой части щита – чёрный государственный орёл с червлёным щитком на груди, на коем вензелевое изображение имени государя императора Николая Второго. Щит украшен графскою короною и увенчан дворянским коронованным шлемом. Нашлемник: два чёрных орлиных крыла, намёт – лазоревый с золотом. Поясню, что ликторский пук (символ власти и законности) означает мою административную деятельность, оливковая ветвь (символ мира) – исполненное мною поручение по заключению мира с Японией, а орёл – символ возведения меня в графское достоинство.
– Позвольте и мне от себя сильно поздравить вас, – Георг поклонился Витте. – У нас в Германии о вас ходят большие хорошие слухи.
– Значит, вы мне простили победу в таможенной войне с вами? – улыбнулся Витте. – Ну, конечно, – мы, ведь, считайте, вместе построили Транссибирскую железную дорогу.
– О, да, ваше высокое превосходительство! Я уже как-то толковал с господином фон Кулебякиным на эту тему, – ответил Георг.
– А как наш рубль? Пользуется у вас спросом? Думается, мне удалось сделать его привлекательной валютой, – сказал Витте, поправляя бриллиантовую запонку на манжете.
– Рубль в Германии пользуется отличным спросом, ваше высокое превосходительство, – ответил Георг. – Многие наши немцы любят его больше, чем свои марки.
– Ах, если бы мне не мешали, – внезапно вздохнул Витте. – Сколько ещё я мог бы сделать для России! Промышленность, торговля, транспорт – всё пошло у нас в гору, а теперь и моя агарная реформа совсем разработана, проект полностью готов. Осталось воплотить его в жизнь, но, боюсь, мне этого уже не позволят.
– Тьфу-тьфу-тьфу, ваше высокопревосходительство, – фон Кулебякин поплевал через левое плечо. – Мы все надеемся, что вы сохраните власть и влияние.
– Нет, господин Кулебякин, я чувствую, что мои деяния на пользу России заканчиваются, – покачал головой Витте. – Власть мне, может быть, оставят, – чисто номинальную, эдакую почётную синекуру, – но влияние моё уходит. На моё место прочат саратовского губернатора Петра Столыпина и склоняют государя к поддержке этого человека. Вы знаете Столыпина, слышали о нём?
– Нет, – в один голос ответили Кулебякин и Георг.
– И не удивительно, – он ничем не примечателен, серая личность. Таких, с позволения сказать, управителей в России пруд пруди, – раздражённо проговорил Витте. – Неумный, недалёкий, прущий напролом, не понимающий диалектики жизни, да и слово-то такое «диалектика» вряд ли когда слышавший. В народе таких называют «дуроломами»; этот образ великолепно выведен писателем Салтыковым-Щедриным в «Истории одного города» – Угрюм-Бурчеев, бывший «профос», то есть полковой палач, который разрушает город, пытается перегородить реку, но природа оказывается сильнее. В итоге город Глупов перестраивается и превращается в город Непреклонск. Но жители Непреклонска начинают роптать против Угрюм-Бурчеева. Их раздражение против него всё растет и растет, пока, наконец, не появляется Нечто, уничтожающее Угрюм-Бурчеева. Замечательно написано! В этом Угрюм-Бурчееве будто видишь портрет Столыпина!
– Вы знаете, – зло засмеялся Витте, – Столыпин приходится родственником Льву Толстому, и этот великий старик сказал о нём: «Он на должность пошёл, потому что красная цена ему шестнадцать целковых, а то и ломаный грош, получает же он – тысяч восемьдесят в год». Блестящая характеристика Столыпина, – да и не только его одного!
Что за глыба Лев Толстой, – признаюсь, это единственный человек, перед которым я преклоняюсь. С самим Богом спорит и ругает его, потому что Бог управляет Вселенной не так, как хотелось бы Толстому, неправильно. А людей как видит, – будто он, Толстой, их и создал!.. Столыпина он ещё назвал «самой жалкой личностью», – и это святая правда.
Поглядите, что успел натворить этот Угрюм-Бурчеев «на должности». Больше всего проблем у него было с крестьянами, что естественно при их нынешнем бедственном положении. Ясно, что нужно было идти на уступки и оказывать несчастным селянам всемерную помощь. Но наш Угрюм-Бурчеев не таков, – он в приказном порядке велел крестьянам быть законопослушным и «не бунтовать», а когда уговоры не помогли, пообещал уничтожить всё имущество всех деревенских жителей, в селениях которых произошли волнения, т.е. попросту стереть эти селения с лица земли. Надо отдать ему должное, он держит слово, поэтому многие местности подчинённой ему Саратовской губернии стали выглядеть как после нашествия татар.
Помимо уничтожения деревень другой страстью этого государственного человека является повешение революционеров, причём, в число оных Столыпин включает всех, кто осмелился выступить против власти, – то есть он хотел бы всех их перевешать, но, увы, наши законы не позволяют этого! Впрочем, это исправимо, – я знаю, что уже готовятся соответствующие поправки в законодательство.
Помилуйте, я сам против революционного террора и считаю, что с ним следует решительно бороться, но нельзя же во имя процветания России истребить значительную часть её граждан! Что за государство мы построим с помощью виселицы и нужно ли нам такое государство? Столыпин, видимо, всерьёз полагает, что строит великую Россию, но может ли величие быть основано на жестокости, деспотизме и произволе власти?..
Столыпин заслужит такую же славу, как один из его предшественников, – тоже был государственный человек, – его прозвали «Вешателем», под этим именем он и вошёл в историю. Ну а дальнейшая судьба нашего Угрюм-Бурчеева очевидна: появится Нечто и уничтожит его, – да и по заслугам! Не
