появились два агента наружного наблюдения, – высокий и низкий. Они были сильно измазаны сажей и насквозь промокли; Петерсон с тоской посмотрел на ковёр, на котором они стояли.
– Заговор, ваше высокоблагородие! – откашлявшись, зловеще просипел высокий. – Мы разоблачили.
– Мы разоблачили, ваше высокоблагородие. Не евши, не пивши, промокши и замёрзши, – печально подтвердил низкий.
При слове «заговор» Петерсон вздрогнул, ему вспомнилась Варшава.
– Какой ещё заговор? – спросил он.
– Немца мы одного ведём с самой весны. Фамилия его будет Шварценберг. Приехал из-за границы, установил связь с подозрительными лицами, подстрекал против власти. Мы докладывали его высокоблагородию господину полковнику Тржецяку, но они не вняли-с, уж не знаем, почему. А теперь фактов прибавилось: лично слышали, как в доме господина фон Кулебякина этот немец Шварценберг разговаривал с Витте, – сказал высокий со значением.
– С Витте? – удивился Петерсон. – Разве он не в Петербурге?
– Они там сейчас поздравления принимают, но сами пребывать изволят в Москве, – радостно пояснил низкий.
Петерсон с недоумением посмотрел на него.
– Ничего не понимаю. Где рапорт? Написали? Давайте сюда.
– Вот, – высокий подал мокрые и грязные листки бумаги. – Не успели, стало быть, начисто переписать. Сразу к вашему высокоблагородию проследовали, – дело-то серьёзное.
Петерсон брезгливо взял листы, положил их на стол подальше от себя и принялся читать.
– Ничего не понимаю, – повторил он, закончив чтение. – А где же заговор?
– То есть как, где? – изумился высокий. – Ясно, что немец прибыл с замыслами против Российской империи. Тут он вступил в преступную связь с близкой знакомой господина фон Кулебякина, имя у нас записано. Она неоднократно ходила к нему в гостиницу, и, может, связь у них не одна политическая, – ухмыльнулся высокий.
– А также у него связь с её шофёром, вместе в автомобиле ездят, – торопливо прибавил низкий.
– С этой знакомой немец вступил в связь с господином фон Кулебякиным, – одёрнув низкого, сказал высокий. – И вместе с фон Кулебякиным они вошли в связь с его высокопревосходительством господином Витте. Наставления же получают из-за границы, – немец не зря приехал, его там обучили. Надо немедленно всех арестовать, они нам всё расскажут, – закончил высокий.
– И Витте арестовать? – спросил Петерсон.
– Всех, – отрезал высокий.
Петерсон вздохнул.
– Идите и продолжайте работать, – сказал он высокому и низкому агентам. – Обратите внимание на Кремль, – там что-то готовится.
– А как же заговор? Мы открыли, – с обидой проговорил высокий.
– Не пивши, не евши, замёрзши и промокши, – грустно добавил низкий.
– Ступайте, – повторил Петерсон.
Высокий агент испустил тяжёлый вздох и пошёл к дверям. Низкий поплёлся за ним.
– Вот тебе и наградные, вот тебе и медаль на грудь! – жалобно воскликнул он, когда они вышли. – Зря только мокли, мёрзли, не ели и не пили.
– Этот Петерсон – немчура, своих покрывает, – злобно прошипел высокий. – Ничего, он у нас в охранном долго не продержится, чистоплюй.
Часть 3. Зима 1905-го
При ясной погоде по Москве мела позёмка, снег закручивался на площадях и взвивался к небу; багровое солнце тускло светило через снежную пыль. Ветер был резким и пронзительным, и Кашемирову было холодно в широком ношеном, драповом пальто и побитом молью суконном картузе. Пальто и картуз ему выдали на конспиративной квартире; там же он получил паспорт на имя Парфена Силыча Рогожкина, купца второй гильдии, владельца строительно-торгового дома «Рогожкин и К». Что же касается документов на произведение ремонта Царь-пушки и Царь-колокола и вывоз их с таковой целью из Кремля, то они давно были готовы. Артель грузчиков, которая должна была вывезти Царь-пушку и Царь-колокол, тоже была готова, а в Хитровом переулке было найдено место, где можно было спрятать пока пушку и колокол, чтобы первую затем продать в Америку, а из второго выплавить золото и серебро.
Москва бурлила, – в этом Кашемиров убедился, когда с телегами и лошадьми, с лебёдками и громадными рычагами двигался к Кремлю. На Варварке обоз едва не опрокинула казачья сотня, которая галопом пронеслась к Китай-городу.
– Куда едешь? – зло прокричал есаул и хлестнул нагайкой сидевшего на передней телеге грузчика.
Грузчик скривился от боли и выругался, его товарищи засмеялись:
– Что, сладко?
– Ничего, придёт время, мы за всё с ними рассчитаемся, – грузчик погрозил кулаком вслед казакам.
На Васильевском спуске несколько десятков человек, ёжась на ветру, слушали молодого человека в очках и длинном кашне. Взобравшись на парапет Покровского собора, молодой человек читал стихи:
Наш царь – Мукден, наш царь – Цусима,
Наш царь – кровавое пятно,
Зловонье пороха и дыма,
В котором разуму – темно.
Наш царь – убожество слепое,
Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,
Царь-висельник, тем низкий вдвое,
Что обещал, но дать не смел.
Он трус, он чувствует с запинкой,
Но будет, – час расплаты ждет.
Кто начал царствовать Ходынкой,
Тот кончит – встав на эшафот.
Толпа отчаянно стала аплодировать ему, молодой человек раскланялся и спустился на площадь; две юные гимназистки тут же подскочили к нему и расцеловали. На парапете, между тем, уже стоял другой юноша интеллигентного вида и кричал:
– Товарищи, всеобщая забастовка! Товарищи, вооружённое восстание!
– Ура! – отозвались люди на площади.
Обогнув собор, обоз Кашемирова попытался повернуть к Спасским воротам, но перед ними стояла цепь солдат.
– В Кремль здесь нет проезда, – сказал командующий солдатами щеголеватый поручик в башлыке.
– Но как же, господин офицер, у нас есть дозволение на производство работ, – Кашемиров достал из кармана бумаги, развернул их и показал поручику. – Нам надо сегодня вывезти Царь-пушку и Царь-колокол, а то как бы господин градоначальник серчать не начал.
– Не могу знать, здесь нет проезда, – повторил поручик. – Можете проехать через Никольские ворота, но в объезд Красной площади – через Ильинку, Ветошный переулок и Никольскую улицу, – он указал направление рукой в лаковой перчатке.
– Эхма! – сказал грузчик на передней телеге. – Что же нам семь вёрст киселя хлебать, когда вот они, Спасские ворота, а вон они, Никольские?
– Здесь нет проезда, – терпеливо повторил поручик. – Не задерживайтесь, освободите площадь.
Грузчик хотел ещё что-то сказать, но Кашемиров остановил его:
– Господин офицер приказ выполняет. Поедем, как он велит.
Обоз развернулся на Ильинку. Все магазины и конторы на ней были закрыты. Ворота заперты, нижние окна – забиты; перед входом на биржу стоял наспех сколоченный забор, а возле него прогуливались какие-то крепкие молодцы, бросавшие быстрые взгляды на прохожих. Людей на улице было много, они передвигались по ней в разные стороны, сталкивались перед цепью солдат, перекрывавшей проход на Красную площадь и к Кремлю, отходили назад и вновь накатывались на солдатскую цепь. Повсюду царило радостное оживление, морозный ветер нисколько не снижал настроение народа. «Свобода, забастовка, восстание, конец старой власти!» – слышались возбуждённые крики.
Обоз с большим трудом проехал по Ильинке до Ветошного переулка; там было тихо, переулок будто вымер. Зато на Никольской опять началось то же, что на Ильинке, – самое же неприятное было, что вход через Никольские ворота был точно так же перекрыт, как через Спасские.
– Осади назад! – закричал подскочивший к обозу толстый штабс-капитан. – Куда едешь, нельзя здесь!
– Господин офицер, у нас есть дозволение на производство работ по Царь-пушке и Царь-колоколу, – Кашемиров снова достал из кармана свои бумаги. – Нам надо сегодня же вывезти их из Кремля, а то господин градоначальник сердиться будет.
– Какие работы, какие Царь-пушка и Царь-колокол? Вы в своём уме? – раздражённо проговорил штабс-капитан. – Нашли время, – посмотрите, что в городе творится!
– Но как же нам проехать? Мы обязаны забрать Царь-пушку и Царь-колокол, – настаивал Кашемиров.
– Ничего не знаю. Попробуйте через Боровицкие ворота, но по Манежной площади вы не проедете, она перекрыта. Езжайте через Ветошный переулок и Ильинку к Васильевскому спуску, а там – на набережную, в объезд Кремля.
– Да мы как раз оттуда, сколько же ездить можно? – возмутился грузчик на передней телеге.
– Порассуждай у меня! – грубо оборвал его штабс-капитан. – А ну, разворачивай, а то всех возьму под арест!
– Уже уезжаем, господин офицер, – сказал Кашемиров.
Протиснувшись опять через Никольскую и Ильинку, обоз выехал к Покровскому собору. Цепь солдат, перекрывавшая подход к Спасской башне, за это время растянули, и теперь она закрывала и Васильевский спуск.
– Здесь нет проезда, – сообщил командующий цепью поручик.
Грузчик открыл рот и хотел сказать что-то очень выразительное, но Кашемиров одёрнул его и жалобно попросил:
– Господин офицер, пропустите нас, пожалуйста! Мы поехали к Никольским воротам, как вы нам приказали, но там нас тоже не пустили. Другой господин офицер посоветовал нам ехать в объезд Кремля по набережной, а после – через Боровицкие ворота. Мы обязаны попасть в Кремль, – господин градоначальник будет очень недоволен, если мы сегодня не заберём Царь-пушку и Царь-колокол.
Поручик заколебался.
– Ну вот же наши бумаги, – Кашемиров в третий раз достал свои документы.
– Ладно, проезжайте, – согласился поручик. – Но только быстрее, быстрее! Нельзя здесь.
– Да, да, уезжаем! – закивал Кашемиров, и обоз поехал вниз, к набережной.
Над Москвой-рекой проносились настоящие бураны. Спины и сбруя лошадей покрылись снегом, морды заиндевели; грузчики хлопали в ладони, чтобы согреться; холод пронизывал до костей.
– Если и через Боровицкие не пустят, стало быть, не судьба, – сказал грузчик на передней телеге. – Возвращаемся тогда домой.
Кашемиров помрачнел и ничего не ответил…
Вопреки ожиданию, через Боровицкие ворота обоз проехал безо всяких проблем. Солдаты, стоявшие тут на страже, вызвали из караулки немолодого краснолицего капитана, который, видимо, только что хорошо выпил и закусил. Бегло заглянув в поданные Кашемировым документы, он лениво заметил:
– Царь-пушка, Царь-колокол, – делать людям нечего! Ну пусть, коли других забот нет… Пропустить! – приказал он солдатам.
– Эх, водка-водочка, что бы мы без неё делали, – весело шепнул грузчик на передней телеге.
***
Георг Шварценберг в последнюю неделю забыл о нормальном сне и нормальном питании – целыми днями он носился по Москве, жадно вглядываясь в то, что здесь происходит, а вечерами, – а порой и ночами – записывал свои впечатления. Русская революция – это было так интересно и так необычно, что следовало написать о ней как можно подробнее. Интересны были и мнения самих русских о революции, но, к сожалению, круг общения Георга за минувшие месяцы значительно сузился, – как выяснилось, русские живо интересуются новыми людьми, однако быстро теряют интерес к тем, кто им знаком.
Только фрейлин Елена и фон Кулебякин продолжали оказывать Георгу поддержку и внимание, но они имели весьма критический подход к русской жизни. Так, например, в принципе соглашаясь с ними в вопросе об огромном влиянии рабства на формирование русского характера (что было
