Осень фотохудожницы.

голубые джинсы, она, тем не менее, обладала красотой настоящей античной нимфы. Длинные пепельно-смоляные волосы вольно изливались на её плечи и спину; мягкий овал бледного личика играл прелестью розовых румянцев; взор больших синих глаз (ещё более искусно выделенный густыми тенями с подкрашенными ресницами) нежно сиял в плутоватом отблеске; с детской упрямостью забавно выпирал закругленный тонкий носик; а томная припухлость приоткрытых лепестков светло-алых губ, словно сама напрашивалась на сладость поцелуев!
  Околдованный, привороженный самым загадочным чувством, возле неё стоял не менее молодой официант. Не в силах сдерживать «гейзерность» своих любовных желаний, он так и льнул к ней - то, что-то возбужденно шепча ей на ушко (с поблескивающей позолоченной круглой сережкой!), то, как бы «нечаянно» касаясь её щеки легкими, частыми поцелуями! Она же, с чуть скошено-смущенной улыбкой всё сильнее наливаясь краской от такого напора, сама с великой охотой подставляла ему и легкую выпуклость розовой щечки, и белую гладь «лебединой» шеи!  
  По доброму сиянью глаз этой стройной темноволосой красотки, и любовной тяге  молодого официанта, было прекрасно заметно, что они влюблены в друг друга, и как все влюбленные, естественно не замечали ничего и никого вокруг. Предавшись милому «воркованию», они, казалось, напрочь позабыли о том, что вообще то ещё находятся на рабочем месте!
  «Как «клеится», как «клеится»... – с усмешкой смотря на страстного официанта, подумала Эгле Клюгельските. – А та просто на «7-ом небе». Наверное рассказывает что-то забавное, раз искорки её глаз видны даже отсюда... А как хитро блузку расстегнула... Эх, когда-то и я, вместе с девчонками с «Юрате» по-юности искрила таким же наивным и глупым взором. Куда же теперь делось это? Куда?»
  Хоть и очень желая кофе, она всё-же не стала тревожить влюбленных, а лишь с легким оттенком ностальгии, задумчиво уставилась на них.
  Наконец, барменша (очаровательно раскрасневшаяся от обилья поцелуев), заметив её, всё-же спохватилась. Шутливо оттолкнув от себя плечом кавалера, она взмахом тонкой ладони повелительно указала ему, что его ждет новая посетительница.
  Официант (все равно прошептав ей ещё что-то на ушко), беспрекословно повинуясь, как рыцарь даме сердца, взял меню и с надменным видом элитного слуги направился к столикам.
  Фотохудожница, видя, что парень использует показную напыщенность, дабы доставить очередную порцию веселья зацелованной красавице, снова лишь усмехнулась.
  - Здравствуйте, - оказавшись у столика, вежливо поприветствовал её он приятным, но чуть глуховатым голоском. – Чего изволите заказать?
  Из-за невольного ожидания, Эгле уже хотела сказать что-либо «остренькое», но, взглянув в мягкий взор его красивых темно-карих глаз (хорошо выделяющихся на плавном овале бледного женственного лица с небольшим носиком, пухлыми розоватыми губками, и подбородком с «ямочкой»), передумала, сразу «раскусив» то, что за всей своей «напыщенной бравадой», тот скрывает искреннее смущение.
  - Здравствуйте, - тем же вежливым тоном ответила она, и, жестом отказываясь от протянутого меню, проговорила. – Пожалуйста, принесите мне лишь чашечку арабского кофе. Просто кофе, без всяких примесей в виде сахара, молока и слабого алкоголя.
  - Будет сделано, - уже со смелой улыбкой в розовых устах, ответил ей молодой официант.
  Почтительно поклонившись, он вновь направился к барной стойке.
  «Симпатичный парень, - подумала Эгле, провожая его задумчивой глубиной взора. – Эта просторная белоснежная рубашка и черные, тщательно выглаженные брюки ему очень идут. Правда его густые темно-русые волосы кое-где упрямо торчат, впрочем... чуть «зализанная» на бок челка, скрашивает эту легкую небрежность».
  Не прошло и минуты, как официант воротился к ней с желанной чашечкой горячего кофе, которую, с традиционным блюдцем поставил на столик. Зная, что она больше ничего не желает, он, отвесив ей очередной почтительный поклон, удалился к своей синеокой красотке.  
  Милая черноволосая барменша, с влюбленной нежностью глядя на вернувшегося ухажера, весело прыснула воздушным смешком и... легонько стукнула его рукой по плечу, давая понять, что от его приставаний, они вскоре вовсе перестанут замечать посетителей! Однако, не смотря на столь своеобразный укор, она вновь предалась любовному «воркованию», забываясь в глубоких гущах взаимных чувств.
  Фотохудожница же, с трепетностью вдыхая любимый аромат кофе «знойных пустынь» - бархатного как восточный шелк, и одновременно темного как арабская ночь – не спеша обхватила ладонями белую чашечку, и... моментально расплылась в молниеносном ударе теплоты, поразившей всё её тело!
  Приятно сраженная им она опустила бледные кулисы век и... словно провалившись в невидимый временной портал, оказалась средь буйства миражей прошлого – в тех самых лучших обрывках её детства, которые, находясь в ореоле вечнозеленых трав и неувядающей россыпи полевых цветов, были всегда пронизаны неповторимым нежно-янтарным сияньем домашнего уюта!
  Она мгновенно воплотилась в десятилетнюю девочку, которая, пробудившись в спальне бабушкиной деревенской хаты под громкие петушиные трели, белокурым ангелком «взлетает» из пушистых облаков покрывал и «летит» в сторону кухни: «летит», сквозь косо спадающие с окон невесомые лучи томного рассвета; «летит», босыми ножками, едва касаясь тепла бревенчатого пола; «летит», спросонья «умываясь» в волшебном золоте застывших пылинок; «летит», словно пчелка на цветок манимая вкусным запахом свежеиспеченной бабушкиной выпечки...  И, с радостным вскриком, врываясь в залитую паточно-карамельном свете кухню, сразу оказывается в крепких объятиях бабушки Эльзы! Бабушка, с ласковым возгласом: «Вот и наша Елочка проснулась!» - привычно поднимает её сильными крестьянскими руками к самому потолку, и с громыхающим смехом, (проделывая с нею пару пируэтов!) с поцелуем в щечку опускает маленькой помощницей возле стола! С полным ощущением детского счастья, всегда пышно искрящегося в душе бенгальским огнем, она охотно принимается за готовку! Но, уже через минуту, с дрожью наслажденья погружая ладошки в прохладную мякоть теста, отвлекается от дела –  исступленно откинув головку, тянясь на тонких носочках к открытой форточке, она  оказывается захваченной свежими веяниями ближайшего соснового леса!
  Вот она в самом лесу. Забравшись глубоко, глубоко, она - симпатичной нимфой-отроковицей лежит в сочной траве небольшой полянки, в которой, с полной идиллией свободы (приятным эфиром разливающейся под тонкими ребрами непреходящей прохладой юности) убаюкиваемая шелестом листьев крон величественных деревьев, медленно впадает в сладость полудремы. Погружаясь в нежную власть послеполуденного сна, слыша над собою лишь шелестящий шепот, да периодические «выстрелы» заблудившихся ветров, она, сквозь подрагивающие «ростки» ресничек ненавязчиво следит за окутывающей стволы лазурной дымкой – той, туманно мерцающей синевой, которая таинственным занавесом порою опускалась на лес, и словно изолировала её от всего остального мира, даруя иллюзию застывшего времени! И, упиваясь таким благочестием мистической сонности, привычно смешивая краски яви с фантазией, она снова впадает в изумительность преображающихся реалий - что будто это она сама является вечно молодой, всегда обновляющейся природой! Что это из её тела вытягиваются светлые звезды ромашек, голубые реки васильков и размашистые моря зеленых папоротников! Что она так же, как и тихо дремлющий лес, в неустанном торжестве гармонии иссекает из себя лишь одно естество нетленной красоты! (Так, на летних каникулах живя у бабушки в одной из деревушек под Клайпедой, она целыми днями пропадала в лесу. Одиноко блуждая по знакомым извилистым тропам, она любовалась его растительностью и встреченными обитателями, а к вечеру, возвращаясь к дородной Эльзе (с немного чумазым личиком и запутавшимися травинками в растрепанных волосах!), рассказывала ей о свиданьях с многовековыми «подругами», таинственных песнопениях у болот, и увиденных призраках забавных чертей и добродушных леших!)            
  Вновь она в лоне теплого уюта бревенчатой бабушкиной хаты, но уже в потрясающее зимнее утро в кучёс.* Завороженным взглядом громады полусонных глаз, она молча глядит в окно, за которым, в ленивых лучах морозного рассвета красиво иллюминируют седые холмы сугробов и обеленные ветви деревьев - визуально любуясь пробуждающимся пейзажем, она, в созерцательной неге прислоняет личико к холоду стекла, с горячим паром дыхания оставляя мокрый отпечаток носа и губ...      
  Нежный выплеск чистого девичьего смеха, внезапно зазвеневшего в тропическом рае кафе-бара, одним рывком вытянул фотохудожницу из глубоких пучин воспоминаний в настоящую реальность бытия! Раскрыв чарующие глаза, она увидела то, что смеялась белокурая девочка, взрослый спутник которой уже не только извлекал шутки, но и начал искусно проделывать различные фокусы!
  Так и улыбаясь девчонке всей неотразимостью мягкой обаятельной улыбки, «спортсмен» неторопливыми изящными движеньями «снимал» и «возвращал» перед нею один из собственных пальцев, играючи «доставал» из её небольших ушек монетки в один лит, и, с мальчишеским задором мастерил для неё из салфеток забавных птиц и зверушек!
  Невольно видя все эти возникающие незамысловатые «чудеса», Эгле не хуже малолетней нимфы восхитилась цирковыми талантами щеголеватого господина!
  Она снова с интересом уставилась на мужчину – как всё прекрасное, её успокаивали его правильные черты лица с красивым вырезом глаз, ровным немного выдающимся вперед носом и пухлыми губами. А, прислушавшись к его необыкновенному глубокому тембру приятного голоса, она неожиданно ощутила то, что... он вливается в неё умиротворяющей теплотой!
  «Необычный... – пленяясь обаяньем посетителя, подумала Эгле Клюгельските. – Рядом наверное дочка, ибо такая же светлая как и он... А где же супруга? Возможно перед нами так называемый «воскресный» папа. Хотя, нет, сегодня не воскресенье...»
  Внимательно рассматривая его аполлоноподобный лик, она остротой интуиции вдруг почувствовала то, что перед нею был никто иной, как слащавый ловелас – зрелый, немного «потертый» ловелас, во взоре которого, однако, была какая-то глубокая, таинственная печаль.
  «Наверно вконец пресытился девицами, - не спуская с него взгляда, продолжила размышлять Эгле. – На нем же просто «написано», что он настоящий «кобелино» местного «разлива»! Но почему же взгляд такой грустный? Он никак не идет к такому солнечному лицу. Видимо стервочки-стервятницы совсем высосали из него все финансовые соки. А как-же по-иному?! За удовольствия всегда надо платить!»
  Видя, что зрелый блондин продолжает быть очень внимателен к дочке, она подумала о том, что из всех её бывших мужчин никто по-настоящему не проявлял к ней вот такую искреннюю заботу. Может быть поэтому, для неё они все и делились на «грубачей» (бойких в постели, но безнадежно скудных в высоких чувствах) и «неженок» (наоборот, пылких чувственных поэтов, но довольно слабых в