Осень фотохудожницы.

искусственным каре светлых волос), был небольшой, чуть сдвинутый на бок темный берет, а на руках надеты черные кожаные перчатки.
  Эти два манекена, словно две подруги-модницы стояли рядом друг с другом и, не смотря на мертвенность искусственных лиц, эффектно выделялись шиком теплой одежды. За их спинами сиял красочный павильон, а под ногами таились небольшие картонные пирамидки ценников, на которые клали мутный свет небольшие настольные лампы, смахивающие со стороны на диковинные растения с медными стеблями. Они не только блекло освещали ценники, но и рассыпались во влажном камне улицы пылью бронзовых бликов.
  Детально рассмотрев одежду пластмассовых подружек, Эгле Клюгельските констатировала, что, то, что было надето на первой, ей приходилось больше по-вкусу.  
  Стянув с головы капюшон, она приблизилась к витрине, и встала напротив понравившейся – её бесцветная стекольная «иллюзия» тут-же наложилась на манекен, и этим словно примерила на себе его одежду! Глядя через неё, она видела, что хоть красный берет ей явно не шел к лицу, жакет и юбка «легли» просто идеально. Но, заметив то, что одежда добавила ей не только элегантность, но и целых десять лишних лет, быстро отскочила к другому манекену и... едва не рассмеялась! Спроецировав свое отражение на его прикид, она сразу увидела, как несуразно выглядит на «ней» ворот, как мужеподобно увеличились плечи, а вся ромбическая цветовая гамма вовсе придала нелепый шутовской вид!
  «Как сильно может преображать одежда, - подумала Эгле, весело глазея на манекены. – В одной ты становишься элегантной светской дамой, в другой же, ты уже утонченная идиотка!»
  С промелькнувшим в глазах озорством, она вновь встала напротив первого рыжеволосого манекена, и, глядя на него, задумалась о личном гардеробе последних пяти лет.
  Все последние пять лет подряд её гардероб состоял лишь из сплошной классической коллекции универсального стиля унисекс – бесчисленные вереницы различных футболок, маек, джинсов, брюк, свитеров, пуловеров и курток, битком заполняли её шкафы! Только лишь парочка женских жакетов и теплых пальто, да, прилагающиеся к ним черные перчатки с сапогами, ещё как-то напоминали о былой его «женственности». Но и все эти крутки, брюки и джинсы, у неё, как у истинной женщины-осени, были в основном в черных, серо-туманных и темно-коричневых цветах - светло-голубая куртка, в которую она была сейчас облачена, являлась лишь редким исключением «из правил»!
  Ещё в 26 лет, неожиданно заметив то, что вся разнообразная пестрота платьев и юбок придают ей лишние годы, она, напрочь покончив с ними, отдалась однотипному осеннему многообразию. В легких куртках, свитерах и джинсах она могла бродить целыми годами, так как, во-первых, в них она действительно казалась не старше двадцатипятилетнего возраста - что было не удивительно, учитывая её скромную стройность габаритов - во-вторых, так ей было гораздо удобнее работать «вечной туристкой», часто совершаемой различные марш-броски по городам и весям. Иногда, в пору теплого лета, она могла и вовсе ходить в обычных тонких майках и футболках, зачастую красующимися какими-нибудь мультяшными рисунками, популярными скорее в среде тинэйджеров – но именно в такой, простецкой подростковой одежде, она более всего привлекала внимание как молодых, так и зрелых мужчин, ибо обладала не только стройностью тела, но и соблазнительными крутыми бедрами, изгиб которых наиболее эффектно могли выразить только джинсы! Однако, с наступлением зим, ей все-же приходилось облачаться в более громоздкие куртки и пальто, которые с невероятной поразительностью превращали её уже из привлекательного тинэйджера в какую-то сорокалетнюю альбионовскую даму* с чопорной красотой бесстрастия! Такие поразительные метаморфозы из подростка в элитную львицу, порою поражали даже её саму, и лишь та мудрая мысль, что не только погода, но и женщина должна быть разной, немного утешала её в такие осенне-зимние периоды. Утешало её и то, что, даже щеголяя в жакетах и зимних крутках, она так и продолжала видеть на себе мужские взгляды, на кои, с едва заметной улыбкой, но открытым сиянием глаз, всегда учтиво отвечала – ибо, все эти заинтересованные взгляды безмолвно говорили ей, что она ещё не так стара, как ей кажется, а наоборот, является более желанной и привлекательной в своей расцветшей зрелости. Но, даже это неизменное внимание, всегда желанным бальзамом втекающим в её душу, успокаивало её только до очередного прилива новых сомнений.
  Размышляя об оказываемых ей вниманиях, но, продолжая видеть на месте рыжеволосого искусственного лица, бледное отраженье собственного лика, фотохудожница вдруг вспомнила то время, когда и она обладала таким же «огненным золотом»!
  Она вспомнила, что именно в канун её 26-летия, в одном из салонов красоты, ей не только хорошо окрасили волосы в рыжий цвет, но и сделали их потрясающе волнистыми! Воздушной мягкостью волн, густо спадая на её плечи и спину (также, хаотичными колечками клубясь челкой на лбу), они прекрасно выделяли её лицо, ярко выражая на нем взгляд огромных меланхолично-мечтательных глаз, прямую линию носа и контрастность губ – такою, она тогда безумно нравилась даже самой себе! Просыпаясь в полутьме предрассветных сумерек, она, выскальзывая из шелковистых течений покрывал одинокой постели, не спеша направлялась в ванную комнату и... там представая в стройной наготе, пусть и полусонным, но абсолютно бесстрашным взором взирала в зеркало – этого безмолвного судьи миллионов женщин, беспристрастно выносящего вердикты об их истинной внешности, лишенной с утра обманчивости косметической поддержки! Но именно тогда, она не только не боялась смотреть в него, но даже восхищалась собою, с удовольствием видя то, что и без макияжа превосходно выглядит в естестве! Орошая скулистую поверхность лица бодрыми струями прохладной воды, она часто, с отрешенным безмолвием любовалась лишь им. И, вдохновляясь таким самолюбованием, порою представляла себя прелестной дикой ведьмой, настоящей рыжей бестией, способной всего лишь одним взглядом выразительных глаз подчинить своей капризной воле любую особь мужского пола, заставить припасть перед ней на колени и извлекать из уст оды сплошных любовных признаний! Вместе с такими ослепительными фантазиями, «с головою» захлестывающими её в ванной комнате под «душем» нарциссизма, она не раз испытывала и огромное желанье хотя бы в шутку прикоснуться губами к губам зеркальной рыжеволосой красотки!    
  Словно ослепившись яркостью этих воспоминаний, Эгле Клюгельските прикрыла глаза (с блеснувшими огоньками внутренней страстности), и невольно раскрыла влажные створки уст – облитых теплотою желания губ, на которых, фиолетовый слой помады сильно поблек, омывшись в прошедшем дожде. Она остро почувствовала то, что именно в те, «предъюбилейные» годы, очень нравилась себе, и не только себе! Тогда, не имея ещё особых достижений в карьере, она с лихвой компенсировала это многочисленными победами на личном «любовном фронте»! Кто только из мужчин не попадал в её страстные сети: суетливые тщедушные клерки; надушенные парфюмами офисные менеджеры; нервные, всегда суматошные юристы; веселые, словоохотливые таксисты; «ветреные» коллеги фотографы-художники; один исполинский, но добродушный повар-толстяк и... даже несколько грубых мужланов-моряков! Да, несмотря на всю свою внешнюю холодность, в ней именно тогда пробудился настоящий вулкан неудержимой страсти, перед которой не смогли устоять самые «разношерстные» мужчины! Даже те из них, которые не были у неё случайными, сразу ощутили это на себе – «тоня» во все холодеющих цветах её одежд и «натыкаясь» на резкие черты бледнеющего лица, они, тем не менее, безнадежно растворялись в нежности её озерных глаз, без остатка покоряясь их блеску! И, хоть все эти мужчины затем убегали из её жизни столь же быстро, как на ветру опавшие листья, она уже тогда хорошо учла то, что красота женщины, да ещё и обладающей творческой натурой, довольно сильная, поистине сногсшибательная вещь!
  Плавно выходя из задумчивости, Эгле Клюгельските снова наткнулась взглядом на витрину магазина одежды, и, несмотря на то, что вся ещё была проникнута теплыми воспоминаниями о страстном периоде жизни, приметила то, с каким особым кокетством сейчас стоит на тротуаре. Мягко опираясь на правую ногу всем телом, легко подогнув к ней чуть согнутую в колене иную так, что её носок был вовсе развернут в сторону, она, казалось, была готова в любой момент развернуться туда, куда очередной инстинктивный порыв позовет её в погоню за прекрасным!
  Чуть улыбнувшись этому кокетству, Эгле неожиданно вспомнила об одной выставке, где среди шедевров современных фотохудожников была и она сама!
  Один из клайпедских коллег по имени Альгирдас М., однажды, после долгой дискуссии, все-таки смог уговорить её принять участие в съемках для своей коллекции и... получившийся снимок действительно стал одним из лучших его работ, выявившимся настоящим достоянием галереи «Палете»! На нем, она - запечатленная в полный рост на фоне яблочно-нежного полотна в контрастной алой непромокаемой куртке с большим капюшоном, всего пятью круглыми, но большими серебряными пуговицами, поистине широким черным поясом и плотными черными кожаными перчатками, (тянущимися до самых локтей!) – казалась просто сказочной неотразимой кокеткой! И это кокетство веяло не только в элегантно закинутом ею за спину голубом зонтике, не только в вольно распущенных космах её рыжих волос (на заискивающе склоненной на бок голове!), а... в застывшей, в то мгновение, нетипичной для неё широкой улыбке, которая, даже, несмотря на весь чисто осенний антураж, своим сияньем словно одухотворяло фото исконным женским теплом! (Возможно, подсознательно тянясь к этой теплоте женственности, посетители - тогда находившиеся в «Палете» в сенях мистического света круглых ламп и зачарованно протекающей музыки саксофона Сигитаса Штальмокаса – толпились только возле неё, в пиршестве праздного созерцания, бесконечно поражаясь такою простотой уникальности художественного замысла!)
  Не без нового изгиба легкой улыбки, Эгле вспомнила и то, что у Альгирдаса М. это «теплое» фото тогда получилось отнюдь не с «первого щелчка». Дабы растопить ледяную крепость её внешней суровости, достойную, скорее настоящей поклонницы «The Frozen Autumn»*, он пошел на беспардонный для себя поступок – взяв стоящую возле себя бутылку с минеральной водой, он нагло выплеснул её содержимое прямо в неё и... именно этим вызвал не только очевидный «после дождевой» блеск в её алой крутке, но и тот самый свет искренней улыбки на устах!
  Не без ностальгической сладости, фотохудожница вспомнила о том, как уже на следующий день после этой выставки, стала замечать на улицах девушек, вдруг заалевших такими же крутками с перчатками по-локоть, и опоясанных ширью поясов! Смотря на этих подражательниц, она уже тогда ощутила то, что не только способна творить искусство, но и отчасти сама является им!
  Роясь в прошлом, но так и глядя в безликость модных манекенов, Эгле подумала, что, несмотря на это,