В ту пору* народ дюже обеднял, да и лошадок на Ряснике осталося совсем мало, их же на фронт забирали... Да нет, копать лопатками тогда еще и понятия не имели, на лошадях землю обрабатывали. И к нам раньше дед Ляксай с Масловки приезжал на своей старой лошадке. Бывало и вспашить, и картошку убрать поможить. Но он же помер недавно, так мамка всё беспокоилася: весна, мол, скоро, а кто ж теперича вспашить-то?
Но тут опять стали прибывать солдаты в нашу деревню. Поставили и к нам, а у них лошади были, вот и вспахали они наш огород, и картошку посадили. Да и вообще, легче нам стало с ними жить, дров привязуть, напилють, накалють. Тепло в хате! И еда от них перепадала, то гороха какого, то овсяца, а мы сейчас овес этот в ступе истолкём, шелуху сдуем и кашу сварим. Жить можно было, но только сидеть дома уже никому не давали и гнали на работу. Пришли за подругами моими и за мной, отвели на фабрику, где раньше работали. Бывало, поедуть хозяева новые по мелким фабрикам, порышшуть там, найдуть какую-нибудь пеньку заваляшшую, вот и бородим ее. Ведь конопли-то совсем не стало. Что ж, мужики зазря сеять стануть? Раньше-то как было: мужики вырашшывали, фабриканты перерабатывали, а купцы продавали. Так машина и крутилася, так-то она и была налажена, а теперича что? Тех, кто вырашшывал - на фронт поугнали, кто перерабатывал и покупал – разорили, вот машина и разладилася вконец.
Еще тебе о солдатах? Да рядом с фабрикой нашей квартировали солдаты-латыши. Высокие, стройные ребяты были, в мундирчиках ходили. И как-то познакомился с нами их повар, Станиславом звали, вот и начал: как что останется у него на кухне, так и нясёть нам. Помню, очень вкусный кулеш пшенный он готовил с мясными галушками, только крепко ж много перцу туда сыпал! Сначала очень рот жгло, а потом ничаво, привыкли, и так-то хорошо нам было с этим поваром! Нальёть ведро кулеша и крикнить через забор: «Девочки, возьмите!» Мы и панствуем весь день. Похлебаем, похлебаем и опять за работу, если находилося что делать.
Ну, а потом латыши эти всё так-то поговаривать стали: Деникин*, мол, со своей армией приближается, Деникин… А вскорости и вправду занял он Орёл и прошел до самого Нарышкина*, что тут-то, недалеко от Карачева. Только там наши латыши знакомые его и остановили. А когда вступал он в Орёл, как же во все колокола звонили! С хоругвями его встречали, иконы выносили... Да это нам двоюродная сестра Маруська рассказала, как раз перед этим ездила она туда к тетке своей. Так вот, и магазины сразу в Орле пооткрывалися с продуктами разными, с одеждой, ситцами, она себе на платье привезла, и мы завидовали ей. Мы-то с Динкой платья из клочков шили… Да я ж тебе уже говорила, что она их с работы приносила. Там же вешши старые пороли и из них что-то шили, а она и таскала клочки оттудова, а мы себе одёжу из них шили. И ничаво, что рукава разные по цвету! Лишь бы тепло было! Вот и платья себе из них же шили, на сходбишша в них бегали, и наши платья даже такими модными казалися! Бывало, попришьем на них обирок разных, украшений… Ну, можить, при хорошем свете они и не так бы смотрелися, а под урушечкой... Зажжем керосиновую лампу, и танцуем…
Нет, о латышах и о Деникине ничего тебе больше не расскажу, а вот о начальниках наших… Когда Деникин Орел занял, так наладилися они уходить. Большевиками ж были, а тогда всё-ё говорили, что Деникин большевиков первым делом вешаить. Ну, наладилися уходить, а нам и говорять: уезжайте и вы, а то и вас повесють. Но одна женшына добрая, что с нами работала, растолковала нам: никуда, мол, уезжать вам не надо, вы же еще девчонки, расходитесь по домам, да и всё. Но мы с подругами все ж надумали дождаться своего начальника: а вдруг объявится и за работу нам что дасть? Разложили свои папуши, легли на них и заснули. Долго ли спали, коротко ли, но сильно озябли, подхватилися… начальника нигде нетути, и пошли домой. За всю дорогу я так и не согрелася, а на другой день и заболела.
На работу в эту зиму уже не пошла, так, бывало, заберемся с девчонками на печку, да и спим себе, сколько захочется. Хорошо было! Тут я и прочитала кое-что, хоть и по слогам, но подучилася. Но все ж чувствовала себя неважно, нашла на меня маята какая-то. Собярутся вечером подруги, ребяты с гармошкой придуть, все танцують, а мне и не хочется. Вот мамка и спохватилася:
- Да что с тобой? То с печки-то соскочишь, щеки розовые, а сейчас? Во, бледная, как смерть.
А тут еще недавно похоронили подругу мою, с которой мы тогда на папушах уснули. Она-то как пришла тогда домой, так и слегла. И умерла вскорости. Что ж, она круглой сиротой была, позаботиться о ней было некому, а моя мамка всполошилася:
-Пойдем-ка скореича к доктору!
Вот и пошли. Поглядел он меня, послушал, да говорить:
- У нее легкие больные.
Мамка - в слезы:
- Что ж мне теперича с ней делать? Чем же лечить-то ее буду?
- А как вы живете? - спрашиваить.
Рассказала мамка, а он:
- Но вы всё ж наблюдайте за ней.
- А чем же я наблюдать ее буду? Ну, есть у меня три курицы, порежу их, а дальше что?
- Вы хоть парочку яичек в день ей давайте. А еще я могу ей уколы делать.
И стала я к нему ходить на уколы. Но как ходить то? Нельзя ж было, чтоб об этом в деревне узнали! Тогда замуж никто не возьмёть девку такую. И пришлось бегать к доктору через луг, по заречью. А тут еще соседка наша такая смутьянка была! Обязательно ей надо было знать всё про всех. Ушла я так-то раз, а она и начала у мамки выпытывать:
- А куда это Манька твоя каждый день ходить?
- Да работу себе ишшыть, - мамка, ей: - Там-то пообешшають, там-то, а все никак не возьмуть, только за нос водють.
А доктор тогда еще сказал, что на пеньку мне ходить больше нельзя, она ж пыльная и от неё еще хуже легкие могли разболеться, вот и пошла я к лету на другую работу… Сколько мне тогда было? Да должно, шестнадцатый шёл. А работа такая была. Неподалеку от Рясников, к Мальтино, за железной дорогой торф рыть начали. Мужики этот торф лопатками разрывали, рубили, а мы, девчонки, должны были сносить, и как только они нароють, мы его на носилки и по-обежали. Принесем, сложим кучичками, что б воздух между гаргылками* проходил, и опять... Лето в тот год выдалося солнечное, жаркое, и там, где этот торф рыли, такие просторные луга были! Бывало, прибягишь на работу, а кругом птицы поють, из лесу соснами нясёть и так-то хорошо дышалося! Но вот что плохо: вода в болотах всё лето хо-олодная стояла, а мы ж всё босиком бегали, обувки-то никакой. Ну, летом ишшо ничаво, можно было бегать, а вот когда осень подошла… во когда лихо стало. Прибягим туда, а вода уже ледочком подернулася и как ступишь на лужу, а лед тра-та-та! И ломается.
Не дождешься, когда и солнышко взогреить, лёд растопить. Ноги то ну так замерзнуть, так замерзнуть!.. аж посинеють. Присядешь так-то на кочичку, как курица, отогреешь их чуток и опять побежал.
Но к зиме торф рыть перестали и пошла я работать на военную базу. Паёк там давали хороший, но работа была тяжелая, - яшшыки со снарядами носить. Сейчас, как придёть вагон, так сразу и надо выгружать. Набросють на тебя лямку, положуть на нее яшшык и неси. Сначала я управлялася, только пуда по три, по четыре яшшыки были, а потом как пришли пудов по семь! Положили мне такой на лямку, а я так и села. И с места не стронуся. Сижу, реву… Вот и прогнали: иди, мол, ишшо подрасти. И послали на чистку снарядов. Должны мы были разбивать яшшыки и проверять, есть ли на каком снаряде пятно ржавое? И если было, то счишшать его керосином. А все ж это прямо под небом, без навеса. Если мороз ударить, всеодно бяри снаряд этот голыми руками и счишшай тряпкой. Раз стою так-то, плачу, а тут командир проходить:
- Какого чёрта ревешь? – ко мне-то. - Ящики носить не можешь, снаряды чистить тоже...
Молчу я. А тут прораб-еврейчик мимо пробегал, набирал себе девчонок дорогу строить, и говорить мне: пойдем ко мне. Ну, я и пошла за ним. Стали мы с девками снег расчишшать для укладки шпал и раз пришли на воскресник…
А выходных тогда почти не было. То субботник, то воскресник затеюить, и как нагонють народу из Карачева, из деревень!.. Так вот, пришли мы, повел нас прораб в лес. Шли мы за ним, шли… Пришли. Начали расчишшать снег и деревья обделывать, чтоб видно было, какое рубить, работали-работали, а тут вдруг метель закружила, снег повалил, потом и вовси такая вьюга закрутила! На ногах не устоишь. И прораб куда-то провалился, одни в лесу осталися. Что делать? Да подхватилися и бежать. Но куда? Дороги-то не знаем. Вот и заблудилися, никак не выйдем. Блудили-блудили... из сил выбилися. Сбилися в кучу, присели. Совсем замерзаем! А одна девчонка, что повзрослее была, и начала нас тормошить:
- Девки, идти надо. Нельзя сидеть. Замерзнем.
А мы посвернулися в комочки прямо в снегу и си-идим себе. Тогда она и сообразила:
- Что ж сидите-то? А если волки нападуть?
А там-то, в лесу этом, и вправду волков мно-ого водилося, как раз перед этим сторожа съели... того самого, о котором я тебе рассказывала, как он рояль-то себе в хату заташшыл… как раз в этом-то лесу волки и съели этого Азара, только лапти от него осталися да ступни. И вот когда эта девчонка его вспомнила, как взял нас страх! И снова бежать. Лезли-лезли по сугробам, и хорошо что поезд услышали! Бросилися к железной дороге и выбралися, Пришли к проходным, зашли в будку, а там как раз печка топилася. Отогрелися чуть, отдышалися и пошли домой. А до дому дойтить надо было ишшо километра четыре, так что пришли уже ночью. Рассказала я мамке, что с нами приключилося, а она и запричитала:
- Да провалися она пропадом эта работа! Проживём как-нибудь. Слава Богу, что волки вас не съели!
Но волков тогда я не видела, а девчонка, которая нас ташшыла, говорила потом, что волчьи глаза светилися, но она не сказала нам, чтоб вовсе не перепугалися.
И опять я после этого простудилася и заболела, ведь у нас тогда даже штанов не было, и хоть платья длинные носили, но ка-ак сиганешь в сугроб, так сейчас и почувствуешь, как на лодыжках снег таить. Вот и слегла опять, но перехворала сколько-то и поднялася. Видать, молодость своё взяла.
*1918-19 годы.
*Антон Деникин (1872-1947) - один из главных руководителей Белого движения в России.
*Нарышкино - Посёлок городского типа в Орловской области России.
*ГаргЫлки – большие комки, куски.
Купить: https://ridero.ru/books/vedma_iz_karacheva/