Ездили мы на Украину должно и в году двадцатом, мне уже почти семнадцать было, и вот зачем. Динка* тогда работала на военной базе и туда привозили шинели, гимнастерки с убитых, простыни старые, а девчонки пороли всё это и, кто помастеровитее был, чинили. Бабка-то какая если положить заплатку на штаны, так сразу та видна, а эти мастера вырежуть ее каким-нибудь манером, настрочуть машинкой, потом смотришь, вроде, как и заплатка, а по-другому смотритчя. Ну, а когда Динка порола, так клочки какие и спрячить под одежду, под юбку. Навешаить их, принесёть домой, а мамка из них и сошьёть что-нибудь… Да нет, машинки у нас не было, всё на руках стягали. Стягали и на продажу, а потом отвозили наш товар на Украину, на хлеб меняли. Наменяем так-то, а как назад везти? Отбирали ж, если банды наскочуть, поэтому и прятали возле себя. Сунешь туда-то фунтик муки, туда-то горсточку, прицепишься к товарняку и едешь. Если где ссадють, так и не возмущаешься даже, будто так и надо. А ведь обязательно за дорогу раза три, четыре сгонють, тогда и сидим, ждем, когда опять случай подвярнёцца. И все бы ничаво, но крепко ж приставать ко мне стали и солдаты, и блатные! Так что подойду к паровозу, мазута зацеплю горсть, да и разукрашу себе лицо… А раз так-то мажусь, - солдат проходить. Остановился, посмотрел на меня, посмотрел да и говорить:
- Ну что ты мажешься? Ты еще и лучше такая.
А как-то увязалася с нами на Украину сестра двоюродная Дуняшка, и собралися возле мамки три девки… как квакуха с цыплятами. Ну, подходить товарняк, а она:
- Девки, цепляйтеся!
Всцарапалися мы кое-как, закрылися двери, тронулся поезд. Осмотрелися… а вагон солдат полный! Вот и полезли к нам. Как начали шшыпать, как начали! Мы кричать, мы реветь! Ни-ичего не помогаить! Так спасибо командир один... Как выхватил наган да как гаркнить:
- Если еще кто-нибудь их тронет!.. Застрелю!
А сам побледнел, трясётся весь! Солдаты чуть и поутихли. А поезд-то, как назло, всё мчить себе да мчить. Ну, наконец, остановился. Только дверь отворилася, а мы ка-ак сыпанули оттудова кубарем! А ночь уже, темно. Куда деваться? И тут опять командир тот выпрыгнул из вагона да к мамке:
- Куда ж ты их везешь? Есть у тебя толк-то?
А мы стоим, глаза вылупили. Посмотрел он на нас, посмотрел, да говорить:
- Ну, ладно. Пошли в вокзал.
По-отоптали мы за ним. А в вокзале этом народу разного!.. В покат лежать и ступить некуда. Но все ж приткнул он нас в уголочек, где посветлее, там-то и отсиделися до утра. Ну, а утром снова прицепилися к товарняку и поехали.
А согнали нас уже возле Константиновки. По-ошли мы по насыпи. А насыпь эта такая вы-ысокая была, должно, с дом пятиэтажный. Идём мы, идем и вдруг видим: едить внизу обоз, а на него и наскакиваить банда. И откуда только взялася? Шли мы, никого не видели... И вот грабють эти бандиты обоз, а один заметил нас и ну карабкаться к нам по насыпи! Как пустилися мы кубарем на другую сторону, да вниз, вниз! Скатилися, чуть опомнилися, а тут бабы гуртом идуть. Рассказали им про бандитов этих, а они:
- Ишь какие вы смелые! Да разве ж можно ходить одним по железной дороге? Мы, когда на базар идем, то цельной когортой сбиваемся. Да и мужики артелью ходють.
Во как, милая. Ели б ни обоз, попали мы в руки к бандитам.
Ездили на Украину и по соль. До станции Бахмут, туда как раз пульмановские вагоны ходили. Бывало, как дождёмся их в этом Бахмуте, так и наменяем соли, а чтоб ее не отняли, вот что приладилися делать. Ишшо дома возьмём два куска холстины, прошьём полосками длинными, а когда наменяем соли, набьём их ею, обвяжемся под грудь, вокруг рук, ног, так и едем с этой поклажей суток пять. Если начнуть отбирать, то ташшуть-то мешки, а мы им зачем? Тормошить надо, развязывать, а зачем это грабителям? Им же некогда…А Сенька, мой будушшый муж, в кузне тогда работал и вот что приладилися с ребятами делать: наденуть шинели военные, поедуть, набяруть соли кусками, а когда наскочить грабители, то говорять: «Осторожно, это не соль. Это - квасцы для пайки железа». Бандиты и отстануть. Прохитренные ж были!
А раз соседка наша говорить:
- Ну что вы так далеко ездите? Я за три дня управляюся. Хотите со мной?
Ну, мы, конечно, подозревали, что она как-то нечестно это обделываить, но все ж поехали. Доехали до станции Змеевка... за Орлом сразу, а она:
- Дальше не поедем, здеся ждать будем.
А приехали с вечера. Ну, ночь кой-как пересидели, а как только зорька занялася, вотон, идёть поезд. Остановился. И сейчас же наскочил на него отряд этот, который всё отбирал... Кто такие... А кто ж их знаить! Бандиты, должно. Разве ж хорошие люди стануть грабить? Но больше в моряцких формах были, с винтовками. И вот, значить, вскочили они в вагон, да как начали сумки у баб и мужиков хватать! Плач, крики, выстрелы! Дети рявуть, бягуть куда зря. Одну бабу ка-ак шматанули, так она со своими узлами и вылетела из вагона, растянулася. Жива ли осталася?.. Ну, а соседка наша шепчить нам: пойдемте, мол, пора. Видать, самый момент настал. Забежали мы с другой стороны, а она хвать себе мешок из тех, что отряды отобрали! В суматохе-то кому ж до неё дело? Хватай, кто можить. А мамка и с места не стронется. Как же хватать-то после того, что увидела? Да и говорить нам:
- Дети, поехали назад. Не хочу. Пускай хватають те, кто можить, а нам соль такая и в глотку не полезить.
А тут как раз товарняк приостановился в нашу сторону. Попрыгали мы в него, да и поехали назад ни с чем. Ну а соседка приехала следом и говорить:
- Так вам и надо, дуракам. Они ж все равно отбирають, промотряды эти.
Во, видишь, и вспомнила… Говоришь, не промотряды, а продотряды*? Тем, что советская власть велела по деревням, говоришь? Ну, значить, и по деревням, и по вагонам.
*Дина – сестра мамы.
*1918-й год. Военный коммунизм. Начинается голод. Власть вводит продразверстку и продотряды, - вооружённые группы, состоявшие из рабочих, солдат и матросов должны отбирать излишки хлеба у крестьян. Люди пытаются прокормиться мелкой торговлей, садятся на товарные поезда, едут в деревню, покупают у крестьян или выменивали хлеб, а их называют «мешочниками», они преследуются как «спекулянты», на них устраиваются облавы.