Осень фотохудожницы.

естественных инстинктах), в отношении с которыми, она невольно занимала неизменное статус-кво лидера. Впрочем, такое постоянное несовершенство в личной жизни её никогда по-настоящему не печалило – будучи талантливой перфектционисткой, пышущее в ней с детства свободолюбие всё-же победило всяческие страсти к вечно неидеальным мужчинам!
  «Кто же из них хоть раз готовил мне кофе поутру? – наконец опустив взор на чашку, мысленно спросила она себя. – Да, только он – Альгирдас М.! И то ленился это делать, с поцелуями мурлыча свою коронную фразу: «Эгле, один взгляд твоих глаз меня бодрит лучше любого кофе...» Ну что ещё можно было ждать от этого талантливого льстеца? Он ведь тоже всего-навсего лишь один из представителей группы импотентных «неженок»...»
  Согрев руки теплотой чашки, Эгле Клюгельските с задумчивостью глянула в темно-коричневую муть её содержимого.
  «Жаль, что людям не сразу дано узнать, встретят ли они своего спутника жизни или не встретят, - философски подумала она. – Правда, всяческие псевдо-гадалки, доморощенные «прорицатели» и гламурные «экстрасенсы» что-то там всё ещё пытаются «предвидеть» и «изменить»... даже по обычной кофейной гуще «накаркать» Судьбу! Чего, например, только стоят «предсказания» одних индейцев майя, вовсе обещавших всем нам конец цвета!»
  Вновь, непроизвольно переведя задумчиво-опечаленный взгляд на «замуссенного циркача», Эгле вдруг подумала, что после долгих блужданий сквозь дождь и ветер, наверное выглядит весьма растрепанной.
  Выпустив из рук чашку (так и не притронувшись к ней губами!), она полезла в рюкзак за пудреницей с зеркальцем, и, достав, раскрыла её: действительно, волосы были слегка спутанными и взмокшими в кончиках; тонкая «сажа» туши размылась под глазами; а фиолетовость губ сильно поблекла.
  Считая, что растрепанность придает ей небольшое кокетство, она лишь стерла платочком «драматизированную» тушь, да заново подкрасила губы.
  «Все-таки я красивая, - глядя в круглое зеркальце, подумала фотохудожница (на миг, поглощая ртом губы для влажного блеска). – А ведь как в молодости я комплексовала по поводу внешности! Как комплексовала! Мне всегда казалось, что остальные девчонки и красивее меня, и эффектнее одеваются, и чище поют... Это сейчас я понимаю, что крупные, выступающие скулы это не недостаток, а признак высокого аристократизма. Что бледность лица, это не «болезненность», а, наоборот девичье очарованье, добиваясь которого, рискуя здоровьем, растирали свинцовыми бериллами свои лица ещё древне римлянки! Что выступающий острый нос... это не смешная нелепость, а индивидуальный шарм, говорящий о крепком здоровье и склонности к долголетию. Впрочем, последнее утверждали только французские ученые. Что-ж, и то хорошо. Кто бы сомневался в этом вопросе, как не французы...»
  Убрав пудреницу с помадой, Эгле, сама не зная для чего, вытащила салфетку, и, задумчиво раскатывая её по глади стола, снова окинула взглядом всех присутствующих в «тропиках» кафе-бара.
  «В принципе, в нашей стране в основном все красивы, - приятно констатировала она. – Даже тот одинокий старик по-своему симпатичен, тем более если учесть то, что он очень похож на Адомайтиса* (хотя, возможно это и есть наш «господин Одумайтесь»*!) Но женщины (если не учитывать ту «сущность», что за соседним столиком как крыса грызет печенья!), естественно красивее. Мы – литовки, всегда очень милы, но если нас обидеть, то можем довольно остро резануть уже как косы-литовки!»
  Опять устремляя визуальный интерес на белокурого мужчину, фотохудожница, с необыкновенным чудом внезапности, вдруг поняла, что так её привлекало в нем, а именно, несмотря на покрытие аристократической слащавости, он, в её глазах, не был ни «грубачом», ни «неженкой»!
  Это неожиданное открытие даже встрепенуло всё её тело, когда, буквально в следующую секунду, она увидела, как он, зачем-то махнув привороженному официанту, выявил отменный «античный профиль», и именно в этом ракурсе чем-то напомнил самого первого мужчину её жизни! Первого и до сих пор незабвенного ею «солнечного» красавца Вилюса К.! И... как от проникающей теплоты кофе, так от полыхнувшего по сердцу огня чувств, она сразу нырнула в одно из своих самых обрывчатых, но сокровенных воспоминаний!
  Бархатный лес, диагонально прорезанный рыжими лучами летнего заката пред серебряной чашей Гальве*... Он – Вилюс – отлитый в бронзе вечера атлетичный златовласый фавн, влюблено смотрящий на неё глазами цвета райских озер... Она – Эгле – симпатичная наяда, невинно глядящая него в обнаженной дрожи мокрого ещё нескладного отроческого тела... Первые, неловкие, стыдливые шаги друг к другу и, горячая лавина ничем несдерживаемых любовных объятий, безумных поцелуев, и бесстыдных ласк под сплошной височный набат разгоряченной крови... Шаловливые прикосновения высоких трав с тающим в них слияньем двух нагих тел... Обжигающая страсть, леденящий озноб страха, дурман сумасшедшего адреналина и, острая боль с всплеском невиданного ранее удовольствия, кровью зрелости пронзившее всю юную плоть – ранней зрелости, пробудившейся средь теней прибрежных кустов таинственного озера, в тихом шепоте которых, казалось, безмолвной песней любви неслись из глубины веков все сладострастные стоны «повзрослевших» тут древнеславянских язычниц...
  - Женщина, что с вами?! – вдруг услышала Эгле над собою знакомый глуховатый голос взволнованного официанта. – Вам плохо?!
  Будто пробудившись от сладкого сна, фотохудожница непонимающе огляделась (сразу увидев устремленные на неё взгляды людей, в том числе и грубую усмешку старой модницы, как бы утверждавшую - «Вот видите, я знала, что эта дамочка явно ненормальная!») и лишь после этого, взглянула в овальную бледность мальчишеского лица.
  - Вы закатили глаза и как-то поддались назад... – не без смущения, проговорил он, и слегка наклонившись, снова спросил. – Вам нехорошо?
  - Со мной всё в порядке... – словно сглотнув какой-то ком в горле, наконец, вымолвила она из себя. – Просто я бываю очень чувствительна...
  От воспоминания о первом вечере необычной озерной любви, у неё поразительно засияли глаза, легким румянцем прыснули бледные щеки, возбужденно «пробудились» под круткой холмики небольшой груди, а в низу живота ожило подзабытое «эхо» нежащего томления.            
  «Какой милый «неженка», - подумала Эгле, улыбнувшись официанту неожиданно пошлым изгибом губ. – Интересно, переспал ли он уже со своей барменшей?.. Ох! Что это с тобою, Эгле?! Что за мысли стали тебя посещать?! В последнее время ты только и думаешь о сексе! Видимо, верно говорят, всё те же французские ученые, что чем старше женщина, тем она более сексуально озабоченна! За тридцать, мы не хуже «зеленных» подростков одержимы сексом! Да мы просто сексуальные маньячки! Но, не помню, чтобы лично меня когда-то тянуло на вот таких «малолеток»!
  Заметив, что в возбуждении, сама того не ведая, безжалостно скомкала в руке тонкое «тело» салфетки, она всё-же смутилась непонимающе глядящего на неё официанта. Однако, это смущение сменилось резким смятением, ибо её боковое зрение сразу кануло в визуальную «прорешь» - за столиком, где недавно сидел с дочкой златовласый красавец, остались лишь его рукотворные «произведения» из салфеток!
  - А где... где мужчина? – ощутив новый ком, обратилась она к официанту. – Приятный блондин, что сидел с девочкой за тем столиком?
  - Они минуту назад вышли из кафе, - не понимая, чего она хочет, ещё более удивленно ответил ей тот.
  Неожиданно, для самой себя, почувствовав в распаленном сердце фреоновый ужас того, что возможно больше никогда в жизни не увидит этого необыкновенного незнакомца, фотохудожница, в один момент встала на ноги, накинула на плечи сумки и мигом выскочила из помещения!
  - Странная женщина... – вместе со всеми «провожая» её изумленным взором, только и вымолвил вконец обалдевший официант. – Странная...
  Думая, что она явно под «градусом» (именно думая, ибо обоняние у него оставляло желать лучшего!), он, сделав глоток нетронутого ею кофе, медленно направился к трясущейся от смеха барменше.
  Вновь ворвавшись в серо-прохладную стихию взмокшего города, фотохудожница, оказываясь под кусанием ветров, достала из рюкзака берет и быстро надела его на голову - остановившись всего лишь на несколько секунд (дабы в отражении витрины подправить убор) она, влекомая неожиданным любовным чувством, вовсю зацокала по Карлскронос.
  Несмотря на всё ту же банальную мелодичность капели с крыш, вся улица перед ней плыла в переливающихся красно-оранжевых цветах - окончательно разорванное ветрами полотно хмурых туч, превратилось во множество отдельных глыбообразных облаков, и раскрывшееся со стороны моря бордовое вечернее солнце своими покатыми лучами окатило Клайпеду одним сплошным «кирпично-рыжим» цветом.            
  Нежась в рыжести метаморфоз угасающего дня, Эгле, с первого шага из кафе-бара «зафиксировав» синее пятно крутки белобрысого мужчины с розовым пятнышком шествующей рядом девочки, немногого успокоилась, но, ничуть не сбавляя темпа, преследовала их.  
  «Что ты делаешь, Эгле?! – прямо на ходу вдруг «выстрелил» в ней изумленный разум. – Зачем ты преследуешь этого мужчину?! Что ты от него хочешь?!»
  Но впервые, она не смогла ответить себе - сексуальное возбуждение, ещё пряно  играющее по всему телу, по-прежнему охватывало её грогом*, а учащено бьющееся сердце обивалось обильными потоками горячей крови.
  Давно поняв то, что из всех «разномастных» мужчин, в жизни запоминается лишь самый первый (что в очередной раз подтверждало само тело!), она абсолютно не понимала собственных действий - почему столь стремительно «повелась» на этого зрелого «ловеласа», этого, прежде невиданного ею мужчину с ликом Аполлона?! Неужели именно он, как и Вилюс, чем-то затронул струны её сердца, или это всего лишь следующий фантом её красивой иллюзии?!
  Находясь в нешуточном столкновении противоречивых мыслей, фотохудожница все-же сдалась интуиции (в каждом стуке сердца, упрямо сигналившей – «Это Он! Милый, слегка потрепанный, но Он! Он самый! Он!»), уже без всякой рациональной оглядки, стремясь поскорее догнать уходящего. Стремясь, всеми силами своих передохнувших ног, будто именно от него зависела вся её дальнейшая Судьба!
  Увидев, что, взойдя на Биржос, загадочный красавец остановился (девочка, потянув его к перилам, стала на что-то указывать в порыжевшей Дане), у неё сразу «отлегло на душе». Немного убавив шаг, она стала придумывать повод для знакомства, но из-за взбудораживающих её волнений, он как специально не хотел выявляться.                        
  «Почему-то женщина только лишь с возрастом понимает ту истину, - почти сдавшись найти его, тут-же предалась она меланхоличной философии. – Что на самом деле, практически во всех отношениях последний голос остается за мужчинами. Мы пытаемся покорить, удержать, заманить, даже в чем-то просто использовать... Но, если мужчина действительно тебя не полюбит, он все равно уйдет. Рано или поздно, но уйдет. Уйдет (как бы мы потом в себе «классически» не драматизировали это на «весь мир»!) с пустым сердцем, не испытывающим к отжившим отношениям