Чудаки из города на букву М

вышедших в шеренгу по росту. Первым стоял Цезик. По-сле него – Алиса. За ней Саша-Икарус. Дальше Макс Ефимович. И, совсем уже в хвосте, маленький кривоногий Бержеракин. При этом все спали. Во всяком слу-чае, все стояли с закрытыми глазами, рождая у зрителей вопрос, - как же они то-гда нашли дорогу к сцене? И все усиленно извивались вокруг собственных рук, пытаясь их расцепить.
Сима приказал расцепить руки. С видимым трудом отделяя руки друг от друга, вышедшие освободились от навязанного их верхним конечностям состоя-ния.
То же самое сделала в подвале и Зоя Беньевна. Теперь она продолжала блудить по подвальной комнате с бессильно опущенными руками. Какая-то сила все время подводила ее к выходу. Но эта дверь в подвал была заперта на щеколду впопыхах убежавшим назад в зал Цезиком. Оставалась крышка люка над головой. Но вектор силы, водящий Зою Беньевну по подвалу, вверх пока что не направлялся.
И вот теперь, когда перед Симой стояло на глазах у всего зала целых пять, самолично им загипнотизированных человек, он решительно не знал, что же с ними делать в течение хотя бы ближайшего часа. Меньше нельзя было длить представление, за которое он намеревался получить деньги.
Все, что он умел придумать в гипнозе, это накормить Пегасова улитками Эти Львовны, да заставить его же сожрать тапочки. Но сейчас он с сомнением посмотрел на принесенные Бонифацием тапочки и отверг всякую мысль о них. Картошку, если конечно ее почистить, едят в сыром виде даже некоторые дети, – Сима сам это видел. Но начни он предлагать сейчас этим четырем милейшим людям, (пятый был Пегасов, которого Сима к милейшим не относил) сырую картошку, не возмутятся ли их родственники, которые, возможно, сидят в зале? То, что вот этого, стоящего предпоследним, человека с приятной семитской внешностью изо всех сил удерживала на месте жена, (а может и не жена, но, во всяком случае, женщина), Сима видел своими глазами. Но ведь он больше ниче-го не мог придумать, кроме.… А ведь это, как сказал бы Пегасов, идея!
-Уважаемые гости, - сказал тогда Сима. – Вероятно, все из вас слыша-ли….
«Нет, - подумал Сима, что-то подобное я, кажется, уже говорил в нача-ле».
-…а может, и не слышали, - продолжал он после этого воспоминания, - что в мире все большее количество людей начало избирать основным видом своего питания потребление продуктов в сыром – то есть абсолютно таком, ка-ком и должно быть – виде…
И после этого Сима в течение ближайших пятнадцати минут рассказывал залу, – в котором, без всякого сомнения, могли оказаться люди, куда более сведущие в этом вопросе, - о пользе сыроедения.
-В обычном, то есть не гипнотическом, состоянии вкус сырых продуктов кажется нам зачастую отвратительным. Но это вовсе не значит, что он таковым и является. И только гипноз сбрасывает с человека его привнесенную воспита-нием, привычками, окружением, предубежденность перед термически не обра-ботанной пищей. И в этом мы сейчас с вами постараемся убедиться. Возьмем, к примеру… - Сима покрутил головой, изображая поиски чего-нибудь первого попавшегося под руку. Разумеется, первым попался сырой картофель, ждущий в ведре своей очереди на съедение  - …Вот, к примеру, этот картофель.
«Елки – палки, помыть забыли», - подумал Сима, глядя на черные комья грязи на корнеплодах.
-Конечно, до тех пор, пока наши друзья, любезно согласившиеся выйти на сцену… - «Хорошенькое любезное согласие» – сам же и подумал Сима, - …будут думать об этих плодах, как о сыром картофеле, никто из них не захочет его есть. Но давайте предложим им… яблоки. Вы бы не хотели сейчас свежих, хрустящих яблок? – спросил он первого из шеренги, кем был Пегасов.
Стоящие на сцене, минуту назад и сами не ведающие о том, насколько сильно им хотелось именно яблок, наперебой начали кричать: «Да-а.… Хочу.… Хочу…»
Сима попросил в зале нож, и кто-то мигом вынес ему перочинный нож. Он стал очищать картофель и раздавать его не ведающим своей доли загипноти-зированным. Надо было видеть, с каким аппетитом они начали хрустеть сырой картошкой, причмокивая и присербывая вытекающий крахмальный сок.
Когда очередь дошла до Бержеракина, тот вырвал у Симы картофель, да-же не позволив его очистить. Он сказал, что яблоки любит есть с кожурой, и съел картофелину, пачкая себя вокруг рта грязью, с невероятной жадностью. Сима даже испугался, как бы сейчас из зала не раздались возмущенные голоса общественности, шокированной таким вопиющим издевательством над живым человеком. Но Бержеракин пришел на представление один. А общественность, как правило, лояльно относится к подобным безобразиям, если они не касаются ее лично, или членов ее семей. Общественность, глядя на поглощающего сырой, а главное – грязный, картофель Бержеракина, только покатывалась со смеху. А после того, как Бержеракин потребовал яблок еще, бурно зааплодировала. Непо-нятно только, кому – Симе или Бержеракину.
В это же самое время Зоя Беньевна, которой тоже, в числе прочих загип-нотизированных, пообещали яблок, тыкалась по запертому подвалу в бесплод-ных поисках. Сначала в поисках пути к сцене, а теперь, конечно же, в поисках яблок. И только руками разводила от непонимания: – яблок пообещали, но так и не дали.
Покончив с картофелем, и, опять встав перед проблемой «что же делать дальше?», Сима подумал для разнообразия предложить своим подопечным раз-деться. Якобы для купания в море. Но вовремя одумался, обратив внимания на Алису. И тут сама судьба подсказала ему дальнейший ход представления. Он вдруг обратил внимание, что маленький северянин что-то сосредоточенно бор-мочет себе под нос.
-Что вы говорите? – спросил Сима громко, для зала.
-Работаю, - серьезно ответил Бержеракин.
-Вы оратор? – спросил Сима.
-Нет, - ответил чукча, продолжая даже между этим ответом что-то бормо-тать себе под нос. – Я - поэта–анималиста. Разве не видно?
-Я знаю, есть художники–анималисты…, - стал вслух вспоминать Сима свои ущербные познания в области искусств.
-А я - поэта–анималиста, - настаивал на своем призвании  Бержеракин. И, словно обидевшись, добавил: - А что, нельзя? Как чукча, так нельзя?
-Можно, конечно, - развел руками Сима. – И что же вы сочиняете в дан-ный момент?
-Басню, однако.
-О животных?
-Нет, о зайцах. И оленях, - добавил Бержеракин. – Соединяю зайцев с оленями.
Сима ничего не понял. Он вслух, для зала, объяснил бред Бержеракина о зайцах и оленях глубокой загипнотизированностью последнего. Но на всякий случай спросил:
-И как, соединяются?
-Плохо, - признался Бержеракин, и озабоченно пояснил. – Рога шибко мешают.
-А то, что уже соединилось, можно послушать?
-Не дописан еще, - буркнул Бержеракин и вновь забубнил что-то. – Ага, вот… - он приподнял указательный палец, чтобы ему, не дай Бог, не помешали, и, видимо, поймал–таки конец своей басни. Он даже вздохнул облегченно: - Вот, послушай. Все слушай, басня читать буду, однако.
Мы передаем его басню так, как услышал ее восхищенный зал.


Решили чукча и чукчанка
Запрячь, однако, зайца в санки.

Но шибко маленький косой –
Решили – будет пусть большой.

И покумекав по-малешку,
Женили зайца на олешке.

Зайчиха – (заячий жена)
Изменой был огорчена,

И мужу тоже отомстила –
Рога на зайца нацепила,

Когда она самцу оленя
В канав дала без промедленья.

Когда ж пришел в яранг весна
Олешка зайцев родила,

И так ей было мало больно,
Что даже ух не повела.

Беремен и зайчих скакать –
А ей еще… олень рожать…

Мораль сей басни таковой –
Всегда страдает, кто малой.


-Ну, как? – спросил Бержеракин. – Хороший басня получился?
Сима только развел руками.
Зал же грянул овациями.
-А с зайчатами-то что? Выросли, чтоб в санки их запрягать?
-Нет, - ответил Бержеракин. И добавил сокрушенно: - В тундра убежал.
Внезапно, то есть настолько внезапно, что на это не успел среагировать даже зал – свой сценарий вечера начал проводить Макс Ефимович.
Начал он с того, что сделал странный жест. А именно, - со всего маху влепил Симе пощечину. Пощечина вышла звонко и хлестко. Сима от неожидан-ности опешил, схватился за щеку, и остолбенело уставился на Макса Ефимови-ча. Макс Ефимович, казалось, весь пылал. Глаза его, широко открытые, вопреки гипнотическому сну, который минуту назад демонстрировал Макс Ефимович, горели адским гневом. Он приподнимался на носочках и опускался назад на пятки. Он напоминал собой пособие по школьному курсу физики, демонстри-рующее пример гармонических колебаний. Ноздри его, из без того от природы несколько расширенные, раздувались, как маленькие кузнечные меха, и каза-лось, что из них вот-вот вырвутся струйки клубящегося дыма. Макс Ефимович шипел, и шипение его было слышно даже в самом дальнем углу Ленинской комнаты. (Впрочем, она и не была таких уж громадных размеров).
-П–шел прочь с мостика! – Именно в такое требование трансформирова-лось шипение Макса Ефимовича.
-Откуда? – продолжая охлаждать ладонью все еще горящую щеку, не по-нял Сима.
-Прочь с мостика, мерзавец! – возвысил шипение до звука Макс Ефимо-вич.
Мы же с этого момента перестаем видеть на сцене тех бедных, поддав-шихся гипнозу людей, которых, пользуясь их гипнотической подневольностью, заставляли есть сырую картошку. С этого момента перед нами – экипаж штур-мующего Средиземное море еврейского пиратского судна.
Сима отпятился на несколько шагов назад. Макс Ефимович, видимо, не оставшийся довольным столь незначительным отступлением, грозно двинулся на Симу. Сима под таким натиском невольно спрыгнул со сцены. Он решитель-но ничего не понимал. Похоже, что гипноз, подобно огню, может вырываться из-под контроля. Зал тоже был в полнейшей растерянности. – Как воспринимать этот неожиданный демарш такого с виду кроткого еврея, - как оригинальный поворот сценария? Но по алой щеке гипнотизера трудно было не поверить в та-кой натурализм игры. Или семит в очках действительно вышел из-под власти гипнотизера?
-Моня, как это понимать? – раздался возглас из зала.
Макс Ефимович, тем временем, удовлетворился покиданием Симой того, что он называл «мостиком», и раскачивающейся пиратской походкой подошел к Алисе. Потом, как покупаемой лошади, заглянул ей в зубы. Затем нагнулся и, подняв ее ногу, осмотрел Алисину ступню, обутую в резиновый летний тапочек. Покачав головой, он повторил ту же операцию с другой Алисиной ступней. После осмотра Макс Ефимович повернулся к Бержеракину и низким, совсем не своим, голосом, не предвещающим чукче ничего хорошего, строго спросил:
-Почему не подкована? А, скот?
Как знать, может Сима, сам того не ведая, ввел этих бедных людей в ка-кой-то совместный гипноз? Потому что Бержеракин ответствовал следующей фразой, причем, заметьте, без малейшего чукчанского акцента:
-Простите, капитан, но вы ему приказывали подковать вашу лошадь. – При этом Бержеракин показал на Цезика.
Макс Ефимович повернул голову к Пегасову.
Того била крупная дрожь.
Макс Ефимович молчал.
Цезикова дрожь, меж тем, явно усиливалась.
-Не успел, капитан, - пробормотал Пегасов, покрываясь горячей испари-ной. – Корабль отшвартовался раньше, чем смежники подвезли подковы. По-звольте смыть позор кровью? – умоляюще посмотрел он в глаза Моне.
-Позволяю, - милостиво разрешил Макс Ефимович. – Смежников,