Кто видел в море корабли... (хроника одного экипажа)

            

  - А шуточки здесь неуместны! - окончательно обозлился  “артиллерист” и завершил тем, с чего и начал:                                      .      .          - Качественно и в срок проведем доковый ремонт!  - он свернул  листы  доклада  и,  вполне  довольный собой, сошел с трибуны.  Ему бешено аплодировали. Выступили два комсомольца. Один поддержал, обоб-тыть, зама в отношении мата, другой рассказал о взятых соцобязательствах, естественно повышенных относительно прошлого года. Комсомольский секретарь Иван Шаповалов пытался вытащить еще какого-нибудь комсомольца, но ему это не удалось - киномеханик Гриша Миронюк уже шелестел лентой, вставляя в аппарат "Украина" художественный фильм "Три тополя на Плющихе". Механик говорил коротко и по делу, но внимание собрания уже угасло переключилось на "Три тополя" и прения прекратили.                                                     

 - Ну, папуасы…, - неопределенно выругался “фараон”, сидевший в первом ряду. И убыл. Через два дня подводная лодка ушла в док и завод, в известную всем морякам Северного флота губу Палая, пере-именованную ими же в Половую, что в Екатерининской гавани  налево.                                         

                                                                                             ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ                                                                                                                                                                                                                     

                                                                           Некапитальный ремонт. Плавбаза “ Егоров”

                                                          

                                                                                                 Обязуюсь стойко переносить  тяготы  и лишения военной службы… .                                        .                                                                                  (Дисциплинарный Устав ВС СССР гл 1. ст 3 )



          Плавбаза “Егоров” (бортовой номер 248) сидела на воде с кре-ном и дифферентом, подбоченившись к заводскому причалу, как тор-говка семечками к прилавку на одесском Привозе. Она уже не помнила года своей постройки, спуска на воду и лихой корабельной молодости, списанная с лицевого счета военно-морского флота лет 12 назад. Старуха никак не могла попасть в утилизацию “на иголки”. Мешали разные обстоятельства – нехватка средств, заводских мощностей, более важные дела на заводе.  Она уныло догнивала у причала, поклевывая то носом, то кормой, заселенная полчищами портовых крыс и тараканов и была бельмом на глазу у командования бригады ремонтирующихся кораблей, на попечение которого была приписана.  На нее-то и поселили экипаж атомного подводного ракетоносца, прибывшего на модернизацию и докование сроком на 3 месяца. Места для экипажа в комфортабельной, по флотским меркам, казарме, образца 1963 года, не нашлось и экипажу приказали разместиться на плавбазе. Командование бригады с удовольствием спихнуло ответственность за непотопляемость "Егорова" на подводников, решив сразу две проблемы. Комбриг, подавляя в себе естественное стыдливое чувство за ситуацию, сурово наставлял командира, механика и замполита  об  ответственности за живучесть “Егорова”, особо подчеркнув расхлябанность  приходящих  экипажей, вырвавшихся из  перволинейности* в своих базах на ремонтную свободу. Комбриг Журавский, старый подводник, командовавший еще “Северянкой”, переживший на своем месте в бригаде ремонтирующихся десятки экипажей, знал о чем говорил.                                    

-- Оргпериод, батеньки, оргпериод! Никаких сходов на берег, корабль и плавбаза. Знаю я ваших молодцов, сразу по кабакам и девкам – вот тебе и ЧП. Половой инстинкт – причина грубых нарушений воинской дисциплины! Дней десять, я думаю, хватит? Привыкните, наведите порядок на “Егорове”, обустройтесь. Почитайте уставы.  Форму одеж-ды… э-э-э, ну вы понимаете… И чтобы – ни - ни…  А то я, а то мы…, едреньть, - неожиданно забуксовал комбриг. На том и расстались. Подводников не спросили - может есть какие-то проблемы?  Привыч-ный этикет – вы пришли, а мы не ждали, ну и решайте свои проблемы сами.                                                            .          .                                      .      Техническое и бытовое состояние “Егорова” смущало даже видавших виды старых военморов. С описанием всех достоинств этого, с позволения сказать, плавсредства мог справиться только великий и могучий русский язык с его изобилием определений, сущест-вительных, прилагательных, идиом, междометий и неформальных выражений, знанием которых всегда отличались российские моряки. Никакой иностранный здесь не годился – не хватило бы лингвистических возможностей. Русским языком и генетической памятью на точные выражения в сложных обстоятельствах моряки и воспользовались, как только ознакомились с судном. Меру своей остойчивости и непотопляемости оно осознавало с трудом. Полузатопленные трюмы, крен и дифферент указывали на фильтрацию воды внутрь корпуса и не рас полагали к оптимизму даже тех, кто не знал, что такое остойчивость. Слегка обнадеживал навал правым бортом на пирс, дополнительные швартовые концы, да единственный из пяти возможных водоотливной насос, периодически выплевывавший ржавую воду трюмов за борт. Запускал его какой-то местный обросший абориген, судя по фрагментам одежды, матрос из состава немногочисленной команды “Егорова”, скрывавшейся где - то в носовых кубриках. Не просыхающий его командир, старший лейтенант  Лыков, сосланный сюда на вечное поселение лет пять назад за проступки, “дискредитирующие звание советского офицера”, появлялся утром  и, после пересчитывания по головам своего войска и выслушивания докладов, исчезал до следующего дня.  ...Нижние палубы и коридоры на пути к единственному действующему нужному месту, именуемому на флотах гальюном, освещался редкими светильниками и потому всегда были в таинственном и жутковатом полумраке. Зловещая тишина нарушалась лишь шорохами многочисленных животных, населявших “Егорова”. Эта палуба  считалась необитаемой и туда ходили по нужде, зачастую коллективно, чтобы чувствовать себя увереннее в этом зоопарке. Офицерская палуба являла собою каюты на двоих, преимущественно без дверей и с иллюминаторами без задраек, разбазаренных на значки и прочие матросские поделки. Местная фауна в виде крыс и тараканов освоила помещения раньше и чувствовала себя в них по хозяйски. По вентиляционным коробам на подволоке поголовье носилось табунами, как на ипподроме. А минер Кулишин обнаружил у себя под диваном целое семейство. Рыжие тараканы, шевеля усами, беззастенчиво сновали в каютах по облупленным переборкам и столам. Проемы дверей, завешены старыми пыльными одеялами времен русско-японской войны, а грязь и вся эта неустроенность контрастировали с крахмальной, осле-пительной  белизны, рубашкой штурмана  Петрова,  его отутюженны-ми брюками, полированными ногтями и сверкающими ботинками. Од-нако нестерпимо хотелось соответствовать моменту, месту и обстоя-тельствам – надеть ватник, кирзовые сапоги и неделю не бриться…                                      

      Оргпериод начался, естественно, с накачки у командира. Выплеснув на подчиненных офицеров весь нерастраченный заряд  неудо- вольствия  от  унижения  расквартированием и настращав всевоз-можными карами, командир Марков закончил предупреждением о  венерическом неблагополучии гарнизона и  убыл в  городок к друзьям. Эстафета обустройства перешла к старпому  Пергаменту.                  

 И… началось размещение… Как обычно, с большой приборкой, раздачей постельных принадлежностей, наклеиванием бирок, многочисленными смотрами, замечаниями, устранением замечаний, совещаниями и докладами. Было грустно от мерзости бытия, холодного ужина с заскорузлой, недоваренной кашей, с трудом приготовленной на единственной исправной конфорке электроплиты и предстоящей ночевки в разоренных каютах. И было бы совсем невмоготу…, да - некогда в этой кипучей деятельности по обустройству и напоминаний вездесущего замполита относительно - “стойко переносить тяготы и лишения военной службы”. Ох уж эти бесконечные тяготы и лишения. Мы с ними родились, с ними и умрем, или погибнем. И, если когда-нибудь они, тяготы и лишения, будут кончаться или станут менее тягостными, всегда найдется кто-то  вышестоящий, ответственный за них,, кто обязательно  придумает что-нибудь новенькое… В действующих армии и флоте (не на военных кафедрах, штабах и НИИ, естественно) служивому люду иногда кажется, что вся эта военная служба придумана в основном для преодоления тягот и лишений и только  попутно  для  учения военному делу и победы над вероятным противником.                                      

 ...Наконец, поздно вечером закончилась эта суета, раздача постелей, бирки, крики, мат, завешивание дверей в каютах, превентивный разгон тараканов и крыс и наступил отбой. На подводной лодке проверили вахту, счастливо ночующую в относительном комфорте подводного корабля, и разошлись по каютам.     Андрей Шарый разместился на ночлег с корабельным интеллигентом, штурманом Петровым. Штурманец предложил не выключать свет, чтобы отпугнуть живность и, завернувшись в одеяло с головой, мгновенно уснул. Андрей пошелестел бумажками записной книжки, сделал большой глоток из  фляги, разбавленного до 70 процентов корабельного спирта, загрыз сухарем и, не раздеваясь, задремал, приготовив на табурете башмак для самообороны. Никто не будил, но глаза открылись сами собой. Надо сказать, зрелище было омерзительно.  На плече у завернутого с головой Петрова сидела, cвесив хвост, огромная рыжая крыса и умывалась, поблескивая бусинками глаз. Акселератка вовсе без смущения покосилась на Шарого, ловко увернулась от башмака и лениво скользнула под диван. Башмак влупил в штурманский  бок, но судоводитель не проснулся и, всхрапнув и не разворачиваясь из одеяла, повернулся на другой. Фауна веселилась всю ночь, но Петров, утом-ленный переходом, узкозтями, расселением, и принятыми на сон грядущий 150-ю граммами,  молодецки спал.  Андрею не спалось. Он хлебнул из фляги и, поеживаясь, вышел на палубу, поминая недобрым словом  начальство, плавбазу, ремонт, крыс и вообще всю свою неустроенную флотскую жизнь с вечным дорожным чемоданчиком, покиданием дома под утро и прерывистым походным сном сидя.       

Светлая полярная ночь легко катилась к утру и, цепляясь  за сопку, показался  первый  робкий  лучик  солнца, открывая новый день служения отечеству. Окрестности замерли в тишине, только картаво  кричали чайки,  будто  пытались выговорить букву “эр”, легкий туман поднимался над гладью залива, хрустальный утренний воздух близкой осени был прохладен и свеж. Корабли дремали у причалов и в доках, отдыхая от стремительного и шумного заводского дня. На душе у Шарого временно потеплело.  В 6 утра он освежился из умывальника, с трудом выскоблил щетину, намылив помазок в ржавой холодной воде, и пробежался вдоль причалов.                    

       После завтрака, подъема флага и проворачивания механизмов на корабле,