удовлетворившись одной жертвой, выйду на ночные улицы города, чтобы отлавливать и убивать молоденьких девушек для насыщения своего нездорового аппетита? Интересно, что такое рассказал им обо мне мистер Каннинг, что они так всполошились? А если к этому ещё прибавится повесть этой смертельно перепуганной парочки дельцов, которые не меньше моего смахивают на некрофилов, и в полиции узнают, что я теперь вооружён топором, то тогда моя цена, вероятно, возрастёт ещё сильнее. Ну, наконец-то моя чёртова жизнь стала хоть что-то стоить.
Итак, я вернулся в нашу печальную обитель ни с чем. Мне так и не удалось раздобыть гроб. Как было с моей стороны наивно надеяться на чью-то бескорыстную помощь. При помощи лопаты я подпёр дверь в часовню и сдвинул к входу пару лавок. Едва ли это спасёт нас в том случае, если кому-нибудь станет известно о моём местонахождении, и всё же так я чувствую себя немного спокойнее. Только после этого я осторожно сдвинул крышку саркофага и с облегчением увидел, что моя спящая красавица цела и невредима. Мертва, конечно, но всё же цела. Прости, я такой неудачник. Не справился даже с этим лёгким делом. Не смог достать для тебя гроб. Надо было прикончить этих ублюдков и забрать один из гробов Диксона. Но куда уж мне браться за такое. Ты простишь меня? Я обязательно что-нибудь придумаю. Конечно, я мог бы оставить тебя прямо здесь, в этом саркофаге – чем не королевская гробница для принцессы? А если вдруг сюда забредёт какой-нибудь странствующий паломник и преклонит колени перед твоей могилой, Бог обязательно ответит на его молитвы – ведь ты, моя маленькая святая, наверняка восседаешь там, у ног самого Христа и поёшь Ему свои псалмы. Может, для того Он и забрал тебя к Себе в столь нежном возрасте, в твоём расцвете, чтобы ты была рядом с Ним. Бог тоже влюблён в тебя.
Но нет, нет, я не могу положить тебя в эту каменную коробку. Ты должна быть погребена в земле, как принято у всех христиан. Что, если кто-нибудь придёт сюда и догадается открыть крышку? Что, если какой-нибудь подонок надругается над твоим прахом? Нет, я положу тебя в гроб и закопаю во дворе. Там уже никто до тебя не доберётся. Только черви. Но даже они не столь страшны, как люди. Я найду для тебя гроб. Я обязательно что-нибудь придумаю. Доверься мне.
Я твержу это на разные лады и ласково обнимаю ту, которой уже безразличны мои заверения. Она же не слышит меня. Ей всё равно. Так зачем ты появилась в моей жизни? Зачем лишила меня моего бесчувствия, когда сама ты уже не способна ни на какие чувства?
Так глупые дети обнимают свои игрушки, жадно прижимают их к себе, ища в тех утешение. Глотая слёзы, я притягиваю к себе безжизненное, как осколок льда, тельце моей маленькой феи и вдыхаю лилейный аромат её невесомых волос. Постепенно ко мне приходит умиротворение. Пленительный покой без надежды на будущее. Мы оба с тобой мертвецы. Нас ничего не ждёт впереди. Наше счастье, наши мечты, наши страхи и потери – всё уже в прошлом.
Положив топор рядом на пол – я убью любого, кто попытается нарушить наш покой – я лёг в саркофаг вместе со своей девочкой, и она безмятежно приникла к моей груди. Гробница заменит нам брачное ложе. Но у нас не будет брака, не будет любви, не будет счастья – они нам ни к чему. Спи спокойно, дорогая, я не потревожу твой покой. Уже никто не причинит тебе зла. А завтра я придумаю, где раздобыть для тебя гроб. Я упакую тебя с таким тщанием, что ты отправишься в своё последнее путешествие, как куколка в красивой нарядной коробочке, посланная в подарок Богу. И пусть все ангелы Небесного Царства любуются тобой. Ты заслужила их любовь.
4. ...Но почему я допустил, чтобы Эдриан в одиночестве посещал эти проклятые занятия? Почему я посчитал, что пятнадцатилетний мальчик сможет постоять за себя в случае опасности? Почему я не раздобыл денег, чтобы устроить моего брата в нормальную школу? Как я мог поверить в искренность этого проклятого профессоришки, когда тот заверял меня в своём бескорыстном желании нам помочь? И почему в тот вечер, когда плачущий навзрыд Эдриан открылся мне, я не нашёл каких-то важных, правильных слов утешения, которые навсегда бы избавили его от необоснованного чувства вины? Почему я не обратился в полицию с заявлением на этого чёртова извращенца? Почему не заметил, как той злосчастной ночью Эдриан покинул наш дом и направился к Лондонскому мосту? И почему, наконец, после того, как моего несчастного брата выловили из вод Темзы, я не убил собственными руками того мерзавца, из-за которого всё это произошло? Да, знаю, это бы уже не вернуло Эдриана. И всё же почему, почему, почему?!
Теперь я знаю, как всё было. Моё молчание, мои сухие глаза, мои неловкие и сдержанные слова утешения – всё это смутило Эдриана и заставило его поверить в то, что я виню его самого во всём случившимся с ним. Мне не хватило слов, чтобы выразить, как болит моя душа за него, как я виноват перед ним, что не смог его защитить. Я боялся обнажить свою слабость перед младшим братом и не смел проронить ни слезы. Я был собранный и спокойный, как бесчувственная глыба льда. Этих холодных слов и неуклюжего объятья было недостаточно, чтобы спасти его. Я должен был прижать к себе моего бедного мальчика, целовать его ноги и молить о прощении. Эдриана убили не стылые воды Темзы и даже не старый извращенец, надругавшийся над ним. Эдриана убил я сам – своим проклятым бесчувствием.
А теперь я должен уложить в гроб ещё и её – эту хрупкую девочку, что даже младше моего брата. Отчего бы, милая, нам не обменяться местами – тебе жить под ясным солнцем, танцевать и любоваться цветением маргариток, а мне лежать спокойным и совершенно бесчувственным на дне могилы?.. Спокойным? О нет, смерть не принесёт мне покоя. В аду я буду веками искать своего бедного младшего брата. На каком кругу преисподней растёт дантов лес самоубийц? Но я не посмею поступить, как Эдриан – я не отвергну свою окаянную жизнь, хоть она и сама всегда отвергала меня, как неугодного, постылого ухажёра. Я доиграю свою жалкую роль до конца и покину сцену только, когда мне это позволит Господь – и тогда я приму смерть, как символ Его прощения, как Божий поцелуй. Мне нельзя своевольно идти туда вместе с тобой, милая моя. Я не заслужил эту награду. Нам не суждено соединиться ни в жизни, ни в смерти. Небо не подарило мне радости встретить тебя в те благословенные дни, когда ты ещё дышала этим воздухом и на бледных губах твоих играла улыбка. Чем я столь прогневил Бога, что мне отказано в таком счастье, как любить тебя – живой? Нежность маленькой нищенки, в чьих глазах я увидел бы своё отражение – неужели это так много? Но мне не дозволено даже этого. Хотя разве не я сам отринул жизнь и заперся в морге с трупьём? Не стало ли это моим добровольным жертвоприношением, которым я попытался искупить свою вину за то, что не спас Эдриана? И теперь всю свою оставшуюся жизнь я обречён укладывать людей в гроб. Но как мне проститься с тобой, моя маленькая? Я не могу потерять ещё и тебя.
Уронив лицо на ладони, я сидел на краю гробницы и не смел оглянуться на покоящуюся там девушку. Какое-то противное чувство и привкус соли во рту заставило меня опомниться от тяжёлого забытья, и я сплюнул на пол свой сломанный зуб и пару капель крови. Чуть больше года назад мои зубы стали крошиться, как те ракушки, что мы с Эдрианом собирали в детстве. А ведь я ещё не стар, но мои зубы уже гниют. Я стыжусь разговаривать с людьми и не смею улыбаться – вдруг они заметят эту мерзость. Зажав ладонью рот, я ощутил, как в глазах защипало от едва сдерживаемых слёз. Я и вправду отвратителен. Урод, которому самое место на погосте. Как мне стыдно, что ты видишь меня таким. Была бы ты жива, ты бы уже убежала от меня с отвращением. В этот миг, когда с моих ресниц всё же скатилась пара крупных слезинок, мне почудилось, словно кто-то коснулся моей спины. Нервно обернувшись, я устало воззрился на мою умиротворённую покойницу. Это ты, ангел мой, коснулась меня своей доброй рукой, чтобы утешить мою горечь? Похоже, я схожу с ума. Мне хотелось поцеловать твои тонкие пальчики, нежное прикосновение которых стало бы для меня самой великой наградой, но я не посмею коснуться тебя своим гадким ртом с гниющими зубами. Таким уродам, как я, позволено целоваться только с червями. Уже скоро придёт и мой черёд отправиться на свидание с ними.
Но теперь я точно знаю, что делать дальше. Было бы слишком проблематично искать для тебя гроб. Значит, я сделаю его сам. В часовне достаточно крепких скамеек – если разломать их на доски, вероятно, мне удастся сладить из них недурной гробик. Осталось только разжиться инструментами. У меня есть топор, но без гвоздей, молотка и пилы мне никак не обойтись. Придётся мне опять идти на ночную охоту. Быть может, на сей раз мне повезёт, и я сумею ограбить какого-нибудь плотника – не у Диксона же мне просить помощи. Да и к тому же это будет не воровство – как только я справлю твои похороны, я обязательно верну инструменты хозяину. А теперь, прости, мне надо идти. Потерпи ещё немного, скоро твои скитания по этой бесприютной, жестокой земле окончатся. Я скоро возвращусь и возьмусь за работу, а ты покуда спи спокойно, моя милая Элейна... Нет, нельзя давать имя мёртвой. Это ещё хуже, чем приручить бродячую собаку – собака, по крайней мере, жива, а моя возлюбленная – труп.
На улице ужасно похолодало, но тело моё уже давно настолько окоченело, что я почти перестал что-либо ощущать. Рубашка моя после суток проведённых в гробнице в объятьях трупа отсырела, а теперь на промозглом ветру она вмиг покрылась слоем инея. Будь я прежним собой, наверное, уже издох бы от этого мороза, но человека, у которого есть какая-то важная цель, не так-то просто затащить в могилу. Мне ещё рано умирать. Кто ещё кроме меня похоронить мою девочку? Надо идти вперёд. Среди запертых на ночь мастерских мне обязательно попадётся столярная. После непродолжительных блужданий среди потёртых домов, я наконец отыскал сарайчик плотника. Осталось только взломать дверь. Но тут за моей спиной раздался разъярённый собачий лай. Испуганно обернувшись, я попятился и вжался в дверь, оробев от вида крупного пса с сверкающими безумной яростью глазами. Сейчас эта тварь перебудит всю округу. Или хуже того – загрызёт меня. И чего ты только от меня хочешь, вшивая гадина? Думаешь, мои косточки такие сладкие? Они, наверное, тоже гнилые, как и мои зубы. И почему я только не догадался прихватить с собой топор? Сейчас он пришёл бы кстати. Хотя я едва ли могу представить себя сражающимся с бродячей псиной. Признаться, я всегда их побаивался. Да, я не только урод и некрофил, я ещё и отменный трус.
Пёс тем временем приблизился ко мне на достаточно опасное расстояние и, поведя носом, вдруг поджал хвост, а затем неожиданно отступил с ужасом в своих жёлтых глазах. Что это значит? Неужели я так провонял мертвечиной, что сумел напугать его? Или это гнилой запах моей собственной окостеневшей плоти – столь гнусный и нечеловеческий, что ни одна живая тварь не может его вынести? Так или иначе, как ни странно, столь устрашивший меня враг с жалобным скулением попятился назад и умчался прочь во мрак. Но едва ли у меня было время и силы, чтобы
