Жизнь продолжится в смерти. Жизнь всегда продолжается.
Завтра я её похороню. Завтра, потому что теперь уже слишком поздно. Светает. Не могу же я бродить средь бела дня с трупом, наряженным в подвенечное платье. Следующей ночью я найду для неё какой-нибудь ящик или хотя бы мешок. А если и с этим не повезёт, брошу в землю прямо так. Хотя было бы гораздо проще отправить её в путешествие по Темзе, туда же, где пытался обрести покой Эдриан – и пусть моя несчастная Офелия катится ко всем чертям. Но я стал слишком часто употреблять по отношению к ней слово «моя». Это очень опасная ошибка, а их у меня и без того уже достаточно.
Нужно переждать ещё один день. Только бы дождаться темноты. Ужасно похолодало, кровь стынет в жилах. Здесь ничуть не теплее, чем на улице, но, по крайней мере, мы надёжно скрыты от посторонних глаз. Мы? Это слово мне тоже лучше больше не употреблять.
Обследовав дом ещё раз, я нашёл пару диванных подушек, сваленных в кучу на полу. Вполне уютное место для отдыха. Заботливо закутав бледную невесту смерти в свой сюртук, я уложил её рядом с собой и погрузился в беспокойную дрёму. Покойница, приникшая к моей груди, не могла помочь мне согреться, она была лишь ненужным бременем, которое я добровольно взвалил на свои плечи, но сквозь свой тревожный сон я ощущал, как уголки моих губ, уже давно позабывших улыбку, раздвигаются сами собой в гримасе горького счастья.
3. Пробудил меня тяжёлый приступ удушливого кашля. Выпустив девочку из своих объятий, я поспешно отстранился от неё – боялся запачкать кровью её волшебное платье. И платок как назло потерялся. Ах, нет же, он в кармане сюртука, а сюртук на моей покойнице. Зажав рот платком, я изо всех сил попытался перебороть кашель и успокоить дыхание. Как бы кстати сейчас пришлась пара глотков опиума, склянка с которым осталась лежать под подушкой в моей каморке. И отчего я не имел привычки носить его с собой в кармане? Любопытно, что сделает мистер Каннинг с моими вещами после нашей размолвки? Скорее всего, выбросит всё, кроме денег, естественно. Вряд ли он пренебрежёт даже парой шиллингов, что у меня там припасено. А матушкина Библия? А «Роман о Розе»? Если он поймёт их стоимость, то вероятно, попытается продать. Но вполне возможно, что он попросту бросит их в топку. Закусив губу, я попытался отогнать от себя эту мысль. Из всех моих нынешних бед потеря того немногочисленного имущества, что я, можно так сказать, подарил мистеру Каннингу, является наименее тяжкой.
Утерев кровь с губ, я стыдливо покосился через плечо на мирно спящую вечным сном девочку в белых кружевах. Как я смею тревожить её своим гадким кашлем. Вероятно, мне в любом случае рано или поздно пришлось бы оставить мою работу. Это так бестактно и вульгарно – издавать шум и распространять инфекцию. Особенно когда ты работник морга.
Поднявшись на ноги, я печально посмотрел на безмятежно дремлющего ребёнка, что какой-то усмешкой судьбы оказался на моём попечении, и аккуратно поднял её на руки. Пора с этим закончить. Теперь я точно знаю, что делать. На том берегу живёт мой знакомый гробовщик – Диксон – возможно, я сумею уговорить его отдать мне какой-нибудь плохенький гробик для ребёнка. У меня больше не осталось ничего ценного – мой сюртук и ботинки столь изношены, что ими ни за что не получится оплатить столь ценное приобретение, как гроб. Мне придётся лишь надеяться на милосердие Диксона, чего за ним никогда не наблюдалось. Но, быть может, небо сжалится надо мной, и я сумею проводить свою девочку в последний путь, как положено.
Когда мы вышли на улицу, уже сгустились ночные сумерки. Я опять проспал целые сутки. Чем можно объяснить эту перемену в моём режиме дня, в котором сну прежде отводилось не более двух-трёх часов? Ты успокоила мою душу. Когда ты рядом, я мог бы спать целую вечность. Спать столь же крепким и сладостным сном, что и ты.
Теперь дело за малым, нам нужно незамеченными пробраться до пристани и переправиться на тот берег. А уж потом подумаем, как разжалобить Диксона. Наверняка ему уже известно о моих похождениях. Боюсь, что об этом уже судачит весь Лондон. Как хорошо, что матушка на небесах. У меня больше не осталось никого из родни, значит, некому будет за меня краснеть. В одиночестве есть нечто отрадное и утешительное. Так зачем же я так привязался к тебе, моя девочка? Как же мы теперь расстанемся? Нет, об этом ещё рано говорить. Сначала доберёмся до реки.
Пытаясь идти самыми тёмными и безлюдными переулками, вместе со своей скорбной ношей, я уверенно продвигался к реке. Не проще было бы пересечь её через один из многочисленных мостов над Темзой? Но там чересчур много прохожих, даже в этот час. Впрочем, мне и этот путь не удастся миновать без свидетелей. То и дело из туманных потёмок нам навстречу выныривают пьяные оборванцы или гулящие девицы. Некоторые из них провожают меня любопытными взглядами – особенно женщины. Что за зрелище я из себя сейчас представляю? И что они думают об этом эфемерном создании в ореоле белой парчи и кружев, что я бережно несу на своих руках, словно сломанную куколку? Мне уже всё равно, даже если кто-то из них догадается, что в моих объятьях нежится покойница – лишь бы никто не позвал констебля.
Нам всё же удалось без происшествий добраться до реки. А вот и лодочник – как кстати – с тихой руганью привязывает своё утлое судёнышко к пристани.
– Простите, сэр. – набравшись смелости, обратился я к нему. – Не могли бы вы переправить нас через реку? Моя сестрёнка приболела, а врач живёт на том берегу...
Я понадеялся, что в этих потёмках пьяный лодочник не сможет разобрать, что к чему. Она ведь и вправду почти как живая – только тиха и бледна, впрочем, думаю, она и при жизни была такой. Мужчина поднял голову, и я едва не отшатнулся от него. Был он безобразен, горбат и одноглаз – как и положено адскому перевозчику.
– Сестрёнка, значит? – неприятно хохотнул он. – Ну, запрыгивайте. Как же не помочь в таком деле добрым людям?
Осторожно вступив в лодку, я перенёс туда свою драгоценную ношу и пристроился на корме. От взгляда этого типа мне становилось не по себе. Устроив девочку на коленях, я покрепче прижал её к себе и поднял воротник на сюртуке, в который её закутал, чтобы порывистый ветер, гуляющий по реке, не застудил её. «Но она же мёртвая, этим ей уже не помочь», – упрямо твердил мой разум. Однако я уже давно перестал прислушиваться к нему. Насколько я помню, от тех советов, что давал он мне на протяжении всей моей жизни, всё равно не вышло никакого прока.
Когда мы были уже почти на середине реки, лодочник вдруг поднял вёсла и, перегнувшись ко мне, приглушённо прошептал:
– Слушай-ка, парниша, твоя «сестрёнка», как я погляжу, спит, так ты мне пока ответь: за сколько ты купил-то себе такую «сестрёнку»? Может, она и меня заодно обслужит? Перевозка-то через реку – она, знаешь ли, не бесплатная. А по тебе сразу видно, что у тебя в карманах пусто – я такие вещи по глазам всегда читаю. Благотворительность мне, понимаешь, не по карману. Так ты отдай мне её, а? А я тебе взамен дам полбутылки вина и вот ещё сыр, почти целый – пару раз только куснул. Вообще-то ты мне и так должен за переправу, но я малый добрый – угощу по-братски. Вот и ты не жадничай. Тем более видок у тебя, честно скажу, будто ты ща издохнешь. Куда тебе на девку-то лезть, ты вот возьми лучше, пожри. Оно тебе нужнее.
– Что вы себе позволяете?! – возмутился я, но не успел и договорить, как мерзавец уже протянул свои заскорузлые лапы к несчастной, пытаясь силой вырвать её из моих объятий.
Опасно балансируя в ненадёжной лодчонке, мы пару мгновений боролись друг с другом и прежде, чем я сам успел опомниться, мне удалось столкнуть его за борт. Стремительно подхватив вёсла, я как можно быстрее отвёл лодку от отчаянно барахтающегося в реке с бранной руганью перевозчика. Не оборачиваясь на его дьявольские вопли, я усердно грёб к берегу и через пару минут мы благополучно причалили. Ради того, чтобы защитить мёртвую, я готов был убить человека. Это и есть безумие? Не думаю, что этот мерзавец утонет – есть у подобной породы какая-то мерзкая живучесть, как у крыс и тараканов. Не то, что у тебя, маленькая моя. Вода, конечно, ледяная и если у него начнутся судороги, то плохи его дела. Да и без сильной простуды уже не обойдётся. Так что, может, в итоге он помрёт от пневмонии. И всё по моей вине. Но моё профессиональное бесчувствие, вновь вынырнув в добром здравии из самых недр моей души, не позволило мне печалиться об этом более четверти минуты. Я по-прежнему остаюсь безразличен ко всем окружающим меня людям. Ко всем, кроме тебя.
Когда мы сошли на берег, меня вновь одолел тяжёлый кашель. Платок пропитался кровью насквозь. Лишь бы не запачкать твоё платье. Прости, что тебе приходится видеть меня в столь мерзком состоянии. Потерпи ещё немного. Наверное, уже скоро я и сам сделаюсь так же тих и спокоен, как ты. А может, ты тоже умерла от чахотки?
Но что же дальше? Не могу ведь я идти к Диксону с трупом на руках. Хотя, казалось бы, что может быть естественнее, чем прийти к гробовщику с покойником – и примерить гроб на тебя, как платье. Но у меня нет причин, чтобы доверять Диксону – ещё не известно, чем завершится это моё сомнительное предприятие по добыче гроба. С какой глубокой тоской я вспомнил о нашем с тобой убежище – об уютном заброшенном домишке, о старом комоде, где я надёжно прятал мою куколку. Где же мне на сей раз укрыть тебя? Как холодно, как бесприютно в этом мире таким неприкаянным душам, как мы с тобой. Но в тот миг, когда отчаянье почти сломило мой дух, луна, вынырнувшая на миг из-за свинцового смога, окутавшего весь небосвод от края до края, осветила своей мертвецки бледной зарницей невысокое здание ветхой часовенки приблизительно в тридцати ярдах от берега. А ведь я уже и позабыл о ней. Может, нам хоть в этот раз повезёт.
Перебегая из тени в тень, я приблизился к часовне и попытался рассмотреть что-нибудь сквозь пыльный витраж. Похоже, она уже давно закрыта – на тяжёлых дубовых дверях висел заржавелый амбарный замок. Обойдя здание кругом, я нашёл на заднем дворе лопату, уже почти вросшую в землю. Лопата? Ты не находишь это ироничным? Вскоре она нам понадобится по прямому назначению. Ну, а пока можно применить её и для решения более насущной проблемы. Осторожно усадив девочку у стены, я при содействии лопаты сумел-таки через какое-то время сорвать замок с двери. Смотри, как всё славно складывается – завтра я похороню тебя прямо здесь, во дворе часовни, на освящённой земле. Это ведь куда лучше, чем закапывать тебя в какой-нибудь грязной подворотне. Сама судьба привела нас сюда. Осталось только разжиться гробиком для моей принцессы.
Внутри часовни стояла непроглядная тьма, а воздух там был такой затхлый, что меня вновь разобрал кашель. Однако когда луна своим холодным оком заглянула в окно, раскрасив поблёкший от пыли витраж, я смог немного осмотреться и пристроил своё лёгонькое, как пёрышко, бремя на одну из лавок. Всё здесь было ветхим и давно заброшенным. Посредине стоял саркофаг с мощами какого-то святого, по углам прятались скорбные статуи со стёртыми лицами. Какое прекрасное, печальное место. Как раз для тех, кто
