Произведение «Проект "ХРОНО" За гранью реальности» (страница 56 из 105)
Тип: Произведение
Раздел: По жанрам
Тематика: Фантастика
Сборник: Проект "ХРОНО"
Автор:
Оценка: 5
Баллы: 6
Читатели: 537 +7
Дата:

Проект "ХРОНО" За гранью реальности

выслушала и промолчала. На глазах опять блестели слезы. Он тогда пожалел, что не провел эти два месяца с семьей, дома в Тюрингии.
Все это промелькнуло в мозгу за считанные мгновения, но нужно было что-то отвечать Маше. Он решил разыгрывать карту контуженного по полной программе.
— Извини Маша, после контузии у меня проблемы возникают, не могу вспомнить элементарные вещи… Названия улиц в том числе. Но попробую объяснить. Если идти от церкви Святого Иоганна в сторону Александро-Невского собора, перед башней Кик-ин-де-Кек направо, там, напротив Шведской церкви, будет дом. Вот… — Кудашев вздохнул, стараясь не смотреть на собеседницу, а потом добавил — Сейчас еще ничего, а по началу, я не всегда мог вспомнить имени, и кто я вообще такой.
Девушка на мгновенье замерла, чувствуя холод в груди. С головой шутки плохи. Ей стало чуть не до слез жалко этого молодого красивого парня. Сомневаться в его словах и в голову не пришло. На кафедре военной медицины они это проходили. Маша знала, последствия контузии разнообразны — от временной утраты слуха, зрения, речи с последующим частичным или полным их восстановлением, до тяжелых нарушений психической деятельности. Она постаралась успокоиться, и натянуто улыбнулась.
— Ничего, ничего, это проходит со временем, тебе покой нужен и в закрытых помещениях поменьше быть. Правильно, что ты к нам приехал! — она накрыла ладонью его, лежащую на столе руку, борясь с желанием обнять за сильные плечи и уткнуться в них лицом заливаясь слезами.
— А на счет дома твоего, я все поняла. Уже не помню улицу, но там если дальше идти, то церковь Нигулисте будет, а направо к ратуше выйдешь.
Парень кивнул и улыбнулся очень доброй, красивой улыбкой, от которой крылышки бабочек в Машином животе затрепетали и требовательно забились. Кудашев облегченно вздохнул, кто знает, были ли в этом Таллинне названные ориентиры. В Старом городе полно церквей и соборов, а большевики могли их взорвать или превратить в музеи атеизма как в России, с них станется. Но все вроде нормально.
Лопатин слушал молодежь в пол уха, заботы у него были другие. В течении дня в хлопотах и поездке все отодвинулось на второй план, а теперь в надвигающемся сумраке вечера, вдруг выплыло перед глазами. Последние дни были заполнены до предела волнением самого разного рода. Приятным, как в отношениях с Наташей, но в основном тревожными. Его незваный гость, сидевший сейчас перед ним и столь мило общавшийся с дочерью, перевернул его жизнь так, что и самому еще не понять. Ведь что может по-настоящему испугать человека? Страх смерти! А теперь он узнал, что это вековое пугало вовсе не конец, а иной раз только начало. То, что казалось непреложной истинной в его мире, в другом было не более чем странным заблуждением. Голова просто кружилась. Но гнетущая тяжесть беспокойства и неопределенности, стоило только подумать о настоящем, давила все сильнее и настойчивей. Но этот молодой парень стал для него как луч яркого весеннего солнца. Глядя на него сейчас, Василий чувствовал, как тревога отползает куда-то на задворки сознания. Уже не казалось неизбежной катастрофой дышащее в затылок неумолимо страшное КГБ, тревога за близких, за дочь, за Наташу, за Серегу с Ленкой, утихала и то же пряталась где-то в глубине сознания.
Он встрепенулся, когда тлеющая сигарета стала обжигать пальцы, суетливо встал
— Пойду я дровишек подкину в печку и, пожалуй, можешь, дочка, идти. Маша и Кудашев проводили его взглядами, не прерывая беседы.
— Ты с Колей на подводной лодке служил? — спросила девушка, придвигая чуть ближе к собеседнику стул.
— Нет. Я… летчик. Да… летчик морской авиации, мы в нашем военном городке познакомились, когда он только в Североморск приехал.
— А ранение твое… — начала было она, но Юрий теперь уже сам накрыл ее руку своей.
— Извини, Машенька, я не могу рассказывать этого, понимаешь…, я давал подписку. Договоримся, больше не обсуждать мою службу, пойми…
— Что ты, понимаю, конечно. Как-то не подумала сразу. Договорились! Про службу ни слова! Ты же отдыхать приехал. — она была смущена и немного злилась на себя. И далась ей его служба? Хотя любопытство так и гложет.
— Ну и отлично! Вот ты мне, Маша, лучше расскажи про ваши достопримечательности. Может, прогуляемся на днях… — он почувствовал облегчение. Постоянно врать, даже от безысходности, Кудашеву было тяжело и противно. Он чувствовал почти физическую боль, когда приходилось изворачиваться и что-то придумывать. Но ведь это куда проще, чем еще одного человека ввергнуть в пучину его безумной истории. Для ее же безопасности пусть он будет сослуживцем ее погибшего брата, с не совсем здоровой головой.
Вернулся Лопатин, стал мыть руки в умывальнике на кухне. Маша встала из-за стола, прошла в комнату в которой прошло ее детство и юность. Она оглянулась. Время как будто остановилась, все осталось, как и ранее, при ней, на прежних местах. Хотя нет… Она провела рукой по книжной полке, чисто, пыль протерли недавно. На письменном столе где когда-то делал уроки брат Коля, а потом и она, обложкой вниз лежала книга. Девушка взяла ее в руки. Алексей Толстой «Хождение по мукам», том первый. Маша наугад раскрыла его и пробежала глазами по строкам.
«Я зашел к вам, чтобы засвидетельствовать почтение. Ваша прислуга рассказала мне о несчастии. Я остался потому, что счел нужным сказать вам, что вы можете располагать мной, всей моей жизнью. Голос его дрогнул, когда он выговорил последние слова, и худое лицо залилось коричневым румянцем. Катя со всей силой прижимала руки к груди. Рощин понял по глазам, что нужно подойти и помочь ей. Когда он приблизился. Катя, постукивая зубами, проговорила:
— Здравствуйте, Вадим Петрович!
По-видимому, их гость читал. Маша вспомнила, как иной раз она плакала, читая о судьбах сестер Булавиных, потом встрепенулась, положила «Хождение по мукам» и открыла шкаф. Достала чистое белье, простыни и, повернувшись к двери, бросила взгляд на аккуратно заправленную кровать. Юра, видимо, спал тут, в ее комнате, на ее кровати. Эта мысль почему-то заставила забиться сердце. Не понимая, что делает, она положила на кровать белье которое держала в руках и, схватив подушку, прижалась к ней лицом, глубоко вдохнула. От подушки, слабо, еле ощутимо, но притягательно пахло незнакомым ароматом. Какой-то одеколон. Или ей показалось? Что происходит с ней и почему она и думать не может ни о чем кроме этого парня, сидящего за столом в соседней комнате…
Скрипнула дверь, Маша вышла из спальни, положила на стоящую у стены кровать две простыни, полотенца.
— Ну я пошла, я не долго. Вот вам с папой простыни и полотенца, вы тут не скучайте, — она прошла по комнате и скрылась в сенях, чувствуя, как жжет ее спину взгляд Кудашева.
Проводив дочь взглядом, Лопатин хмыкнул и плотно сжал губы. Он взял с подоконника давешнюю бутылку с самогоном, не спрашивая налил два стакана. Придвинул один к Юрию, второй взял сам и приподнял, выжидающе глядя на того. Обершарфюрер стакан принял и глядя пасечнику в глаза сказал:
— Ну говори!
— Вот что, Юра. Она для меня главный человек в жизни! Окромя нее у меня родни кровной и нет больше. Пока она жива и здорова, и я живу, что с ней случиться, и мне жить незачем. Я вижу, как вы друг на друга смотрите. Что скрывать, девчонка в пору вошла, сам видишь какая, глаз радует. Говорить тебе не тронь ее, может и надо, да что смысла? Ты… ну ты сам знаешь, кто или что ты есть… Но одно я тебя прошу. Нет! Не прошу, требую! Не навреди ей! Она в твоих бедах не виновата, как и мы все, и ты ей не вреди. Я ей не указ, она взрослый человек. Образованный. По нынешним временам, дети уже иные. Сейчас родители узнают о том, что сыновья и дочери семью заводят, иной раз уже когда и свадьба сыграна. Так что и ей морали читать не стану… Но… Не забывай, кто ты и откуда…
Лопатин, сам уставший от этого монолога, протянул руку со стаканом, они чокнулись и оба залпом выпили крепкую медовую настойку.
— Обещаю! — выдохнул Кудашев, самогон огненной струей ухнул, обжигая горло, куда-то вниз, — я чувствую, что и мне она… сделаю, как ты просишь!
****
В это время, на вечерней зорьке клев на Медвежьих озерах, был отменный. Дневная жара спала, солнце уже село, но до темноты еще далеко. На заросшем осокой берегу к самой воде протоптали тропку, и в аккурат в метрах четырех от берега, в разлете камышей, на гладком зеркале воды застыл поплавок. Легкий, из пробки и гусиного пера, окрашенный по верху багряным, он вдруг слегка приподнялся из воды. Микола в азарте привстал с березовой колоды, на которой сидел, враз вспотевшая рука легла на бамбук удочки. Не сводя глаз с яркой точки поплавка, он затаил дыхание. Вот поплавок чуть повело в сторону, и он раз, другой нырнул в воду почти на всю длину.
Ткачук резко подсек и почувствовал живую тяжесть на другом конце лески. Удилище изогнулось дугой, и он, наклоняя, стал подводить к берегу.
— Ааааа! Твою мать! — вырвалось у него, он шарил левой рукой в стороне в осоке, нащупывая подсачек и никак не мог нащупать, — Аааа, блять!
Наконец, нащупав снасть, завел добычу в него и потащил на берег. Здоровенный, желтобокий лещ забился в подсачке, пытаясь выбраться, но куда там…
Зашумела выше по берегу густая трава, показался Володька Коваль, который сегодня кашеварил в лагере.
— Ты чего орешь-то, шеф? Я уж думал, тебя русалка в тину за хуй тащит!
Ткачук горделиво поднял подсачек, в котором трепыхалась рыба.
— Видал! Я же сказал, что Вадимов рекорд перекрою! Не меньше четырех кило будет, лещ-то! Да и размером, наверное, полметра!
— Ого! — Уважительно протянул Коваль — да… точно поболе его вчерашнего будет, факт. Но не… на полметра не тянет, сантиметров сорок…
— Ладно, будя на сегодня… скоро совсем темно будет, да и жрать охота дико. Что там у нас на ужин сегодня? — Микола стал собирать снасти, не выпуская из левой руки подсачек. Володька спустился к воде и принялся помогать.
— Каша гречневая с тушняком, пальчики оближешь, сварилась уже. Я в спальник котелок завернул, пусть потомится. Сальца нарезал и банку минтая открыл. Вадим тоже вернулся, как раз перед тем как ты заголосил.
— Что он там наловил? — поинтересовался майор.
— Да так, пару подлещиков, карпа, грамм на пятьсот, и по мелочи еще.
— Ну, хорошо… самогон остался еще?
— Ну как раз две последние пол литры. Я такого отличного и не помню, чтобы пробовал. Вкус медовый, без сивухи, в голову дает здорово и по ногам, а на утро никакого похмелья, будто не самогон, а Нарзан пили! — старлей причмокнул губами, и аж зажмурился от предвкушения.
— Да, Володька, пойло что надо, нектар! Дай бог этому пасечнику здоровья, умеет гнать!
Глава 28. Сергей, все по-другому!
«Мир и жизнь для тебя навсегда изменятся…» — или как там он говорил? Горохов сидел за столом в опорном пункте и перебирал на столе, какие-то бумаги. Днем в клубе пусто. Народ на работе. В поле, на ферме, в мастерских, летом работы всегда валом. Да и вход в опорный пункт охраны порядка был отдельный, так что никто думам участкового не мешал.
А ведь был прав, этот странный Лопатинский гость. После того, как он открыл в простом советском милиционере, Сергее Горохове, удивительную способность видеть мир тонких материй и духов, жизнь изменилась. Как тонкая

Реклама
Обсуждение
01:42 28.06.2024(1)
Юлия Моран
Как только прочитала слово Пруссия сразу вспомнила нашего учителя истории Виктора Ивановича, ныне покойного, он наш класс на всех уроках этой Пруссией насиловал. Предмет знал хорошо, спрашивал строго. Попробуй какую-нибудь дату забудь. Мог бубнить без остановки. И как только сил хватало? Его указка до сих пор в глазах стоит, отпечаталась.
Схватит её за оба конца и руками опирается о мою парту, кисти красные, а костяшки пальцев белые...
11:56 28.06.2024
Очень польщён что вам понравился мой роман. Буду рад если поделитесь мнением по сюжету. А так же буду рад вашему вниманию к его продолжению, которое вскоре опубликую тут.
Реклама