Проект "ХРОНО" За гранью реальности

котором они прятались и куда стащили вещи их хронолета пришлось поискать чуть дольше. Приличную кучку амуниции, которую венчал его автомат, укрытую ветками с пожухлой листвой, нашел там, где и рассказал ему Лопатин. Не торопясь, он стал перебирать оставшиеся вещи. Автомат с подсумком на четыре снаряженных магазина, и цинк с восемьюстами патронами, четыре русские РГ-42 в гранатной сумке. Мало конечно, но воевать Кудашев и не собирался. Но если уж судьба так сложится, то жизнь свою он большевикам постарается продать подороже. Аптечка, перевязочные пакеты, салфетки и вся медицина, которую он растормошил еще несколько дней назад, безуспешно пытаясь спасти командира. Четыре суточных сухих пайка, две фляги со спиртом, плащ-накидка, смена белья, все компактно упаковано и уложено в два небольших ящика. Наконец, цилиндр импульсного сигнального маяка, тяжеленная матово-стальная штуковина, — последний шанс, если не вернуться, то хоть попробовать позвать на помощь. Правда, для активации нужна энергия, где ж ее взять... Над этим придется еще поломать голову, но просто так он не сдастся.
До заимки пасечника пришлось переносить все за три ходки. Сначала, осторожно, — маяк, второй ходкой — оружие и боеприпасы, и уже потом все остальное. Устал страшно. Оружие и боеприпасы отнес в дом, и, как заранее обговорил с хозяином, спрятал в погребе. Вход в него был прикрыт толстой циновкой. Маяк поставил в угол спальни, и аккуратно прикрыл вязанным, пестрым ковриком. Любой посторонний и не придал бы значения стоящей в углу болванке. Аптечку и пайки пока оставил в углу сеновала, закидав сеном. Утором припрячет понадежней. Под рукой оставил только пистолет на всякий случай.
Вечерело. Лопатин, изрядно пополнивший запасы спиртного за время отсутствия своего постояльца, разобрал предмет своей гордости из нержавейки. Как и сговаривались накануне вечером, Василий затопил старую рубленую еще по молодости баньку. Обоим давно не мешало помыться, да и известно, что баня любую болезнь из тела гонит и все грехи смывает. Оба хотели смыть с себя не только грязь и пот, но и все недоговоренное, а также тяготившие мысли и сомнения.
Андреич подошел к сидевшему на крыльце Кудашеву. Тот молча подвинулся, и пасечник сел рядом. Достал сигареты и, не предлагая, задымил.
— Все притащил? — спросил Василий. Пилот молча кивнул.
— Голодный, поди?
— Еще какой, — ответил ему Кудашев, устало потирая лоб.
— Теперича терпи! В баню на сытый желудок не ходют, а после бани, попомни мое слово, тебе уже не до еды будет, до подушки только сил дойти хватит. Хотя… чайку то с кипреем, будет не лишне. Минут через десять пойдем, вода покуда нагреется, — и, окинув взглядом форменную куртку с немецким орлом и рунами в петлицах, не удержавшись поморщился.
— У вас там, в твоем мире... в Германии, бани-то есть?
Обершарфюрер улыбнулся:
— Есть, конечно, Василий Андреевич. Да и не только в Германии, я, когда был в Финляндии, в их сауне парился. Был и в турецкой бане, они ее хамам называют. И в русской был. Четыре года назад, когда с отцом в Россию приезжал.
— Хм... Хамам говоришь? Устрою я тебе сейчас и хамам дубовым веником и Сталинградскую битву! С Курском в одном флаконе! Пошли.
В предбаннике, пока раздевались, Лопатин опять неодобрительно покосился на немецкую форму.
— Надо тебя, Юра, приодеть. Твоя форма, твое дело, но сам понимаешь, оно, твое прошлое, там осталось. У Кольки несколько рубашек старых висят в шкафу. Рука не поднималась продать или отдать кому. Ты его повыше, рукава то, пожалуй, коротки будут, но сейчас по-летнему и завернуть можно. Завтра глянешь.
На том и порешили.
Парились отчаянно. Баня была хоть и старой, но пар держала отменно. Печку в свое время выложил хороший мастер, и за пару десятков лет Василий ни разу не пожалел отданных за нее денег. Веники, хоть прошлогодней вязки, тоже были хороши. Сначала, как водится, прогрелись, посидели на среднем полке, вдыхая аромат самой бани и запаренных в шайке веников. Хозяин немного поддавал, но не сильно. Потом отдышались в предбаннике, за столиком. Выпили по кружке черного ржаного квасу, немного забродившего, который Андреич загодя принес с ледника.
А потом Василий с прибаутками и присказками в клубах пара охаживал двумя вениками крепкое тело Кудашева, приговаривая:
— Вот тебе баня ледяная, веники водяные, парься — не ожгись, поддавай — не опались, с полка не свались! Банный веник душу тешит да тело нежит.
Не торопились, парились в волю. Баня торопливых не любит.
В дом вернулись уже в темноте, ближе к полуночи. Лопатин стал было на примусе кипятить чай, достал варенья и меда из шкафа, но, принеся кружки на стол в зале, понял, что возня его напрасна, обершарфюрер СС, второй пилот хронолета, управления «Н», князь Юрий Николаевич Кудашев сладко спал, сидя на стуле, уткнувшись лицом в сложенные на столе руки.
На следующий день Лопатин поднялся на рассвете. Утро провел в хлопотах на пасеке, а к полудню собрался ехать в Чернево. В отличии от прошлой своей сумасшедшей поездки, на этот раз собирался не торопясь. После вчерашней бани, привел себя в порядок, подбрил как умел, глядясь в облезлое зеркало, бороду. Расчесался, надел чистые брюки и почти новые яловые сапоги, рубаху с по-летнему расстегнутым воротом и закатанными рукавами. Потрепал по голове крутящегося под ногами кота. Не раздумывая, оросил голову одеколоном «Шипр», флакон которого не открывал, наверное, года три. Примирившись, наконец, за последние дни сам с собой и происшедшим, стал опять степенным, ладным мужиком, хоть уже и не молодым. Более того, появилось что-то в нем новое, что бывает в людях, когда открывается им нечто неизведанное, или находят отгадку заковыристой задачке, над которой давно бились. Иное выражение лица, спокойная уверенность и невозмутимость, говорившая будто: «Да мне теперь сам черт не брат!»
Намеревался Василий и к Бойцову с повинной зайти, прощения просить у председателя за устроенное в правлении пьяное представление. Потом к Горохову заехать за карабином. Решился, наконец, поговорить серьезно с Натальей, задумав для этого прийти в магазин под самое закрытие, дабы разговор этот без посторонних глаз и ушей состоялся. Последнее дело его более всего и беспокоило, и влекло, но и заставляло нервничать, как сущего юнца...
Кудашев, благодаря бане видимо, отоспался за все последние дни особенно хорошо. Сон был снова без сновидений. Перекусив, спустился в погреб, еще раз проверил, хорошо ли сложил оружие. Не торопясь, тщательно вычистил автомат, разобрал и убрал с глаз подальше оставшееся вчера на сеновале имущество. Потом, взгромоздив в светлице на стол цилиндр маяка, стал разбираться с техникой. Часа хватило на совсем не веселые выводы. Сельских 220 вольт, да и 380, которыми располагали, со слов Лопатина, колхозные гаражи и скотный двор, было недостаточно. Счет шел на тысячи. Откуда взять такие мощности обершарфюрер понятия не имел. Маяк напрямую запитывался от двигателя хронолета, а там уже речь шла о мощностях, сопоставимых с ядерным реактором.
Василия, оседлавшего Орлика, Кудашев вышел проводить. Сразу заметил и обрадовался происшедшей в нем перемене. Чувствовал, что перемена в пасечнике столь велика, что и сам Лопатин пока ее не совсем осознал.
Стоя у околицы, смотрел в след скрывающемуся за поворотом лесной дороги всаднику. Юрий остро чувствовал всю глубину одиночества. Он тут более одинок, чем Робинзон на затерянном в океане острове. К острову когда-то может прийти корабль, а его отыскать смогут с вероятностью обнаружения иглы в огромной копне сена... С такими невеселыми мыслями Кудашев отправился к дому, но так и не дошел.
У крыльца привычно уже обдало его мимолетно пронзительным холодом, столь резким посреди жаркого летнего дня. Обершарфюрер устало опустился на ступени крыльца. Лопатин младший, к удивлению Юрия, был не один, три дымчатые тени, стремительно густея, превратились в три человеческие фигуры. Первая — стройная девушка с длинными вьющимися светлыми волосами, одетая в двубортную шинель. В шинели Кудашев с изумлением узнал старую форму германского Красного Креста. Рядом — небольшого роста сгорбленный старик с окладистой седой бородой до середины груди. Старик был в картузе, в синей косоворотке, сером пиджаке и валенках, странных в летнюю жару.
— Принимай гостей, герр летчик! — как всегда бодро и весело начал Лопатин младший. — Мы тут, пока бати нет, решили наведаться. Вчера еще собирались, да ты занят был, почитай весь день арсенал свой таскал.
Кудашев, уже не особо и удивляясь, подвинулся к краю крыльца, жестом показывая на освободившееся место. Больше по привычке, ведь призраку без разницы, сидеть, стоять, летать.
Николай, улыбнувшись, кивнул на ступеньку девушке. Та, облачком скользнула и устроилась рядом с Юрием на крыльце. Бледное ее лицо с милыми ямочками на щеках выражало самое искреннее любопытство. Она просто пожирала его глазами. Кудашев про себя отметил, что они с Николаем диво как подходят друг другу... Эх, судьба-злодейка...
— Знакомься! Марта... Моя валькирия! — представил девушку младший Лопатин.
— Sehr erfreut, Sie kennenzulernen, mit so einem bezaubernden Mädchen! — совершенно искренне ответил обершарфюрер.
— Вы даже не представляете, как я рада знакомству, вы столь необыкновенный человек! И мне столько хочется у вас спросить и узнать! — Голос Марты, звучащий в голове Юрия, был звонкий и очень женственный. Он уже понял, что может и не отвечать, транслируя мысли. Но был просто рад немного поговорить на привычном немецком.
— Ну мы то просто поболтать к тебе, а вот у Прокопыча похоже к тебе разговор серьезный, — кивнув на старичка, сказал Николай.
Старик был явно из местных, обершарфюрер не знал ничего о происходивших в округе во время войны событиях, но уважительно поздоровался:
— Здравствуйте, дедушка!
— Эх маладеж, я за тобой, паря, давно поглядываю, до сюль со стороны. Вижу в силу входишь! Добро! Вещий ты теперича человече. Добро! Посель к тебе и дело.
Голос у деда был глухой, но на удивление звучный, а непонятные слова, звучали как музыка, смысл-то и так Юрий понимал и без всяких слов. Но говор деда был непривычен, видимо, какой-то местный архаичный диалект, решил Кудашев,
— Ну да я обожду малек. Марта извелась вся, как с тобой хочет сречься, не стану Колькину кинягиню кривдить, я ей сулил дать с тобой поболакать.
Девушка сразу же набросилась на Кудашева с расспросами:
— Расскажите, господин обершарфюрер, как там у вас все? Мне Коля такие странные вещи говорил, что я решила, что должна у вас сама все узнать!
Юрий улыбнулся, привычно уже отбросил иные мысли, расслабился и его накрыло волной образов, звуков и чувств. Маленькая девочка идет за руку с отцом, очереди у магазинов, чувство голода. Угрюмые лица прохожих, очереди за хлебом. Большой дом, солнечное утро, шум, праздник, флаги со свастикой. Люди кричат, вытягивая вперед и вверх правые руки, марширующие колонны людей в коричневой форме. Девочка тянет букетик цветов проходящим людям в форме, вот один из них, улыбаясь, наклоняется и берет из детских ручек букетик. Школа. Уже не девочка, а девушка в темно-синей юбке, белой блузке и черном галстуке с кожаной заколкой — форме Союза немецких девушек.