Проект "ХРОНО" За гранью реальности

знать... Я уже ничего не боюсь, осталось только увидеть, узнать, что там, за этой гранью.
Василий почувствовал, как его, не смотря на теплый день, вновь знобит, а волосы на голове шевелятся и поднимаются, пробила дрожь. Старик тяжело вздохнул.
— Ну иди Василий, иди, да хранит тебя, — но так и не закончил фразу.
Лопатин, сам не зная, как, добрался до конюшни, молча, не отвечая на подначки конюхов вывел из яслей Орлика, оседлал и, вскочив на коня, тронул не быстрым шагом к лесу. Домой, не смотря на голод, не торопился, дорогой было что обдумать и обдумать крепко...
Глава 9. За гранью
— Ты долго еще валяться будешь? — услышал вдруг Кудашев и открыл глаза. Повернул голову на голос. Сбоку, у стола, застеленного давно не меняной льняной скатертью, на стуле сидел парень лет двадцати пяти в синей форменной хлопковой куртке, с такими же брюками, с черными погонами с белой выпушкой и двумя звездочками. На левой груди куртки, на карманном клапане белая полоска с какими-то буквами и цифрами, а ниже, на кармане большие буквы — РБ. Из-под расстегнутого ворота выглядывала полосатое бело-голубое нижнее белье, кажется это называется — тельняшка. На столе, рядом с парнем, сидел большой черный облезлый кот с драными ушами и оба пристально смотрели на Юрия.
Парень был похож на хозяина дома, Лопатина, такие же глаза, сильный подбородок. Короткий ежик темно русых волос. Кудашев попробовал привстать, опираясь на локоть, но грудь прострелила острая боль, такая, что в глазах потемнело. Он опять откинулся на подушку, за это мгновение, парень вдруг пропал, Юрий сам не понял, как это возможно, только что был тут, и вдруг уже нет. Он стал восстанавливать сбитое болью дыхание по тибетской методике, которой учили в орденском замке. Учили хорошо, не прошло и минуты, как боль вновь стала уводить куда-то в глубь сознания, дыхание выровнялось, взор прояснился. Краем глаза справа Кудашев заметил движение, скосил глаза, на стуле, где только что сидел молодой моряк, клубился белый как молоко туман постепенно принимая форму человека. Того самого парня в синей форме.
Обершарфюрер завороженно смотрел на происходившую метаморфозу, удивляясь своему полному спокойствию. Он многое знал о мире, три года их учили и учили на совесть, но одно дело книжные знания о мироустройстве, а другое дело увидеть настоящего призрака в первый раз. А знание само собой скользнуло ему в голову, и много большее чем вложили в него в «Аненербе». Неупокоенный! Этот человек, на стуле передо мной, после смерти все еще остается привлеченным материальным миром и держится поблизости от него в своем, эфирном теле. Да, он точно из неупокоенных! Почему же мне совсем не страшно, задал себе вопрос Кудашев, дух может оставаться на Земле среди живых (будучи невидим и неощутим, но, возможно, сохраняя способность воспринимать окружающее или даже влиять на происходящее) до тех пор, пока не исчезнут тревожащие его явления и люди, либо пока тело умершего не будет погребено. По-видимому, он умер не тут, он моряк, а до морей и океанов, отсюда далеко, он вернулся домой. Но я-то его вижу, новый я. И я знаю откуда-то, что бояться не стоит, наоборот, я ему нужен.
Может, даже и говорить с ним смогу.
— Ты сын хозяина? Лопатина? — спросил Кудашев. Парень улыбнулся доброй красивой улыбкой.
— Ага, Николай Лопатин, вот и познакомились! Тебя я уже знаю, я много про тебя знаю, Юрий. Ну и история. У бати крыша прям едет. Я бы и сам не поверил. Раньше. Теперь-то я много чего повидал и узнал, после того как... умер.
Лопатин младший помрачнел и замолчал, но продолжалось это не долго, он вдруг опять оживился:
— Ты даже не представляешь, как это здорово, что я могу с кем-то из вас говорить. Ты, конечно, можешь и не говорить, если больно, мы друг друга можем понимать и без слов, но я, признаться, стосковался по обычному общению, уж извини. Я тебя, наверное, слишком гружу, а? Если бы сам лет пять назад привидение увидел, наверное, испугался до смерти. Я тут давно, почти сразу после того, как меня, то есть тело мое, ну, это... сожгли. Я не в обиде на наших, я ж фонил и светился, как новогодняя елка после реактора. А, вижу не поймешь, что к чему? Я чувствую, что не то несу. Пойми, меня же до тебя никто не мог видеть и слышать тут. Кот только, да Серко иногда, но редко. Это пес наш. Да с котом-то, даже с таким особенным, как наш Лаврентий, много ли поговоришь? Так что несет меня, чувствую сильно. Николай Лопатин, вновь улыбнулся, но на этот раз как-то жалостливо.
Кудашев прерывисто вздохнул, боль кольнула опять, правильно учили, боль делает слабым, а слабость угнетает дух, то-то я этого неупокоенного перестал чувствовать, когда встать пытался. Юрий медленно поднялся, сначала отперевшись на локоть, а потом, так же осторожно сел. Глаза затуманились, голова закружилась от слабости. Но сознание было ясным.
Николай более не пропадал, наоборот с интересом смотрел на Кудашева, как он устраивался сидя на кровати подложив под спину подушки.
— Здорово тебя приложило! Когда отец тебя притащил, я признаться подумал, что ты не жилец. Ну, думаю, нашему экипажу пополнение. — Николай усмехнулся — но, похоже, душа у тебя гвоздями к телу прибита. Здоров, чертяка! А уж ночью-то с тобой вовсе странные вещи творились, я не особенно и понял, но силы над тобой такие были, что я, признаться, испугался и подальше отсюда убрался. Хотя, кажется, чего уж мне бояться то? Все. Ан нет, даже не знаю, как и объяснить. Только стал ты уже другим человеком. И человеком ли.
Видно было, что парень никак не может остановиться, если все так, как он говорит, оно и понятно, когда тебя только кот и воспринимает, будешь дико рад, наконец найти собеседника. Обершарфюрер так и не перестал удивляться своей более чем спокойной реакции на сидящего напротив призрака хозяйского сына. Лопатин младший, при жизни был, видно, отличным парнем, душой компании, остался таким и в небытии, он как-то сразу понравился Юрию, как ни дико это было по отношению к бесплотному существу. То ли еще будет, чувствовал Кудашев.
— Ты теперь вроде как... колдун или маг? Я много чего узнал, о чем и подумать не мог, так что не удивляюсь, но такого, как ты, за эти три года вижу впервые, хотя знал, что есть они. Про ваш мир тоже знаю, ну, вернее, не про ваш, а про то, что их много, но отсюда никак до него не добраться, ну или я не знаю, как, — Николай поднялся со стула и переместился, не прошел, а именно проплыл что ли к окну, — да, у меня от этого всего просто ум за разум заходил, хорошо, что с ума сойти уже нельзя.
— А как ты... Ну, что с тобой случилось, Николай? Ты пойми, я сейчас сам не очень себе доверяю, я же до сего дня неупокоенных не видел и знал о вас, только по книгам. Кудашев поднялся повыше и сел уже прямо, опершись на подушки.
Неупокоенный все тем же плывуще-скользящим движением вернулся к столу, поднес руку к голове кота как бы гладя его между ушами. К удивлению Юрия, кот поступил как самый обычный кот которого погладили. Задрал нос вверх, немного оскалился и громко замурлыкал.
— Слово-то какое, неупокоенный, — удивился моряк, — хотя, кажется, очень точное.
Он помолчал немного, потом начал рассказ:
— Я на Северном флоте служил, на подводном ракетоносце, ха, долго рассказывать, я и забыл, что ты можешь не только ушами слышать и глазами глядеть. Ну-ка попробуй закрой глаза и постарайся ни о чем не думать. Николай Лопатин опять сел на стул напротив Кудашева. Юрий расслабился и закрыл глаза.
Неожиданно его как волной накрыло чередой очень четких, реалистичных образов. Лопатин в парадной морской форме, держа руку под козырек, вытянувшись в струнку, рапортует какому-то пожилому офицеру. Заснеженные скалы под хмурым северным небом, пронзительный ветер гонит густые облака, большая подводная лодка отходит от причала, тесные кубрики, боевая работа, другие моряки, матросы и офицеры, то тревожно сосредоточенные, то весело разговаривающие и смеющиеся. Их сменили огоньки приборов, шкалы, циферблаты, тумблеры, тревожный зуммер боевой тревоги, мигающий красный свет, страх в глазах моряков, дверь боевой рубки с нанесенным на ней символом радиации. Кудашев напрягся, увидел лихорадочно одеваемый ОЗК, огонь, лижущий панель приборов, оранжево—красные языки, вылетающие из щелей, снятые перчатки и противогаз, лопающиеся волдыри на руках крепко держащих раскаленный контрольный блок, треск зашкаливающего дозиметра, слезы в глазах товарищей, огонь.
Некоторое время они сидели молча. Кудашев никак не мог отдышаться и прийти в себя, настолько реальным было то, что он видел и чувствовал. Лопатин, переживший все вновь и, наверняка, не в первый раз сидел, опустив голову, бесплотная рука его лежала на столе, пройдя прямо через свернувшегося калачиком Лаврентия, который полуприкрыв желтые свои глаза смотрел, то на одного, то на другого.
— Вот оно как, значит... а парень-то герой! Доброго сына воспитал этот Лопатин, настоящего русского солдата, — думал пилот.
— А где отец-то, Николай? — Кудашев вдруг забеспокоился.
— Знамо дело, батя поехал за помощью, очень он перенервничал от всего случившегося. Теперь уже поди в Чернево, будет народ поднимать, он, когда выпьет, дюже шобутной, да и не мудрено, не каждый день такое узнаешь. спокойно и даже немного весело произнес неупокоенный.
Кудашев встревожено завозился и попытался встать, морщась от боли в груди.
— Ты чего? Да ладно тебе, — младший Лопатин пренебрежительно усмехнулся, — ты ему вчера верно все сказал, не поверит ему никто, я наших Черневских знаю, кончится тем, что, Серега Горохов, дружек мой старый, ему мозги прочистит. Он участковый у них. Да и давно пора, слишком папенька на медовуху налегать начал.
— Что за участковый? — удивился незнакомому слову, Юрий. Николай объяснил:
— Вроде урядника полицейского или нашего немецкого участкового жандарма.
— Урядник, жандарм. — слух режет прям, дивился неупокоенный.
Кудашев все не мог перестать воспринимать неупокоенного, как обычного человека, так он естественно себя вел.
А тем временем, организм стал напоминать обершарфюреру о физиологических потребностях, а особенно о том, что последний раз он ел утром перед вылетом на задание. Лопатину ничего говорить не пришлось, он все понял и так.
— Ну раз голодный, значит, брат, на поправку идешь! Я сам понимаешь, тут тебе не помощник. — Николай улыбнулся, на этот раз совсем не весело, — нужник во дворе найдешь, хлеб в шкафу на кухне, не очень свежий, правда, отец его раз в неделю привозит с села. В ледник спустись, там щи в кастрюле стоят, да посмотри сало в бочке осталось еще. В курятнике посмотри, яйца лежат. Отец их несколько дней не собирал.
От перечисления яств, желудок Кудашева скрутило. Он поднялся, пошатываясь от слабости, стянул с себя форменную куртку, кинув ее на спинку стула и медленно, пошатываясь, побрел к выходу, крутя головой по сторонам. Дом хоть и из добротного кругляка, но явно знавал лучшие времена, светлица с тремя окнами, потом вход в кухню, большую, выполнявшую и роль столовой. на грани видимости и восприятия, он чувствовал присутствие неупокоенного, гадая про себя, будет ли тот сопровождать и в нужник.
Сил на то что бы греть щи не было. Его трапезу составляли: принесенные из ледника шмат сала и кусок колбасы, краюха