Проект "ХРОНО" За гранью реальности

суховатого хлеба, луковица, порезанная на кухне ножом. В сенях стояло ведро колодезной воды, чему Юрий обрадовался, сил идти к колодцу уже не осталось. Простую еду эту, Кудашев в тот момент не променял бы ни на какие ресторанные изыски, стоявшую на кухонном столе початую бутыль самогона он решительно отставил в сторону. И так не сильно пристрастный к выпивке, он после последних событий, никакого желания пить чего-то кроме воды не имел.
Поев, вернулся в светлицу, тяжело опираясь на стол, подошел к простенку, посмотрел на большое фото молодого моряка с такой знакомой уже улыбкой, навечно молодого. От фото веяло сильной аурой, горячей и сильной, как огонь и кровь. Кудашев, провел рукой по рамке фотографии, впитывая эту силу. Рядом висело такое же большое фото молодой красивой девушки с длинными русыми волосами и с такой похожей улыбкой. Тот же волевой подбородок, смешливые глаза. Юрий залюбовался, почувствовал тепло исходящее от фото и умиротворенность, сердце, почему-то забилось сильнее, он вздохнул и прошел дальше. Следующее фото — Лопатин старший с женщиной. По-видимому, с женой. Характерные черты привлекательного лица, передавшиеся детям. Обоим лет по 35–40, фото было не новым. От него веяло смертью и смертью плохой, болью, мукой и пустотой. Женщина на фото, без сомнения, была давно мертва. Желающий было дотронуться до фото Кудашев, отдернул руку.
Он подошел к столу, сел на тот самый стул, где впервые увидел неупокоенного. Не успел он устроиться на стуле, как рядом, но уже на кровати, где ранее полулежал Юрий, материализовался Лопатин младший, кот к тому времени ушел, по ему только ведомым делам.
Обершарфюрер пододвинул к себе стопку лежавших на столе документов. Взял лежавшее сверху удостоверение, пролистал. Взял в руку фото Маргарет и девочек. «Как вы там, милые, одни теперь», отложил в сторону. Следующее фото было его, пятилетней давности, с семьей. Кудашев всмотрелся в милые лица матери и отца, сердце защемило тоской. Он попробовал, сосредоточиться на фото, положил руку сверну и прислушался к ощущениям. Ничего. Ни тепла, ни холода, просто пустота.
В этом мире их нет. Хотя, может и живут до сих пор где-то, Эльза Деринг и Николай Кудашев, но это совершенно другие люди, с иными судьбами.
А может, нашла большевистская пуля семнадцатилетнего добровольца Колю Кудашева, в августе 1920 года на Тамани. Вдруг, не спасли его истекающие кровью в арьергардных боях, прикрывая эвакуируемый десант генерала Улагая, юнкера. И ноябрьским вечером 1928 года не оказалось его рядом в Веймаре. В тот день озверевшие «Ротфронтовцы» на вокзале, напали на пожилого инвалида Первой мировой, Ульриха Деринга, который с дочерью возвращался домой в Херинген и крикнул марксистским боевикам, проходя мимо их митинга, что они — предатели Германии и жидовские прихвостни.
В том, привычном ему миру, раненому вольноопределяющемуся Кудашеву несказанно повезло остаться живым практически единственному из всего своего 135-го пехотного полка. Вернуться в Крым, окончить Крымский кадетский корпус и Николаевское кавалерийское училище за рубежом. Стать поручиком 12-го гусарского Ахтырского полка. Потом была работа в РОВС, бои с красными в Испании, Вторая Мировая и Освободительный Русский поход. Но это было потом, а в промозглый ноябрьский вечер 1928 года, неведомо как, молодой русский офицер, оказался на железнодорожном вокзале немецкого Веймара. Отходя от кассы, остановившись пересчитать полученные на сдачу марки, соображая, хватит ли их на хоть самый скудный ужин, услышал недалеко женский крик. Четверо молодчиков в кожанках, с красными повязками на рукавах, молотили ногами оседающего по стене однорукого инвалида, а молоденькая, худенькая девушка с разбитой бровью, пыталась защитить отца, громко крича, взывая о помощи. Красные везде одинаковы, в России, Испании или Германии, Николай Кудашев, жалел только, что не было с собой другого оружия кроме кулаков. Не ждавшие отпора со стороны, да еще от человека, для которого продолжалась его война и имевшего свои счеты с марксистами, «Рот Фронтовцы» сбежали. Оставив инвалида хоть и крепко избитым, но живым, как и его дочь, смотрящую на нежданного спасителя, как на спустившегося с неба ангела. И не веря своим глазам. А вот поручика русской армии, Николая Всеволодовича Кудашева с ножевой раной в боку, которую он поначалу пытался скрыть.
В себя Николай Всеволодович пришел уже в доме уважаемого Херингенского пивовара, Ульриха Деринга, бывшего некогда вахмистром у Маккензена, которого 9 сентября 1916 г. осколок румынского снаряда при штурме Силистрии оставил без левой руки. И первым что увидел, придя в себя Кудашев, были прекрасные глаза шестнадцатилетней Эльзы Деринг, Прекрасное лицо, не испортила ни разбитая бровь, ни багровеющий справа синяк. Так и остался он там, а через два года, его жена, княгиня Эльза, урожденная Деринг, родила ему сына, которого они назвали Юрием.
Сейчас обершарфюрер СС Юрий Николаевич Кудашев, держащий в руках фото строгого офицера с седыми висками и статной красивой женщины в синем, так ей любимом платье, чувствовал щемящую сердце грусть. Увижу ли я вас когда-нибудь, родные мои. Юрий представил, как в дверь их дома позвонят. Если откроет отец, сам старый солдат, он, увидев стоящих перед дверью, со строгими лицами, офицеров СС в парадной форме, поймет все сразу. А если мать.
А этот мир, такой чужой и новый в своей странности. Юрий молчал, с тоской глядя на фото. Лопатин младший, как про себя стал называть неупокоенного Юрий, чувствовал настрой пришельца и на этот раз тоже молчал, понимая каково сейчас Кудашеву. Всю глубину его одиночества, человека, оставшегося не только без родственников и друзей, но и вообще без каких-либо корней в чужом, непривычном мире. Неизвестно, понял ли он все, о чем думал пилот, или только почувствовал его эмоции, но поднялся и молча поплыл в сторону двери. У выхода, оглянулся.
— Я оставлю тебя, Юра! Тебе сейчас надо в себе разобраться, примириться с тем, что ты есть и где ты есть. Я знаю, каково это: вдруг оказаться таким, как ты сейчас, осознать себя. Я по-другому, но прошел через это. А ты тут располагайся, идти тебе все одно некуда. Батя, знаю, сегодня не вернется, да и завтра не раньше, чем к обеду... Ты вон в комнате у сестренки, на полке, учебники по истории глянь. Может проще будет разобраться, что тут у нас и как.
Кудашев поднялся из-за стола:
— Да ты не выдумывай, что тебе одному-то…
Николай Лопатин, пристально посмотрел на Юрия:
— Кто тебе сказал, что я один?
Прежде чем обершарфюрер, понял смысл его слов, призрак растаял в воздухе.
Глава 10. Когда глаза открыты
Андреич вернулся домой уже ближе к четырем часам дня. Мог приехать и на час раньше. Но чем ближе к заимке, тем более он придерживал коня. Он уже не думал о том, что все происшедшее дурной сон или пьяная блажь, но было от этого не легче. Что теперь делать с этим парнем, которого он притащил домой? Да и жив ли он, уж больно плох был... Перспектива найти дома труп, тоже не добавляла прыти. Но ежели жив, то пока раненый, гнать из дома было как-то не по-людски, а потом видно будет. Хотя... вспоминал Василий пистолет на столе и закиданный ветками в овраге автомат с запасными обоймами. Правда, в то, что этот странный летчик, русский он или немецкий, что-то ему плохое сделает, он уже не верил. Мог бы и сразу пристрелить, позавчера, когда я на него с винтовкой из леса вылез, думал, мерно покачиваясь в седле, Лопатин.
А с другой стороны, через пять дней Маша собиралась приехать, что я ей скажу, она, конечно, не в пример мне, девчонка умная и образованная, но кто его знает, как тут быть. Тоже вот загвоздка. А ежели до властей дойдет, кто у меня дома лежит? Скажут, шпиона прячу. Времена, положим, сейчас не Сталинские, но чем черт не шутит. Такие мысли сопровождали Василия всю дорогу, выворачивали тревожно душу наизнанку. Горохов отдал ему чуть початую пачку «Пегаса». Андреич почти всю выкурил — одну за одной под свои невеселые мысли. Из головы не выходили разговоры с участковым и дедом Архипом, они только добавляли тревоги. Но в то же время, слова деда о Наташке, заставляли ухмыляться в всклоченную, давно не стриженную и не чесанную бороду. Может, и взаправду, следующий раз, когда на селе буду, зайти потолковать. Лесная дорога с накатанной колеей петляла среди деревьев. Тенек спасал от вновь установившейся жары, хотелось пить. Наконец, уже показалась за поворотом пасека. Лопатин опять, в который раз, отметил про себя, что подлесок уж очень близко подобрался к забору, пора и повырубить. Нарочито не торопясь, Василий спешился у ворот. Завел во двор коня, бросив поводья, прошел к колодцу, зачерпнул ведро и жадно, не отрываясь, напился студеной воды. Так же медленно, оттягивая время, когда нужно будет войти в дом и увидеть, что там, расседлал и завел в денник коня. Повесил сушиться вальтрап и потник, положил на бревно седло с оголовьем. Постоял немного, хотел еще закурить, но во рту уже противно и горько было от никотина, в животе голодно урчало, он махнул рукой и вышел из конюшни, щурясь от яркого солнца.
Прямо перед ним, на крыльце дома стоял, опершись на столб у двери, «фашист» и самым наглым образом улыбался. Выглядел летчик не то что бы здорово, лицо осунулось, синяки под глазами, но на покойника, которым его боялся застать Лопатин, Кудашев явно не походил. Был он в форменных своих штанах, в футболке, некогда белой, но которую давно пора было стирать. Босиком.
— Здорово, хозяин! Я тебя уже заждался, прости, немного похозяйничал у тебя не спросясь, на стол вот накрыл, тебя жду к ужину.
****
Обершарфюрер спать лег далеко за полночь. По совету Лопатина младшего, он в соседней комнате уселся за стол и спалил почти весь керосин в лампе, листая учебники и книги. В комнате лежал изрядный слой пыли, по которому было ясно, что пасечник не заходил туда неделями. Начал он с большого альбома с семейными фотографиями. Перед Кудашевым прошла почти вся история Лопатинской семьи за последние семьдесят лет. Благообразные бородатые крестьяне на фото, сделанном в начале века на Смоленской ярмарке, сменялись другими людьми с встревоженными лицами. Часть фото явно была и вырезана из других, более полных фото. Оставалось только гадать, кого и почему вырезали. Были и пустые страницы с рваными следами приклеенных раньше фотографий. Юрию недоуменно рассматривал эти страницы, гадая, что заставило людей так кромсать историю страны и своей семьи. Из рассказов отца, да и из виденного самим, он знал, что творили большевики, в их мире. Знал про все эти продразверстки, продналоги, расказачивания, раскулачивания, чистки. Прав был отец, говоря, что красные везде одинаковы, в России, в Германии, в Испании... в другом мире. Но сейчас, видя изрезанные фото и пустые, ободранные страницы Лопатинского альбома, воспринимал недавнюю историю и этого, иного мира, особенно остро, сжимая кулаки и чувствуя, как ненависть застилает глаза багровой пеленой. Можно было только гадать, кто раньше смотрел с этих страниц, с изрезанных фото. Чьих фото так боялись, что вырывали и вырезали, опасаясь, что они попадутся на глаза посторонним и приведут к большой беде. Уже только за это стоило ненавидеть большевизм