Проект "ХРОНО" За гранью реальности

его, что сын откуда-то узнал про то, что случилось с партизанами в декабре сорок третьего года. Именно правду, а не официальную выхолощенную версию. И особенно то, что кроме него, Василия, никто знать не мог.
Николай, горько усмехнулся и кивнул головой:
— Да, отец, теперь мне ведомо многое, да и есть от кого узнать то, что ты не знаешь. Рядом с сыном закружилось вихрем еще одно туманное облачко, которое мгновение спустя превратилось в человеческую фигуру, но уже в женскую. А еще мгновение, и узнал Василий, ту белокурую девушку — ангела с ямочками на щеках, в двубортной шинели. Девушка доверчиво прижалась к сыну, обхватила его левую руку, голову положила ему на плечо. А ведь все годы, прошедшие с войны, снилась она ему. И вот — стоит рядом и смотрит в глаза с немым укором.
Из глаз Лопатина старшего опять хлынули слезы, он тихо заскулил.
Глава 12. Между небом и землей
Никогда еще Юрий Кудашев не чувствовал такой усталости и опустошенности, как в тот момент, когда его руки, сжимавшие ладони Лопатина, разжались. Он плохо помнил, что происходило, когда через него, сила потустороннего мира стала взаимодействовать с миром живых. Глаза застилала багровая пелена, он чувствовал, как из носа течет что-то теплое. Поднес и дотронулся рукой, взглянул, ладонь была в крови. Обершарфюрер встал, опершись руками в стол. Как разрывы бомб на скобленые доски упали три крупные капли крови и разбились в багровые пятна. Даже не глянув на Лопатина, Кудашев пошатываясь побрел к двери из дома. На крыльце он чуть не упал, судорожно ухватившись за перила. Жаркое послеобеденное солнце слепило глаза до боли, хотелось упасть где-то в тени и уснуть. Страшная слабость. С трудом, опираясь о стену конюшни, вяло перебирая руками и еле переставляя ноги, Юрий дошел до навеса, под которым стояла телега. На плотно утрамбованном земляном полу было рассыпано сено. Медленно он сполз по стене и ничком упал на душистое, не высохшее еще в полной мере сено, перевернулся на спину, запрокинул голову и закрыл глаза.
Кто бы мог подумать, что это будет так тяжело. Кудашев вспомнил леденящий холод и дрожь, не зря боги разделили миры, ой не зря, подумал он. Но получилось! У него получилось, и теперь Юрий знал, что дальше, в следующий раз, будет уже легче. Остро чувствовалась нехватка знаний. Он попытался расслабиться, восстановить дыхание, постарался сконцентрироваться на ощущениях, внутренних образах и эмоциях. В орденском замке учили восстанавливаться с помощью медитации, и он вполне освоил эти практики, но сил на привычную для медитации позу не было. Едва дыхание стало ровным, Кудашев отключился в забытье.
Лопатин пережил не меньший, если не больший стресс. С той только разницей, что физически весь негатив впитал, видимо, его гость, а на его долю достались недюжинные психические переживания. Он чувствовал, как голова готова была взорваться от переполнявших хаотичных мыслей. Жил себе и жил. Да, дерьмово жил. Особенно последнее время, после того, как с сыном эта беда приключилась, да и болезнь Веры, и смерть. Но последние несколько дней, заставили взглянуть на прожитое с иной, ранее неведомой стороны. Василий чувствовал себя не пожилым уже, много чего повидавшим мужиком, а младенцем, только начавшим познавать мир. Делавшим первые шаги и учившимся произносить осмысленные звуки в мире, оказавшимся поистине огромным, столь отличным от того к которому он привык.
Что он видел и узнал за свои пятьдесят лет? Голодное детство, полная нужды юность. На службе в Карелии побывал, потом, уже после женитьбы, — разок в Москве. Бывал частенько в Смоленске, в райцентре, своем и соседних. Разок с женой был на Азовском море в Урзуфе. По сути и все. А мир-то вона какой... И не один он, оказывается. Миры! И другие есть, в котором, странные русские, немецкую форму носят и не стыдятся этого! А в его привычном мире призраки и боги, не просто христианский рай и ад, а все много чуднее. А оплаканный и сгинувший в безвестной северной могиле Коленька, он тут рядом, но уже и не человек, дух, призрак. Накатила на Андреича жуть страшная. Он застыл, сидя у стола, впал в ступор. Смотрел, как встает, шатаясь, этот странный молодой русский-немец и с залитым кровью лицом, роняя алые капли. Видел, как, опираясь о стены, идет к выходу. Несколько минут он сидел недвижно. Часы на стене снова пошли и отбивали привычный за многие годы ритм. Тик-так, тик-так, тик-так.
Решение пришло стремительно, было оно уже за годы привычным. Лопатин рывком вскочил, на подгибающихся ногах быстро прошел к буфету, достал початую бутыль самогоны, быстро налил в граненый стакан грамм сто пятьдесят и залпом выпил. Ни вкуса, ни крепости не почувствовал. Почти сразу принялся наливать еще. Но неожиданно открытая дверца шкафчика вдруг сама по себе с силой захлопнулась, зазвенели стекла. Василий от неожиданности расплескал самогон и, поставив трясущимися руками на стол стакан с бутылкой, стал пятился назад. Он шел, пока не уперся спиной в стену. На его глазах дверца серванта сверкнув стеклами опять сама собой медленно открылась во всю ширь и, чуть помедлив, резко захлопнулась с пронзительным стуком и звоном стекла.
Стремглав кинулся Андреич из дома во двор, не зная, куда бежит. Он себя пришел только на пасеке. Сел за стол под навесом, обхватил ладонями голову, упершись локтями в стол, застыл. И что дальше? Как жить с этим новым знанием в мире среди призраков, богов, валькирий и Ирия с Асгадром? С чужаком из другого мира, которого сам и притащил по дури домой? Как легко жилось в старом привычном мире с хоть серой и бестолковой беспросветной, но обыденной жизнью, с воспоминаниями о былой радости и счастье.
****
Сон-забытье продлился недолго. Минут через двадцать Кудашев уже пришел в себя, сел посреди разворошенного сена и обхватил руками колени. Голова еще кружилась, но гораздо меньше. Он снова почувствовал в глубине своего естества что-то новое и понял, что поднялся на еще одну ступень в духовном росте. Знания вливались в него мощной неудержимой волной, много большее, чем мог обершарфюрер предполагать и помыслить годы назад в орденском Прусском замке. Юрий поднялся, скривившись от боли в груди. Опираясь на стену, уже более твердой походкой дошел до колодца. Умылся из стоящего на скамейке рядом ведра, смывая с лица подсохшую, стянувшую кожу кровь. Не зная, как и почему, но был уверен, что Лопатина найдет на пасеке, и пошел туда.
Зашел под навес, придвинув колоду, сел за стол рядом с Василием и молча стал ждать. Пасечник так же молча подвинулся, через несколько долгих секунд нарушил молчание.
— Ты прости меня, старика, если что! Коля мой всегда хорошо в людях разбирался, это я завсегда знал. Да и люди к нему всегда тянулись. Я много чего тебе наговорил, поверь не со зла.
— Верю, Василий Андреевич, верю. Понимаю и ничего не имею против. Видимо боги наши судьбы связали крепко. — кивнул ему Кудашев.
Они просидели почти до самого заката. Слово за слово, перед Юрием раскрывалась жизнь простого русского мужика, Василия Лопатина, а в ней вся эпоха с начала века. Многое, ой, многое было не так, по-другому, полностью противореча тому, к чему Кудашев привык с детства. До полного осознания, что тут и как, было еще бесконечно далеко, но дорогу, как известно, осилит идущий.
Простой русский мужик, тоже удивлялся, слушая своего собеседника. Узнавал он от сидящего напротив молодого красивого парня поистине дивные вещи. Про семью, отца с матерью, про войну, про жизнь. И все это было не так, непривычно, и расскажи ему кто другой, да при других обстоятельствах, ни в жизнь не поверил бы. Но, слушая, переспрашивая, а порой и увлеченно перебивая собеседника, Андреич постепенно избавлялся от былой неприязни к Кудашеву. Стал называть по имени.
Вечерять сели уже в крепких сумерках. Выпили чаю с Лопатинским медом прошлогоднего урожая. Обершарфюрер без всякого лукавства сказал пасечнику, вставая из-за стола, что ничего лучше и вкуснее в жизни не пробовал. Уже в темноте вышли вместе во двор. От дневной духоты не осталось следа, ее сменила прохлада. Тишину нарушали привычные звуки: пели цикады, фыркал, переступая в конюшне конь, в лесу за околицей редко ухал вылетевший на охоту филин. Легкий ветерок приятно обнимал, трепал слегка волосы. Над головами, в высоком черном небе бесчисленные яркие звезды складывались в созвездия. Нет, нет, да пролетал яркой полоской метеор. Василий молча достал из кармана почти пустую пачку «Пегаса», протянул Юрию, тот жестом отказался. Лопатин, чиркнув спичкой, закурил, и глубоко затянулся. Нарушать тишину ни тот, ни другой не хотели. Кудашев почувствовал знакомый, пробирающий до костей холод, но оборачиваться и что-либо говорить не стал.
На утро Кудашев почувствовал себя совсем почти здоровым. Привычно загнал боль в глубь сознания, провел полчаса в медитации, не переставая удивляться образам и чувствам открывшего новые горизонты сознания. Физические упражнения во дворе. Вновь турник, на котором на этот раз, пересиливая себя, подтянулся осторожно, не торопясь с полдюжины раз.
Лопатин с раннего утра пропадал на пасеке, а после обеда собрался священнодействовать со своим самогонным агрегатом. А Кудашева занимали более важные дела. После завтрака он надел комбинезон, пилотку, опоясался ремнем с кобурой и ушел в лес. Благодаря вчерашним расспросам Андреича, довольно быстро нашел место аварии. Чем ближе подходил, тем явственнее замечал голые, с обломанными ветками, а то и совсем без листьев деревья. У самого эпицентра даже кору с сосен сорвало, и уходили в небо их белесые столбы. Постоял в центре выжженного круга, в неглубокой воронке, на спекшейся в стекло земле и почувствовал, как его с головой накрыло волной отчаяния. Неожиданно остро кольнула сердце потеря товарища, ставшего ему за три года больше, чем братом. Но он был уже другим, сжатые кулаки, окаменевшие скулы, дерзкий взгляд в синее небо и данная самому себе клятва — выбраться, вернуться. Юрий присел, прислонившись спиной к изуродованному взрывом дереву, закрыл глаза. Он постарался расслабиться и постепенно пришло чувство спокойствия, а за ним и новые способности.
Он чувствовал, как метрах в двухстах слева шуршит барсук и что-то еще живое позади, не ближе ста метров. Почувствовал впереди сырость болота, хлюпанье и стон трясины. Посидел еще немного, продолжая как бы слой за слоем снимать покров реальности и вдруг, неожиданно для себя, осознал внутри какую-то силу. И чем больше он концентрировал внимание на своих ощущениях, тем более странными казалось это чувство. Осознание большого, не живого, и не мертвого, но напитывающего все вокруг, как волнами, силой было зыбким. Дать внятное описание обершарфюрер пока не мог. Это шло со стороны болота, из его глубины. Эта сила одновременно влекла и в то же время пугала. Как же много вокруг странного, ранее скрытого, подумал Кудашев, смогу ли я постичь все это новое, ведь я — солдат, а не ученый. Сколько он сидел у дерева, так и не понял. От напряжения начала болеть голова. Кудашев сбросил это наваждение и вернулся в привычный мир с обычными лесными звуками. Минут пять, глубоко дыша всей грудью, морщился от боли в груди, прорезавшейся на самом пике вдоха.
Овраг, в