Загадочная деревня

девушку, успевший полюбить её как родную дочь Шольке взялся во что бы то ни стало разыскать её. Ужас пробирал его от мысли, что с ней могло случиться что-нибудь плохое. В том же, что к этому как-то причастны гандроши, у него не было и тени сомнения. Следовательно, ясно было, где её искать. Только идти напролом нельзя. Её не выдадут. Запрячут куда-нибудь. Надо быть хитрее. Шольке пригодилось его военное прошлое. Он твёрдо усвоил, что любому сражению предшествует разведка. Составляя своему хозяину компанию на охоте, Шольке знал, как выслеживать зверя.

Захватив ружьё, а также запас еды, Шольке отправился вызволять девушку. Повторив путь, что они недавно проделали вместе с хозяином, он однако отклонился в сторону. Идти по единственной горной тропинке он не стал и предпочёл карабкаться по непроходимым кручам. Огибавший деревню лесок как раз примыкал к самой горе. Лучшего прикрытия для незаметного вторжения не придумаешь. Шольке потратил добрый час на то, чтобы только спуститься по отвесному склону. Скалолаз из него был неважный, но охваченный благородным порывом он способен был преодолеть себя. Пожертвовав  мешком с припасами и разодрав пальцы, он осилил гору.

Лес, хоть и небольшого охвата, был тем не менее густой. Как гандроши умудрились сохранить его не вырубленным? В такой то местности? Горы здесь были слишком круты, и свободной земли и так не хватало, чтобы оставлять её дикой природе. Русины, например, за дровами ходили чуть не в другую область.

В полупотьмах, продираясь сквозь захватившие каждый дюйм заросли, Шольке следовал в предполагаемом направлении, пока не наткнулся на узкую, извивавшуюся между деревьями тропинку. Непохоже было, чтобы ею часто пользовались. Навряд ли это была дорога лесорубов. Лес здесь был только гуще, а для охотничьей тропки слишком вытоптано.
Шольке не был чужд любопытства, но в не меньшей степени ему было свойственна осторожность. Последняя победила. Загадочную дорожку он обогнул. И не зря.

Вскорости по ней прошли люди. Трое гандрошей, разряженные как на праздник. С какими-то свёртками в руках. Идя цепочкой, друг за другом, они скрылись за деревьями. Шольке так и подмывало проследить, куда и зачем они шли. Но долг в нём был развит ещё сильнее, чем осторожность. Не для того, он проделывал весь свой опасный и долгий путь.

Шольке ещё некоторое время выжидал. Однако после чудной компании, исчезнувшей в глубине леса, больше никто не появлялся. Держась как можно дальше от тропинки, он начал пробираться наружу. Лес явно берегли в диком, первозданном виде. Нетронутые топором деревья уже переплелись между собой ветками. Идти по таким чащобам было сплошной мукой. Хотя в то же время Шольке чувствовал себя здесь  гораздо спокойнее, чем на открытой местности. Он не столько боялся самих гандрошей, сколько опасался чего-то неясного, неизвестности, которая их окружала. Утешало его, что если с ним что-нибудь и учинят, господин им за это отплатит. Осознание, что за его спиной незримо стоит офицер Императорской гвардии, служивший при Дворе, придавало уверенности. На крайний случай, если поймают, можно отговориться, что забрёл вместе с господином в поисках дичи, опять же намекая на его присутствие.

Покинув лес, Шольке подкрался к деревенской окраине. Распластавшись на земле, он задумался. А дальше то что? Если пойти в деревню, его заметят. Так он и мучился, пока не начало уже смеркаться. Пожалуй, его осторожность была развита чересчур сильно.
На его удачу мимо проковыляла маленькая фигурка с огромным кувшином, едва не превосходившем её в размерах.

«Ба, да это же малышка Мархен. Никак пошла за водой к ручью». — обрадовался Шольке.
Напоминало первую их встречу. Только в  этот раз он следил за ней.

Чтобы не напугать девчушку, Шольке издалека окликнул её. Как ни в чём ни бывало поприветствовал её, будто они ненароком встретились на прогулке.
Девочка удивилась, но не слишком. Все гандроши отличались завидным спокойствием. Шольке приметил, что и она была одета по-праздничному: в новое платьице. Вдобавок в её волосы были вплетены цветастые ленточки.

— Как поживаешь, малютка Мархен? — от неожиданности Шольке забыл, какого стиля придерживался в общении с ней.
Зато Мария не забыла.
— Хорошо. Благодарю вас. — важно ответствовала кроха.
— Что это ты нарядная такая? Неужели праздник какой у вас предстоит?
Мария повторила свой любимый жест, не то утверждения, не то отрицания.
Успев достаточно её изучить, Шольке чёткого, вразумительного ответа и не ожидал.
Мария, в свою очередь, с большим интересом разглядывала Шольке. И у неё, наверняка, возникли к нему вопросы.

Шольке переборол соблазн объяснить свой внезапный визит охотой. Врать ребёнку ему претило. Решил положиться на детскую невинность.
— Мархен, понимаешь. Я тут Маргариту искал. Ты же её знаешь? Она, вроде как, убежала вслед за нами. Так мы её приютили. А сегодня она опять, вроде как, пропала. Ничего никому не сказав. Неужели вернулась?
На этот раз Мария вполне утвердительно  кивнула.
— Вернулась? Сама вернулась? — переспросил Шольке.
— Вернулась. Сама. — механически повторила за ним девочка.
— Она говорила, что её за побег прокляли бы..
— Если покается, её простят, — с глубокой убеждённостью, как могут верить только дети, ответила Мария.
— Слушай, а не могла бы ты позвать её сюда, а то мы даже попрощаться не успели?

Мария покачала головой. Да и какой ребёнок взялся бы за такое?
— Ну тогда, может, меня к ней подведёшь?
Мария задумалась.
Шольке поднажал.
— Если подведёшь, смотри, что я тебе подарю.
Шольке достал деревянную фигурку оленя. Накануне он вырезал её для Маргариты.
При виде оленя глаза Марии жадно загорелись. Но она всё ещё мялась.
— А кувшин я за тебя наберу. И отнесу куда скажешь.
Мария сдалась, обрадовавшись, что избегнет большей части возложенной на неё работы.

Во враждебной среде каждая секунда дорога. Так что время для Шольке тянулось мучительно долго. Наконец, Мария вернулась. Она покачала головой.
— Её заперли.
«Знать, не так уж добровольно она вернулась».
— Тогда хоть к окошку подведи. Хоть парой слов с ней обменяюсь. Только чтобы меня никто не видел. Не хватало ещё тебе неприятностей создать.
— Это можно.

Умничка Мария повела его задворками. Впрочем, особой надобности в этой предосторожности не было. За всё время им никто так и не встретился. Деревня выглядела ещё более пустынно, чем обычно. Жители явно были чем-то заняты. Шольке без проблем донёс кувшин, куда указала ему Мария.
— Ну что теперь к Маргарите? — мягко намекнул Шольке.
Мария кивнула.
— Мы прямо к ней домой?
— Она сейчас не дома.
«Неужели, в каком-нибудь сарае заперли, изверги».

Шольке попал в точку. Мария привела его на другой край деревни к какой-то ветхой заброшенной сараюхе, где приличный человек и скотину то не поселит. Велев ждать её, девочка пошла разведать обстановку. Минуты через две она вернулась, заговорщицки приложив крохотный пальчик к крохотным губкам. Это было настолько мило и забавно, что Шольке, несмотря на серьёзность ситуации, не смог сдержать улыбки.
— Она там? — шёпотом спросил он.
Мария молча кивнула.
Шольке вошёл. Было так темно, что и на фусс* от себя ничего нельзя было разглядеть.
* — фусс (устаревш.) — мера длины, равнявшаяся приблизительно 31 см.

— Она точно тут? — Шольке обернулся на самом пороге.

В этот миг он получил удар в спину. У него перехватило дыхание, ледяной холод, пронзивший его тело, мгновенно сменился обжигающим жаром. Широкий нож по самую рукоять вошёл ему под лопатку. Вскрикнуть он не успел, а вскоре уже и не мог. Не хватало воздуха, даже вздохнуть не получалось. Шольке рефлекторно выкинул руки вперёд. Достать до напавшего он не мог. Силой его Бог не обидел. Если бы противник был перед ним, быть может, ещё бы с ним поборолся. А так он смог только выскочить наружу. Последним усилием напрягая все оставшиеся силы, несмотря на противодействие, здоровяк Шольке умудрился развернуться с ножом в спине, но... Было уже поздно. Руки сделались ватными. Ноги подкосились, и он грузно повалился на землю. Последним, что запечатлели глаза Шольке, была Мария, безучастно наблюдавшая за его агонией.

Когда жизнь окончательно покинула его тело, девочка, мало обеспокоенная произошедшим, молча удалилась.
Распростёртое на земле, окровавленное тело обступили фигуры, едва различимые в предзакатных сумерках.

4

Ауффенберг сдержал слово. К назначенному сроку, хоть и позднее, чем планировал, он был уже у своего приятеля.
Усадьба, восторженно восхваляемая её владельцем, ничего особенного из себя не представляла. Фамильный герб на фронтоне, незатейливое барокко прошлого века. Обычный особняк, какой имел каждый уважающий себя дворянин. Такие же дома были у всех знакомых Ауффенберга. Конечно, простоту быта окупали окрестные леса, изобиловавшие дичью и зверьём.

Хозяин имения, венгр Миклош Андор Лоччи, был старым приятелем Ауффенберга, ещё с кадетских времён. Благодаря сложным матримониальным связям его семья доводилась родственниками самому  Эстергази и, соответственно, принадлежала к высшей венгерской знати. Помимо Ауффенберга, у него также гостили гвардеец — граф Август Леопольд цу Зайн-Зарнекау и кирасир — Пауль-Иоганн-Хейнрих-Готтлиб фон Пфаулер.
Все четверо были близкими друзьями. Хотя трудно было представить более различных между собой людей.

Взять, например, Лоччи. Это был настоящий мадьяр. И этим всё сказано. Он воплощал в себе все положительные и отрицательные качества своего народа, при чём в удесятерённом размере. Вспыльчив и горд был до болезненного. В любом высказывании он искал выпад против себя. Даже избегал улыбаться, поскольку это могли истолковать во вред ему. Эта мания развила в нём что-то вроде нервного тика. Он всё время подёргивал свой ус. Он всегда готов был к драке, с кем угодно и по какой угодно причине. Зато в порыве был не в меру щедр. Настолько что это  иной раз грозило ему разорением. Лоччи был рождён чтобы стать гусаром и не только потому что венгр. Жилистый небольшого роста. Порывистый и вёрткий. Удивительно как при своём характере он отделался всего двумя дуэлями. Недаром,. его второе имя на древневенгерском значило «воин». Он и был воин. Жизни вне армии для него не было. Конечно, Лоччи освоил все правила этикета, предъявляемые к дворянину. Но это было  единственной его уступкой в сторону гражданской жизни. Любимым его выражением было клясться честью, что он делал к месту и не к месту. Порой выходило совсем уж комически, вроде «клянусь честью, потеплело» или «клянусь честью, мне нужно сходить до ветру». Дружить с таким человеком было непросто, но и стоила его дружба очень много.

Сослуживец Ауффенберга по полку, Август Леопольд цу Зайн-Зарнекау вообще не походил на военного. С его острым аналитическим умом он был самой природой предназначен для научной стези. Но по настоянию родственников ему пришлось пойти в армию. Граф цу Зайн-Зарнекау был не просто благородного, но из, как выражались в Австрии, первого сословия. Печально известная Императорская геральдическая комиссия 18-го года, урезавшая многим дворянам их титулы, обошла его семейство стороной, что подтверждало его неоспоримую