Окно близкого контакта пятой степени

привлечь к себе внимание посторонних на лестничном пролете. Он живо представил себе, как случайный прохожий, проходя мимо него, с осуждением качает головой и приговаривает: «Как вам не стыдно заниматься любовью в дверях. Совсем стыд потеряли». И как будто специально кто-то внизу открыл дверь и стал прислушиваться к тому, что делается на этаже Василия Ивановича.
        Больше не в силах находиться в таком щекотливом положении, Василий Иванович невольно взял женскую фигуру между ног и нащупал там растущие жесткие волосы. Его рука инстинктивно погрузилась в мягкую расщелину между влажных губ, и он непроизвольно почувствовал сильное половое желание. Оно его напугало и Василий Иванович выпустил ее из рук. Фигура упала плашмя на пол прихожей. И только тогда до него дошло, что это не бесчувственное женское тело, а женская кукла, игрушка для мужчины в натуральную величину из магазина интимных услуг. И тут его охватил истерический хохот, от которого он скоро с облегчением отошел, успокоив самого себя тем, что кто-то из приятелей нагло разыграл его, плотно прислонив женскую фигуру к входной двери.
        С виду кукла была, как живая и даже симпатичная, с аппетитными женскими формами. В том положении, в котором кукла неловко оказалась, она вызвала у него невольную жалость. Он осторожно потянул ее за руку и потащил к чулану. Освободив место для сомнительного подарка, он заставил куклу коробками с книгами и благополучно забыл о ее существовании. Несколько раз он видел куклу, когда заглядывал в чулан ради нужных вещей и замечал, как она, уже вся обмякнув, одиноко стоит в углу, никому не нужная. Но что было делать? Не ставить же ее в центр зала на потеху гостей! И он, с сожалением вздыхая, закрывал дверь чулана и продолжал заниматься своими обычными домашними делами, изредка воображая, как было бы хорошо, если бы она помогала ему справляться с ними.
        Василий Иванович даже подумал про себя, что значит быть куклой и представил самого себя куклой, игрушкой для женщины. У него разыгралось воображение, и он буквально почувствовал, как уже не он, а воображаемая женщина схватила его за торчащий член и потащила его в чулан. От такого обращения с нечаянным даром ему стало не по себе, и он исполнился невольного сострадания к невинному объекту чужого влечения, точнее, пародии на такое влечение. Не то, чтобы он пожалел саму о себе вещь, нет он пожалел ее, живо представив себя на ее месте. Он пожалел самого себя. И в самом деле, кто еще пожалеет его? Кукла стала знаком, стигматом боли любви к самому себе.
        Все в жизни Василия Ивановича было обычно, нормально и вполне предсказуемо, если не считать его необычные для обычного человека, очень даже странные мысли. И в самом деле, любезный читатель, кто из людей в последнее время думает довольно часто о отвлеченных предметах? Вы предположите, что думают те, кому делать нечего. Но дело в том, что мысль есть тоже дело, да еще какое сложное. Это я знаю по самому себе. Обыкновенно тот, кто ничего не делает, не думает совсем. Он только развлекается.
        Но вот, так получилось, - случайно или нет, - что кукла позвонила ему в дверь и с этого момента все для Василия Ивановича пошло не так. Возможно, это была не кукла, а просто женщина, которая походила на куклу. Она представилась изумленному и онемевшему от совпадения Василию Ивановичу критиком и по совместительству литературным агентом, Анной Петровной Куклиной. Сообщила, что, прочитав несколько его произведений, навела на работе справки и смело отправилась к нему домой с предложением публикации ряда его авторских текстов.
        Василий Иванович, вспомнив о том, что он в былое время был заправским кавалером, не стал держать даму в дверях и пригласил ее домой к себе. Ко всему прочему она ему очень понравилась. Нам особенно нравится то, что мы узнаем неожиданно или случайно. В случае с Анной Петровной это была приятная неожиданность. Как так, то, что было неживым, стало живым и понятным? Такая, по необходимости, загадка требовала разгадки. Оставив Анну Петровну в гостиной за чашкой чая с клубничным вареньем, которому он предпочитал, нет, не обычное вишневое, но редкое ананасовое, или, хотя бы, апельсиновое, Василий Иванович заглянул в чулан, чтобы проверить, на месте ли кукла. Как он с тревогой и ожидал, ее не оказалось на обычном месте. И тут он не на шутку испугался, что стал сходить с ума, приняв литературного критика за ожившую куклу. Но как объяснить то, что они похожи друг на друга, как две капли воды? Или эта удивительная похожесть есть ошибка его памяти или плод воспаленного, больного воображения?
        Он решил не спешить с откровенным разговором. Пускай она сама признается, кто есть в реальности. Но это только, если он не выдумал ее. В этом случае он действительно сошел с ума от большого ума, который стал превосходить его ограниченные возможности понимания. Или его специально подводят к такому выводу. Но кому это нужно? Спецслужбам? Бред. Пришельцам? «Где они, а где я?» - думал про себя Василий Иванович. Разве он может представлять угрозу для людей и тем более не людей? Конечно, нет.
        Отложив на время свои сомнения, Василий Иванович вернулся в гостиную продолжил беседу с Анной Петровной. Она обратила его внимание на то место в «Идиоте» Достоевского, где князь Мышкин раскрывает Парфену Рогожину тайну веры человека в бога. Она заметила и в последнем сочинении Василия Ивановича тот же самый мотив. Слушая ее в пол уха, Василий Иванович удивлялся на самого себя, - невзирая на то, что только недавно познакомился с незваной гостьей, он чувствовал ее близким существом, с которым можно говорить, о чем угодно и не будет ни страшно, ни стыдно. Возможно, такое странное обстоятельство объясняется тем, то он уже давно свыкся с ней в своем сознании в образе куклы.
        - Федор Михайлович не раз возвращал меня своими словами к тому, о чем я и сам неоднократно думал. Трудно человеку относиться к абсолютному абсолютно, ведь само отношение по сути относительно. Ему сподручнее обманывать себя тем, чтобы относительное, условное принять за абсолютное, безусловное и ему поклониться по аналогии с самим собой. Так он вместо бога себе поклоняется, видит в нем все другое, а следом в нем и самого себя. Вот корень неверия в бога как причины его в качестве следствия. Застревает он на промежуточных причинах, не может довести дело в силу своей конечности до конца, ибо имеет дело с бесконечностью, которая парадоксально актуализирована, завершена в любой момент его становления в качестве предела, совершенства творения.
        Вот вы, Анна Петровна, совершенны? 
        -  Что вы, Василий Иванович. То же мне нашли идеал совершенства. Я имею много недостатков и мне еще работать и работать над собой.
        - Анна Петровна, я спрошу вас об одной вещи, только вы отнеситесь к ней серьезно. Я неспроста спрашиваю об этом. Вы никогда не чувствовали себя вещью, куклой, которой можно пользоваться?
        - Да-да, - ответила она и в задумчивости посмотрела на него так, что ему вроде показалось, что она догадалась о том, что он уже проверил ее отсутствие в чулане. – Знаете, Василий Иванович, вы напомнили мне сказку про Ивана-Царевича и Василису Прекрасную в образе Царевны-Лягушки. Помните, как он, не раздумывая, сжег ее лягушачью кожу, чтобы она больше не обратилась холодную и противную лягушку?
        - Помнить то это я помню, но что конкретно означает его необдуманный поступок? Кстати, я из благих намерений не пускаюсь на такие глупости. Так что можете быть спокойны на мой счет, - заверил ее Василий Иванович, многозначительно замолчав.
        - Что вы конкретно имели в виду, Василий Иванович? - спросила его гостья, заглядывая своими большими, как небо, глазами голубого цвета в глаза Василия Ивановича, как будто там искала ответа. 
        - Да, так, - это я, в общем, так сказать. На мой взгляд, Иван-Царевич просто испугался того, что вместо любящей его жены снова найдет в спальне или еще где холодную, фригидную лягушку или того хуже бесчувственную куклу.
        - Все зависит от Ивана-Царевича, ведь он у нас герой. Ему следовало быть более терпим и терпеливым к той, которая еще не стала ему подобной, любящей, очеловеченной. Кстати, продолжая дальше разговор об этом превращении будет не лишним вспомнить другого писателя, графа Огюста Вилье де Лилль-Адана и его роман «Будущая Ева». Вы читали этот роман?
        - Ах, да-да, «Будущая Ева» … Я читал его еще в школе. Этот роман напомнил мне повесть Гофмана «Песочный человек», которую я прочитал раньше. Я помню, как герой повести, некто Натанаэль, смотрит в карманную подзорную трубу, которую берет из рук механика Копполы, торгующего барометрами, на девушку Олимпию. К слову сказать, этот механик принимается Натанаэлем за детский страшный персонаж, которого он отождествил с отравителем своего отца-алхимика, неким Корнелиусом. В причудливом сознании романтика Натанаэля он является «песочным человек», которым пугают непослушных детей. Якобы Коппола продал ему такую подзорную трубу, которая искажает реальную картину мира, подменяя ее иллюзорной, до такой степени затмения, как будто герою песок насыпали в глаза, от чего он сходит с ума.  Я думаю, это вполне актуально и для нашего времени господства «фейкового сознания», настроенного на искаженное восприятие реальности, возможно, не только идеологически, то есть, превратно, устроенными людьми, но и кем-то еще, уже из иного мира.       
        У отца девушки, профессора Спаланцини, он будет, как студент, брать на дому уроки физики.  Там он влюбится в нее. Она понравилась ему тем, что вся такая правильная, со сем соглашается и ни в чем не знает изъяна. Совсем иначе ведет себя с Натанаэлем его невеста, Клерхен, которая спорит с ним, не восхищается, а рассудительно отзывается о его стихах. Но вот студент случайно застает Копполу за тем, как он извлекает из неподвижной Олимпии глаза, отражающие загадочные лунные блики. Он потрясен до глубины души и грани рассудка тем, что, наведенный механической трубой Копполы живой образ Олимпии, сосредоточенный в глазах, есть оптический обман, она же есть заводная кукла, изготовленная искусной рукой физика. Обман раскрылся, и студент потерял рассудок.
        Вероятно, механик виноват только в том, что дал несчастному, романтическому юноше то, что он хотел, - иллюзию, - настроил так его оптику познания, что он стал принимать живое, естественное за мертвое, искусственное и, напротив, мертвое, искусственное за естественное, живое.
        В романе Лилль-Адана мы находим нечто похожее – подмену безусловно живого образа реальной женщины условно живым образом механической куклы Гадали. Это идеальный образ девушки. Но почему-то идеальным для обычно рассуждающего человека, того же автора, идеальное для естественного является не сверхъестественным, но искусственным. 
        Можно вспомнить еще одну страшную новеллу уже современного автора – Станислава Лема, его «Маску», в которой в очередной раз поднимается проблема того, как искусственное сделать живым.
        И я вот думаю о том, можно ли человеку создать то, что превосходит его в интеллектуальном плане. Как