И еще одно, может быть, самое важное, - под мыслями люди часто подразумевают всякую глупость, хлам, мусор, который царит в их бестолковой башке. Это далеко не идеи и даже не мысли, а эмоции, переживания, слезы, гормоны, сопли и прочие физиологические выделения. Прошу прощения за столь анатомические подробности.
Когда мыслители говорят об объективном существовании идей, то они имеют в виду не существование идей в виде вещей в материальном мире, в пространственно-временном континууме, но, напротив, о существовании сознания в идеях, которым нет места и времени в мире вещей. Идеи – это формы работы мыслителя с мыслями, его общения с ними, как с идеальными существами.
Это мыслители, у которых есть привилегированный доступ к идеям через мысли - посредники с миром идей, проводники в идеальное царство бога, - а не какие-то софисты, интеллигенты, склонные забалтывать мысли трескучими фразами, как теперь говорят цифровики, «мемами». Ветхозаветная буква стигматизирует, догматизирует дух, опустошает его смысл ритуальным повтором. Мыслитель повторяет идею в мысли без повторения.
Они пытаются представить себе непредставимое, чтобы стать, быть представителями идей. Для этого они думают, ибо думы, мысли и есть явления идей. Такого рода явления есть не просто явления, но есть феномены. В нашем мире идеи иным образом не являются. Идея являются только в сознании мыслителя в качестве явления самого явления. В мысли она становится мыслью, представляется не чувством, а умом. Поэтому идея носит сверхчувственный характер. Она созерцается. Это идеальное созерцание есть медитация или размышление. В медитации, размышляя, человек мысли сосредотачивается на идее. Он служит средством ее воплощения. Это духовное воплощение. В рассуждении непосредственное или интуитивное схватывание идеи интеллектом мыслителя вспоминается, опосредствуется словом. Рассудительный человек или ученый пытается уловить потерянную идею в смысле слова. Это единственное, что есть в слове в качестве имматериального или идеального формирования, образования; это есть форма или образ слова, точнее, способ, метод работы с ним. Если медитация есть теория идеи, то рассуждение есть практика идеи, идеальная или логическая практика.
В современную эпоху господства информации как вычислительной единицы базы данных нет места для идеи, ибо ее невозможно перевести, конвертировать в материал. Переводя мысли в вещи, овеществляя их, мы теряем идеальное. Сверхчувственное как источник света разума, излучатель мышления переживается в виде былого воспоминания. Чувство есть имитация сверхчувственной идеи, ее копия ввиду или в виде мысли. Ныне же люди имеют дело уже не столько с имитацией идей, сколько их симуляцией в виде не мыслей, но информации. Неимоверно трудно выделить из информации истину, как соответствие мысли идее, ибо соответствие возможно в уподоблении (имитации) копии (знания) или части образцу (идеи) или целому, но не в симуляции копии копии (информации), части части, копии (знанию), части.
Соответствие знания идее, истине, истинное знание обеспечивается непосредственным умозрением истины, идеацией или интеллектуальной интуицией. В противном случае мы остаемся наедине с частичным подтверждением или опровержением истинного знания фактом опыта чувств, симуляцией истины. Для внушения, уверенности в верности подтверждения истины знания факт представляется в виде информации. Ее можно верно вычислить, приписав факту точное числовое значение. Тогда смысл как тень тени идеи явится методом или образом представления, осознания значения слова. Это виртуальное представление и будет знанием.
Зачем в таком информационном порядке, вообще, думать? Мысль является излишней и даже вредной там, где господствует информационная оптимизация, ибо она препятствует бесперебойной работе машины вычисления, тормозит двузначную (бинарную) конвертацию знаков. Зачем нужна многозначность, когда работает и так в оптимальном режиме бинарного кода (0-1) сознание? В принципе, можно перевести работу машины информации в многозначный режим. Но чего мы добьемся таким оперативным вмешательством в процесс функционирования знаков? Только усложнения простоты решения. Смысл по-прежнему будет только методом узнавания того же самого вычисления данных. В измерении информации нет смысла в мысли. Она там не нужна. Не нужна мысль – нет явления идеи, нет идеального, а есть только его тень виртуальная симуляция. Это реальность симулякра как овеществления мысли.
Таким образом, идеальное трансцендируется, оставляя нас «с носом», с имманентной, «оголенной» информацией, которая может соблазнить только искусственное существо, каковым является современный человек. Естественны человек на такое вдохновение не способен. Для вдохновения ему необходим замысел, идея. Но технический проект вполне успешно обходится без идеи, довольствуясь виртуальной аналогией. Таков мир технического, искусственного откровения, виртуальной симуляции как стимуляции материального. Информационный симулякр становится генератором накачки и развертывания цепи знаков, отсылающих друг к другу пакет данных и в этой передаче находящих собственное удовлетворение.
Это и есть счастье потребления, откровенное, порнографическое наслаждение одним материальным. Это сансарический круг перерождения человека как вещи, капитала в качестве самовозрастающей стоимости жизни. Вместо философии, живой мысли в идеале мы имеем вещизм. Вещизм – это уже не философия, а идеология как вырожденный случай идеи и реклама товаров как пропаганда вещизма. Товаром товаров становится сам человек как капитал, человеческий капитал. Таков неутешительны итог товарного фетишизма, поклонения субъекта вещи в качестве магического объекта влечения.
- Василий Иванович, вы наговорили столько мути, что у меня голова идет кругом и мне стало дурно, - призналась староста.
- Зина, вам стало дурно от того круга сансары, который крутится у вас в голове. Это круг не мысли, а слова с пустым смыслом виду отсутствия мысли. И все почему? Потому что у вас на уме одни готовые развлечения, которые вам предлагает рынок информационных услуг. Все ваши желания уже заранее загуглены – загублены на корню. Где ныне личность? Ее нет. Есть робот потребления. Ушло время эротики душевного творения и пришло время порнографии материального потребления.
Но тут прозвенел звонок, И Василий Иванович пообещал старосте и ее группе продолжить обсуждение комизма той ситуации, в которой оказались люди, на следующем занятии, утешив их тем, что, возможно, смех сквозь слезы послужит искуплением их грехов и подаст нечаянную надежду на спасение. Может быть, не случайно случай бывает счастливым, указывая выход из несчастного положения.
Глава шестая. Боль любви
Василий Иванович считал себя несчастным человеком в жизни. Она приводила его сознание в состояние отчаянья. Единственным средством избавления от отчаяния он полагал размышление. Медитация помогала ему постоянно спасаться в жизни от несчастья. В этом качестве мысль была для него счастьем. Она являлась божественным даром, подарком небес. В мысли он находил возможное утешение.
Наш герой любил думать. Он был истинным философом. Однако он был еще человеком и мужчиной. И как мужчина он не мог не любить женщин. Он хотел любить, как человек, одну-единственную и неповторимую женщину в качестве личной избранницы. И поэтому не хотел быть связанным той женщиной, которая стала бы избранницей судьбы, его роковой женщиной. В теории Платона об андрогине, как искомом результате поиска двух разделенных половинок одного и того же целого, его не страивала предопределенность такого поиска, заданная установка на заведомое исполнение. В таком осуществлении не тобой задуманного его волновала и беспокоила неполная свобода творчества, ограниченная лишь поиском и находкой путей и средств достижения чужой цели.
Правда, этим чужим мог быть он сам, из иной, прошлой или будущей, жизни. Конечно, в прошлом или в будущем, он тоже был или будет настоящим, но его заботило нынешнее настоящее, ибо он существовал в настоящем мире. И это настоящее в виде «так-существования» считал самым важным, ценным, требующим своего осмысления. Такое существование он называл «своим существованием» или «экзистенцией». Он мыслил здесь и теперь и поэтому имел все основания утверждать такое мышление экзистенциальным.
И все же привязка к настоящему, внушавшая ему чувство реальности, тяготила его и доставляла страдание. Он осознавал, что определенность ограничивает. Да, понимание помогает смирить свой гордый нрав, неуживчивый характер, примиряет с действительностью. Эк-зистенция не может не быть больной, не ранить своего инспектора, наблюдателя, регистратора. Любое переживание, тем более обостренное, а экзистенция была обостренным, пограничным переживанием, - переживанием выхода из себя в мир, несет в себе семя греха. Вкус греха сладкий, но плоды его горькие. Его сладость обманчивая, иллюзорная. Но эта иллюзия настоящая, иначе разве хотел бы человек согрешить? Именно в ин-зистенции, как в переживании жизни в мысли, в медитации Василий Иванович находил спасение от соблазна существования в мире. В медитации, размышляя, он пребывал в сознании того, что сознает, находится в ясном самосознании пробуждения, а, значит, отвлекается от жизненной суеты, которая причиняет ему страдания своими желаниями.
Самым сильным желанием было любовное желание, - желание любить себя. Любовь - амбивалентное чувство; в нем совмещаются противоположности высокого и низкого, недостатка и избытка, желания и жалости. В любви как крайней возбудимости люди парадоксально ищут успокоительной середины. Но эта середина, как гармония двух сил, противоположно направленных, является хрупким, неустойчивым, ненадежным положением. Чаще всего любовь выходит из равновесия и бьется, приобретает конфликтный характер. Поэтому она обречена на поражение. Тот, кто добивается любви, получает пиррову победу. Он побеждает настолько, насколько проигрывает. И здесь дает о себе знать гармония, свойственная любви, только эта гармония не счастья, а, напротив, несчастья. Конечно, любовь – сладкая вещь, только ее сладость с привкусом горечи. Чтобы приглушить этот привкус страдания бывает необходимо употреблять ее с щепоткой соли. Остроту любви придает остроумие. Любовь должна быть умной, с пониманием, с самосознанием, спокойной, иначе ее ждет конец. И этот конец несчастливый. В лучшем случае, это брак как навязчивая привязанность. В худшем случае, безрассудная, само-разрушительная страсть.
С одной стороны, Васили Иванович был творчески недоволен собой,