Подруги

я помню мемуары, военно-исторические очерки, в том числе о Великой Отечественной, которые читал мой папа. Он вообще не мог без книг, даже, когда уже болел...
                           
      - Ой! - Вдруг вскрикнула Лёля. - Моя утка! - И умчалась на кухню. Подруга последовала за ней.                                                       
      - А я ничего не чувствую. 
                                                              
      - Успела...В последнюю просто секунду. Ты иди, отдыхай, пожалуйста, я — всё сама. Не люблю, когда мешаются под ногами, - бормотала Лёля, вытаскивая из духовки большую жаровню. 
                                                                                                
        Вернувшись в комнату, Зоя встала коленями на кресло, повернувшись лицом к его спинке, облокотилась на изголовье локтями и застыла, постепенно уходя в воспоминания. О своём недавнем письме, наклееном ею на двери коттеджного новостроя, принадлежавшего Р., бывшему соседу родителей по лестничной клетке их дома. Выбившись "в люди", Р. осуществил духэтажный красно-кирпичный проект в частном секторе того же района. В том, что там будет земельный участок и терраса, не стоило и сомневаться. На новоселье пригласили Зоиных родителей. Новый домовладелец, бывший секретарь парткома на заводе, где работал и Зоин отец, с приходом новой жизни быстро сдал свой партбилет. Зайдя в созданный для этого кабинет, бросил его там на стол так, как отбрасывают назад в костёр выстреливший оттуда горящий уголёк. И устроился охранником на рынке, а потом вырос в его директора... Отец был замечательным рассказчиком и охотно делился знаниями истории и литературы, неторопливо и образно. Его любили слушать родственники, сослуживцы. А также соседи, собиравшиеся около дома пообщаться и поиграть в шахматы. Бывал там и Р., шахмат не знавший, но покровительственно похлопывавший игроков по плечам. «По-соседски» захаживал к отцу с просьбой прочитать очередную главу своего очередного романа. Скороспелость шедевров поражала. Отец вежливо читал, тяжело вздыхал и возвращал со словами - «Фантастика!»... Уже покинув своё прежнее обиталище, Р. патриотически наведывался время от времени к шахматистам. И как-то раз Зоя, проходя мимо, услышала его голос, говоривший пакости о её отце, как о пустом старом пне, зацикленном на своём прошлом, канувшем в Лету, на своих, никому не нужных, дурацких байках о войне и о, якобы, исторических событиях, которых никогда не было. Об унылом, однообразном советском времени, с его глупыми и нищими адептами... Р. в своей «прогрессивной» ярости, кажется, не рассчитывал на то, что мстительное негодование и презрение производят обыкновенно впечатление, обратное ожидаемому. Какое бывает, к примеру, если кто-то решит зимой, и непременно в стужу, предпочесть надёжным штанам на меху балетный мужской костюм...Тут недолго и до опеки над эдаким надувательством. Мужчины, в основном - пожилые, молчали. Они стояли совсем даже не за то и были решительно не готовы подать копеечку новопроходцу. Ближайшим ранним утром Зоя подошла с бумажным отлупом к дверям домостроения победителя былого мракобесия, подпершего давече руками бока, худые от накопившейся желчи. Она знала, что отец читал военные мемуары, среди многочисленного прочего, не потому, что продолжал жить в своём прошлом военного лётчика. А потому, что он  - из тех людей уже бывшей страны, у которых была другая гордость, не обваливающаяся, как гнилые мостки под случайной волной. И это была надёжная опора, без покорёженной совести, разноголосья и расклиненности. Да, они жили «любовью к отеческим гробам», но жадно впитывали даже лёгкие ароматы и ещё негромкие звуки большого и очень живого будущего. Жили с суровым осознанием своего долга, как жизненного принципа - стоять и сражаться за него. С тьмой, наползающей на любые проявления человечности и стремящейся пожрать самого человека, под разными её масками, под чёрным флагом далеко идущей ненависти, пропитанной восторгом от власти и насилия, возведённого в культ. 
                                                                  
      -  Нет с нами больше наших мечтателей, драгоценных, родных, любимых...Скоро будет жжжареное, а пока нам  нужно выпить. 

         Вернувшаяся их кухни раскрасневшаяся там хозяйка направилась к буфету. За его стёклами стояло несколько групп  хрустальных рюмок, бокалов и стаканчиков. В снежинках и звёздочках, петельках-кудряшках, с ромбиками, завитушками, как у полураскрытых бутонов роз, в россыпях шариков, расходящихся линий, зигзагов, спиралек. Волшебство, похожее на вологодское кружево. Взяв оттуда два крошечных, как напёрсток, бокальчика, Лёля снова ушла на кухню и вскоре появилась уже с бутылкой сухого вина в руке. Заполнив её содержимым поблёскивающие пузырёчки, вздохнула, улыбнулась, пропела  красивым сопрано «да будет свееет» и начала:   
                                                            
      - а знаешь, Агафья моя Афанасьевна имела общее с твоим отцом - крайне решительную натуру. Был у неё младший брат, за которым она с детства приглядывала. Так вот, однажды, ещё до мануфактуры, одна барынька набросилась на этого брата прямо на улице, в Москве, обвинив его в краже у неё мешочка с деньгами. И стала его бить. Братишка был подростком небольшого росточка. Сестра, не раздумывая, оттащила  агрессивную тётку от ребёнка. Та упала, в результате бабулечка моя оказалась в полиции. И, конечно, страшно подумать, что было бы дальше. Но вступился один господин, свидетель произошедшего, и девушку отпустили. Поражённый её отвагой, решил с ней познакомиться и влюбился. Занимался её образованием, приучил к книгам, помогал брату. И всё же дороги их разошлись...
                                         
     -  А почему?      
                                                       
      - Ну, тут была целая история...Их семья, из крепостных, жила в подмосковной деревне, где-то в районе Клязьмы. Но отец Агафьи, третьей по счёту из пятерых его детей, был не простым столяром, перенявшим ремесло у своего деда, а очень талантливым. Мог делать необычные табуретки, столики и другую мебель. Помещик проникся и отправил его куда-то учиться этому делу.     
                      
      - Вот ведь молодец какой...
                                     
      - Да проникся он идеей подзаработать на этих табуретках!    
           
      - Ты подумай... А я сразу и не поняла твоего сарказма.   
                                              
      - Отвыкла ты от меня! Выводы сама сделаешь или помочь? - Из кухни теперь послышался свист чайника и Лёля снова убежала. Вернувшись, она чмокнула подругу и грациозно забралась в своё кресло. 
                                                                                
      - Потом он стал работать «под заказ» от соседей своего хозяина, отдававшего ему малую толику полученных денег. Делал вогнуто-выпуклые, как скрипичный и прочие ключи, затейливые комоды и другие, шаловливые, но с любовью и вполне профессионально изготовленные лавки-диваны и столы со стульями для окрестных помещиков, колебля их деревенский покой. Со временем выкупил семью, а потом приобрёл в Москве лавку для своих товаров. Имел с уже бывшим своим помещиком договор на вырубку в его лесу деревьев для нужд ремесла. Кормились-то они в основном им.                                                                                   
      - Ну, надо же, прямо что-то невероятное. 
                                    
      - Не невероятное, а вполне конкретные дела. Ты слушай дальше...К ужасному несчастью, он попал под упавшее дерево и не выжил. Страна при этом потеряла большого мастера. Ты слушай, а не хмыкай, пожалуйста! Семья стала бедствовать, пока не подросли старшие сыновья. Так что прапрабабуля моя уже с детства привыкла к Москве, куда её частенько возили. А в молодости захотела и вовсе там обосноваться. 
                                                            
      - Понятно... А знаешь, я люблю Питер. Мне там хорошо дышится. Не Москву, не Нижний... Это я к слову — обосноваться....А вдруг?   
                                                
      - Ты серьёзно?     
                                                                                 
      - Я только подумала об этом. Пока больше ничего.
                                                                                       
      - Угу... Дальше рассказываю или ты уже где-то у Адмиралтейства?  
                                                                                   
      - Продолжай, конечно, а то собьёшься, - с лёгкой иронией отбила атаку Зоя.                                                                                       
      - Так вот, когда спасший её от тюрьмы господин уже серьёзно за ней ухаживал, а она была красавицей,... то не сразу, но выяснилось, что его матушка по-своему понимала, в чём счастье её сына. И однажды, на узкой московской улочке, Агафье передали письмо. В котором мамаша эта написала, что несмотря на скрытность сына, она знает о её существовании в его жизни, о его усилиях по обучению её грамотности и прочему. Что считает это делом похвальным, но отвлекающим её отпрыска от занятий, более достойных его ума и положения в обществе, у которого он, получив блестящее образование, теперь в долгу. И настоятельно и по-доброму рекомендует оставить его в покое и найти подходящие для себя занятия и человека, подобающего её сословию. Представляешь себе радетельницу об Отечестве?  
                                                                                       
      - Мамашу ту где-то можно и понять, наверное, если она говорит о служении...                                                                                       
      - Где-то, куда-то... Шею ей надо было сломать, а не понять! Это было только началом. Спустя  время Агашу, тоже «по-доброму», посадили  в крытую повозку и привезли куда-то в загородный парк. Это было одно из мест, где состоятельное население Москвы предоставляло себе разнообразный досуг. В тот раз давали музыкантов, которых слушала почтенная публика.     
  
     - Первые подмосковные дачники? - Почти утвердительно спросила начавшая улыбаться Зоя.                                                    
   
     - Может, и они. По окончании концерта, во время которого её стерегли, как Кащей свою лягушку, подошла барыня в роскошном бархатном тёмно-оранжевом платье, с закрытым лифом, завершающимся коротким атласным жёлтым шарфом, свободно охватывающим шею, и длинной юбкой со складками по ней разных оттенков коричневого цвета, поперечными и продольными, различных ширины и высоты....Ээээ, что-то я как-то... отвлеклась. Ну, вот -  подобралась эта тётка и молча стала рассматривать девушку, а затем вдруг протянула ей пакет со словами: "надеюсь, милая, это образумит и утешит вас". Агафья, доставленная обратно тем же способом, была так измучена переживаниями, что забыла сразу распечатать «подарок». А там были деньги.      
   
  
    - Я так и знала. - Зоя взглянула на Лёлю. - И моё — браво — сочинению про музыкантов в бархате с атласом. Я в восторге!  

 
    - В атлас была укутана мамаша! А одежда музыкантов мне была не интересна.  


    - Тебе? - Весело засмеялась Зоя, откинувшись на спинку кресла.