ПУСТЫННИКИ ИЛИ ПЕСНЯ О ПЕРВОЙ ЛЮБВИ

благодарность за лечение и денег дала на подъем, так что они и дом выстроили, и хозяйство все обустроили. Здесь же недалеко от пустыни и поселились. Другие люди там тоже селиться начали. После уж, когда монастырь образовался, они к посадским причислились. И Арине теперь было спокойно за них после стольких лет переживаний. Она благодарила Бога, и вместо прошений приносила ежедневно благодарность за отвеченные молитвы.





А Федор так и жил в пещере, все эти годы. Постригся в монахи, а через несколько лет схиму принял. Старца Ворсонофия схоронил, остался один. Тоже Господь ему многое открывал, более всего, о чем молиться. Где какая беда случится, или междоусобица, или поветрие смертоносное, он узнавал и молился. Много что ему открыто было, словно книгу читал про жизнь русскую.





Раз человек выбежал из лесу, напуганный весь, озирается, ищет где спрятаться.

— Душегубы, изверги, хуже басурман. Своих грабят. Что же деется то, Господи! — упал на колени, крестится.

Вышел Федор, смотрит на него и молчит. А тот к нему:

— Вижу не разбойник ты, а бежать тебе тоже надо. Только куды? — он снова начал озираться. - За мною сейчас прибегут, вон они уже, — послышались крики, топот коней, гиканье, свист. — Весь товар отняли, лошадь, повозку, одежу сняли, еще кошелек хотят отобрать и душеньку погубить. Едва убег от них, — он бегал по поляне, ища, куда спрятаться. — Лихоимцы окаянные, хищники. Князю на них нажаловаться. Что творят! Погибели на них нет. Честному купцу проехать не дают.

— Пошаливают разбойнички, — Федор говорил спокойно, невозмутимо. — Потерянные люди. Однако и за них молиться надо. Авось Господь и помилует. А ты не робей, Семен, утихни ужо, не придут они сюда.

— Да как же не придут то. Вон кричат, близко уже.

— Передохни, не пужайся. Уйдут они. Им сюда дорога закрыта. А ты сам виноват.

— Глянь ко, и правда уходят, — он прислушался и удивился. — Видать ты не простой, человече. Откуда и имя мое знаешь? Кто ты будешь? Затворник что ли? Говоришь виновен я? А может оно и так. Наше купеческое дело какое? Купи дешевле, продай дороже. Так ведь и провоз денег стоит.

— Не про то говоришь, Семен. Ты племянничка то почто же в люди отдал? Тяжко ему там, сам знаешь. Он поди сирота, а тебе не чужой. Да и мал он еще работать то. Разве у тебя монет недостает, чтобы его дома держать, да грамоте обучать. Али кормить нечем? Пиры то вон устраиваешь, гуляешь, а он плачет там. Худо с ним поступают. Кормят скверно, работой изнуряют, секут ни про что. Аще не знал кому дитятку отдаешь? Люди они негодные. Им собаку то жалко отдать, а ты родную кровиночку, племянника отдал. Худо это.

— Виноват, отче. Прости грешного. Бес попутал. Жив останусь, заберу Егорку домой. Вот те крест.

— Ты боялся, что он тебе наследником станет. Вот и сослал его.

— Виноват, отче святый. Отколе ты все ведаешь? Я и не сказывал никому. Думал только.

—  Вижу, что раскаиваешься. На исповедь сходи, да причастись. А то и в храм стал лениться ходить. Воскресные службы пропускать надумал. Али совесть мучает? На чью защиту то надеешься? Никак забыл? "Ополчится Ангел Господень окрест боящихся Его и избавит их."  Господь защита наша.

— Согрешил, поправлю все. Кругом виноват. На храм пожертвую. Нищим подам.

— Ну, так-то. Об Егорке попечешься, так, глядишь, Бог тебе и своих деток пошлет. А коли нет, так сам обнищаешь. По миру пойдешь, — старик палкой по земле ударил. — Бог то за сирого заступится.

— Все сделаю! Отпусти с миром.

— Ступай.

— Молись за меня.

— Бог с тобою.





Другие случаи также бывали, когда Федору приходилось вступаться за кого, или помочь кому-то. Тоже на старости один не остался. Привел к нему Бог человека, совсем негодный был человек. Всякое зло творил. Он и к Федору то пришел ограбить его. Думал у старика деньги есть. Монах принял его как гостя, накормил, виду не подал, что знает про его намерения. Спать его уложил в пещере. А ночью мужик встал, да хотел отшельника зарубить. Только поднялся, а тот ему и говорит:

— Топор то у печки стоит, бери, я его наточил давеча. Хорошо рубит, — да и отвернулся к стенке.

Луна в окошечко светит, все видно. И топор видно, и как хозяин безбоязненно отвернулся к стенке. Грабитель так и сел на постели. Не знает, что и делать. Видно совестно стало. Первый раз может в жизни застыдился. Помолчал, да обратно лег, все думал про старика. А утром прощенья просил. Хотел пособить даже чем. И так-то у него день другой остался, не уходит. Ну Федор уж понимал, что находился человек по белу свету, ничего не обрел, сам своим злом тяготился, вот и тянуло его к монаху. Словно тепло ему от него, да и ответа искал на все непонятное. Так и остался у него жить. За речкой то к тому времени уж люди поселились, село было. Так что, когда старец заболел, слег, так он ему и батюшку привел, чтобы исповедать да причастить. А когда отшельник умер, схоронил его, рядом с Ворсонофием, крест поставил. Да и решил тут остаться.





Состарилась Аринушка, сердце стало болеть. Открыто ей было, когда умирать. Готовилась. Загодя причастилась, да и ушла тихо. Как уснула.





И вышла душа ее из тела. И вот идет она по дороге, небо над головой серое и низкое, а вокруг нее с обеих сторон дороги злые духи нечистые, безобразного, страшного вида. Они на нее пальцами показывают, кричат что-то, угрожают ей, пугают. А она руки свои раскинула в стороны, крестом, и ответила им: "Ну вас-то вообще никого не боюсь". Замолчали они, испугались крестного знамения, а она дальше идет. И подходит она к некоторому месту весьма пространному, заполненному людьми. Конца края не было этому пространству, и стояли на нем люди в серых одеждах с пустыми глазами, с застывшими лицами, и не было им числа. Вспомнила Аринушка, что читала об этом когда-то, размышляла. Так вот она, какая, долина Иосафата, долина суда. Как написано у пророка Иоиля: "Толпы, толпы в долине суда!"  Все народы были собраны там и ожидали Божьего Приговора. Подошла она к ним, и спрашивают ее: "Кто ты? Куда ты идешь?". И сказала она: "Сердце мое распято, я иду ко Христу". Расступились они поспешно и дали ей дорогу. А те, что впереди спрашивали у них: "Кто она? Куда она идет?". Закричали они в ответ: "Пропустите ее, пропустите. Она идет ко Христу". Так и шла она вперед. И вот, словно невидимые ступени появились у нее под ногами, и она стала подниматься все выше и выше. И небо вверху раскрылось, и такое оно чистое и светлое, и голубое, и ангелы поют. А по бокам лестницы снова стоят какие-то в черном, и книги у них в руках и свитки. И снова кричит кто-то: "Проверьте, проверьте, что она оставила на земле". И листают они книги, и читают, и отвечают им: "Пропустите, пропустите ее, у нее все хорошо". И взошла она на небо, и встретил ее Федор, он ждал ее. И вместе пошли они вперед, а ангелы сопровождали их, а в руках у ангелов свитки. И увидели они вдали Господа на Престоле, и Матерь Божию и остановились. И повелел Господь ангелам, и они надели на головы им золотые короны, а одежды их сделались белыми-белыми. И сказал Господь, что сохранится им как награда, их первая любовь, и отныне будут они неразлучны. И дал им дар: любить людей, и дал им повеление: идти на землю, и помогать людям до времени.





Словно проснулись они. Сидят Федюнька и Аринушка на берегу реки, на любимом своем месте, на погнувшейся старой ветле над самой водой. И по виду им лет, сколько и было до разлуки — ей лет четырнадцать, а ему пятнадцать, и одеты также. И смотрят они друг на друга, и улыбаются. Федюнька от радости встал, и пошел по ветле, как и прежде, а она боялась, чтобы он не упал в воду, а он и рад, что она боится. Тут увидели они детей, которые гнали гусей.

— Как мы с тобой раньше, помнишь, Аринушка? Айда, деревню нашу поглядим, как она?

— И то, надобно поглядеть. Поди отстроилась, вишь, люди-то живут.





Поднялись они, пошли к деревне. И правда, дома новые, амбары полнехоньки, дети на улице играют, старики сидят на завалинках. Побродили они по улицам, все проведали. Люди все незнакомые, новое поколение, а словно родные им. Безопасно живут, деток растят. Но вдруг услышали они как когда-то страшный топот лошадиных копыт, да крики. Посмотрели друг на друга, и во мгновение ока переместились далеко от деревни, на восточную дорогу. Как это у них получалось, они не знали. Они не летали, а так просто, могли молниеносно переместиться в другое место. Очутились они на дороге, а навстречу несутся агаряне на быстрых конях, сабли на боку, нагайки в руках. Коней подгоняют, покрикивают. Едут грабить деревню. Встали Федюнька и Аринушка рядом на дороге, руки раскинули в стороны, загородили дорогу, Богу молятся. Несутся кони прямо на них, да вдруг захрипели, поднялись на дыбы, всадников сбросили, а вперед двинуться не могут. В недоумении поднялись грабители на ноги, понять не могут, что произошло. А задние напирают, и тоже самое: кони встают на дыбы, а вперед не скачут, останавливаются. Развернули они коней, вскочили в седла, и снова бросились вперед, и вновь попадали на землю, и кони попадали. Остановились тогда изверги, стоят, смотрят на дорогу, а ничего не видят. Дорога и дорога. Испугались они, стали совещаться. Решили привал сделать, отдохнуть. Костры развели, коней стреножили, сели есть, спать легли. А утром снова поднялись на коней, поехали вперед, уже осторожно. А проехать не могут. Стоят Федюнька с Аринушкой на страже, не уходят. Еще день прошел, и еще один. Страшно стало ханским воинам. Посовещались, посовещались, да и повернули восвояси.





Подождали отроки день другой и пошли бродить по лесу. Осень приближалась, листья начали желтеть. Они все ходили и разговаривали, и не могли наговориться. Соскучились друг по дружке. Как вдруг услышали плачет ребенок в лесу. Переглянулись и сразу очутились в другом конце леса. Женщина молодая стоит с дитем на руках. Корзинка с клюквой на траве валяется. Мальчику года четыре, не более, кричит — криком заходится. А мать вся в слезах, ребеночка к себе прижимает, замерла от страха, а перед ними волк около дерева стоит, морду поднял, скалится, на ребенка смотрит. Арина сразу же ребеночка и мать загородила от волка, по спинке мальчика погладила, он и перестал кричать. Всхлипнул еще пару раз, и успокоился, да и говорит: "Волк, Волк!", и пальчиком показывает. А Федор подошел к зверю: "Давай иди. Встал тут". Взял его за голову двумя руками, да и развернул, как бывало гуся разворачивал, да подтолкнул еще, чтобы шел быстрее. Волк голову опустил, и побежал