мне.
— Только вы молитесь за меня. Чтобы не ослабнуть мне.
— Не сумневайся, деточка. Аще я могу за тебя не молиться? Грех мне это будет.
Вот так и порешили. В монастырь дали знать через послушниц, которые припасы привозили, да и отправила ее Пелагея на телеге в монастырь на послушание. А затем выпросила ее себе в келейницы, и вернулась Аринушка в монашеском одеянии, тихая, просветленная, радостная. Еще ближе они дружка дружке стали. Правило келейное вместе читали, Псалмы. Научила ее старица петь. Голос у нее был хороший, распевы красивые. И у Аринушки голос оказался сильный, ровный и схватывала она мелодию сразу. Уж как запоют какой Псалом, так и душа улетает. Научилась и подголоском петь. Когда звучал греческий Пасхальный тропарь с исоном , так весь лес вокруг превращался в храм Божий. Птички замирали. Все на свете забывалось и исчезало, кроме этого звучания. Стала еще Арина на память тексты из Писания учить. Они словно сами в сердце ложились. Раз два повторит и помнит. И хотелось ей их другой раз вслух произнести. Просто в лесу, у речки. Они особо звучали эти слова среди творения Божьего. А то еще напишет на кусочках бересты какой текст, любимый, да и повесит на стенку в келье рядом с иконами. Пелагея ей не запрещала. Подойдет днем, да и прочитает, и на сердце радостно.
Учила ее старица и незаученными словами молиться, от сердца, разговаривать с Богом. Все, что на душе открывать Ему. Другой раз встанут на колени рядышком перед образами, да и начнут по очереди своими словами молиться. У них ровно и голос то менялся, когда они с Господом разговаривали. Так и не вставали бы. Пелагея и за Федюньку искренне молилась вслух, а Аринке это было по сердцу, благодарна она ей была за эти молитвы. Да и правильные они были, эти молитвы пустынницы - примером были для девочки.
Молилась она и о родных. О маменьке, о братцах. Так хотелось весточку получить, узнать, как они там. Вот однажды видит она сон: невольничий рынок где-то на юге, жара, рабы стоят связанные около столбов и у стен. Ходят покупатели, присматриваются, выбирают, спорят. И матушка ее стоит со связанными руками, мальчики оба около нее стоят, солнце их печет. Подходит человек богато одетый, иноземец, и спрашивает цену женщины. Продавец азиат назвал цифру, они начали торговаться. Говорили на чужом языке, но Арина почему-то все понимала. Он сказал, что мальчики ему не нужны, он возьмет одну женщину. А маменька ее красивой была, это в нее Аринушка уродилась. Они очень похожи. Захолонуло сердце у дочки. Как же братики ее? Кому достанутся? Маленькие они еще. Да и покупатель ей не понравился, глаза у него были сальные, неприятные. Прижала мать детей к себе, затравленно смотрит на богача, в глазах ужас. Горячо-горячо начала Аринушка молиться во сне, чтобы не разлучалась маменька с детьми. И подходит вдруг богато одетая женщина с приятным лицом. Она спросила у торговца: "Русская?". Тот ответил утвердительно. Сколько возьмешь за нее и детей? Он назвал цену. "Я беру их", - женщина достала деньги из красивого шелкового мешочка, расшитого бисером, который висел у нее на запястье, отсчитала монеты и отдала торговцу. Потом приказала слуге, и он повел мать с детьми за своей госпожой. Тут Аринушка проснулась. Такой яркий, такой ясный и запоминающийся был сон, что она поверила, так оно и произошло. Маменька с братиками попали в рабство к этой богатой женщине. Это ее немного успокоило. Она понимала, что молитвы нужно продолжать. И за эту незнакомую госпожу тоже. И вдруг она осознала, что эта женщина говорила по-русски.
Молилась она и за Федора. Часто молилась. Раз приснился он ей. Вот идут они по траве и гонят гусей. А гуси белые-белые, вышагивают впереди, а после побежали и вдруг раскинув крылья поднялись вверх и полетели. Крылья у них широкие-широкие, белоснежные, сильные, а они с Федюнькой стали их догонять, раскинули руки как крылья, и тоже полетели вверх к небу, а земля осталась позади внизу, отдаляясь все дальше и дальше. А белые птицы вдруг превратились в ангелов, и летят впереди и показывают им дорогу. Проснулась Аринушка, сердце у нее зашлось от волнения. Такой прекрасный, такой радостный сон. Рассказала она старице, спросила, не грех ли это, что ей такое приснилось. Но та ответила: "Это тебе весточка сердцу твоему, чтобы ты не сомневалась и не прекращала молитвы". И прилежнее молилась она о нем.
Прошло почти два года. Старица заболела. Уж как за ней Арина ухаживала, но та таяла на глазах. Приказания стала ей давать, что да как, словно завещание, как перед смертью делают. Запечалилось сердце у девушки. Как расставаться ей со своей наставницей? Полюбила она ее. Не родственная это любовь была и не дружеская, не земная. Тихая и очень нежная. Такая любовь не томится в разлуке и светло радуется в общении. Это была Христова любовь по заповеди Его: "Да любите друг друга".
Наконец настал день, и старушка послала девушку сперва в монастырь за послушницами, а потом к Ворсонофию, чтобы пришел ее соборовать. Пришли послушницы, стали все готовить к погребению, а Аринушка к отшельнику должна идти. Заколотилось сердечко, забилось. Как там Федюнька поживает? Помнит ли ее? Собралась, да и пошла утречком.
Первое время Федюнька очень печалился о разлуке. Ни о чем другом думать не мог. Все как во сне делал. Старец понимал его состояние и не принуждал его к разговорам. Ведь никого у этих отроков близкого не было кроме них самих. Молился старик за него, утешения просил. Вот и видит раз парень сон. Будто сидят они с Аринушкой вечером на пустом поле, да костер жгут. Хорошо им. Словно и не было никакой беды. Хлебушек жарят, семечки грызут, смеются, да смотрят друг на друга. Девочка наклонится за шишкой, чтобы в костер бросить, а коса то тяжелая, вниз упадет, она ее откинет назад и смеется. А ему любо. Коса то золотая, на кончике завитушки колечками, на висках локоны, а ей самой и невдомек, как она хороша. Смотрят они на огонь, а огонь вдруг оторвался от земли и стал вверх подниматься выше и выше и уходить от них. Кострище холодным стало, зола, да остывшие черные головешки, а тепло и свет, все вверх уходит. Оторвалось пламя от земли, да и поднимается к небу звездному. Встали они, на огонь смотрят, руки подняли вверх, удержать его хотят, да и тоже вдруг от земли оторвались и к небу подниматься стали за этим пламенем. Дотянулись до него, взяли его в ладони, а оно не жгло, а согревало и светило. И летят они с этим огнем по небу среди звезд, и сами становятся яркой звездою. Очень этот сон его удивил. Долго он размышлял о нем, а спросить боялся. Робел. Но с того времени тосковать перестал. Понял, что хороший это сон.
Федор начал привыкать к своему житию в пещере. Монах приучал его к отшельническому образу жизни. Они рано вставали, долго молились, читали. Потом хозяйничали. Снова молились. Ремесло у них было – корзины плели. Это им для пропитания было. Корзины продавали одному торговцу по уговору, тот приезжал, забирал их, а им припас привозил. Со временем Федор стал и из бересты делать короба, туески, кружки, шкатулки и прочее, что тоже забирал торговец. Такой товар шел не хуже корзин, и они не в чем не нуждались.
Про свое обещание он помнил. Побродил по реке, поискал ракушек. Их здесь тоже было много на дне. Набрал сколько-то жемчугу белого, даже и крупные попадались зернышки, шкатулочку берестяную снова сделал, красивую резную, ссыпал туда украшение, да и спрятал в пещере под камушком. Так он и решил, что сон ему не зря приснился, ждал Аринушку. Это ему большим утешением было. Старик видел краем глаза, да помалкивал. Молчит парень, значит не хочет говорить. Нельзя насильно в душу к человеку лезть. А молиться он конечно не переставал. Одно слово — молитвенник.
Были конечно у Федора мысли самому к ней сходить, проведать, подарочек отнести. Сколько раз собирался. Только не было видно Божией воли. Как надумает, что де завтра непременно пойду, так какой-нибудь недуг и приключится ему. То на ногу не ступить, словно вывихнутая, не может полдня с постели встать, то голову утром не подымет, будто нарыв какой внутри сделается, то еще какая хворь. Он и дивился, и печалился, а потом смирился, решил подождать. Ворсонофий его и вовсе удивил, сказал ему: "Не хочешь ее совсем потерять, так и не ходи". Тем и утешился.
Как-то раз за работой Федор спросил его:
— Отче Ворсонофие, спросить тебя хотел. Ты вот о конце времен что помышляешь? Может настал он уже?
— Бог ведает. Тайна это. Смертному не вместить.
— Ты то знаешь поди. Про нас то спознал, что мы сюда придем. Не хочешь видно сказывать.
— Никому это не ведомо. Любопытен ты, отроче. А тебе надобно терпение.
— Томительно ждать то.
— Покров времени Бог положил. Не нам его снимать.
— А мы то доживем?
— Еще много веков пройдет. Наше с тобою время кончится.
— А орда долго еще злодействовать будет?
— Годов двести не меньше.
— Как же жить то?
— Ты про то не думай. Богу молись, а Он все устроит. Достань-ко бересту, да сготовься грамоту писать. Пособишь мне. Видение мне было. И не одно. Записать надобно. Так мне велено.
— Это я мигом. Пособлю. Уж больно люблю буквицы писать, — Федор сбегал в пещеру, принес бересту и писало.
— Вот и пиши, — старец отложил работу, встал и начал ходить взад-вперед, размышляя и медленно с остановками диктуя на ходу.
— Лета от сотворения мира шесть тысяч восемьсот тридесять восьмого, монаху отшельнику Ворсонофию было петровским постом некое видение в тонком сне о временах отдаленных. Виделось мне, как сильный огонь пожирал леса на многих землях. И на западе, и на востоке, и на юге, и за дальними морями и окияном. И многие силы людие прилагали, дабы огонь тот угасить и не возмогали. И зверие многие погибали от того огня, а иные убегали. И такое было бедствие и такой дым, что и людям тяжко было дышать. И ветром тот дым относило далече, на многи версты, и людие задыхались от дыма. У иных и дома сгорали, а иные умирали от того. И не един год это было. И во многих весях по всему лицу земли. И болота сухие горели и тлели подолгу, и дымили. И всякая тварь мучилась и насекомые гибли.
— Это был конец времен?
— Бог ведает. Дале пиши.
Грамота получилась длинная, береста закончилась, и Федор взял другой кусок.
— На другой же год Великим постом видено было мною иное видение. Зараза некая сошла на землю на людей. Мор нашел, и людие умирали от него много. По
