Тени Эзеля опубл. в альманахе "Подвиг".

Почему-то тронула заиндевевшие ресницы - реакции не было. Из раны  на развороченную  шинель, из которой выбивались куски ватина, выступала кровь,  полы таниной  шинели тоже замочило. Вокруг никого не было. Впереди чернел какой-то лесок. Таня вгляделась в черты бойца и вдруг вскрикнула. Детские черты, припухлые губы бойца были ей знакомы.
Дядя Леша, - прошептала Таня.

Она стояла все там же, у открытого окна. Ветер продолжал трепать занавеску и громко ею хлопать.
Таня резко захлопнула окно, задернула занавеску, легла на кровать и заплакала.
Раздался  звонок.
Таня вскочила, быстро вытерла слезы и пошла в прихожую. Взглянула в глазок и открыла дверь.
На пороге стоял Максим  с огромным букетом роз.




Часть III

Глава 34
Знакомое лицо

Дома Курнаков снова и снова всматривался в снимок, где его молодой дед был снят рядом с приятелями, а рядом стоял высокий подтянутый летчик.
И вдруг перед глазами встала фотография в музее  - та, на которой были  четыре человека в меховых комбинезонах, которые что-то обсуждали, а один жестикулировал, вероятно, показывая траекторию полета какого-то воздушного судна.

Валера позвонил Георгию Михайловичу и попросил разрешения  снова прийти в заводской музей. Георгий Михайлович болел, но обещал помочь.
Курнаков приготовил запрос на бывшего военрука Сухарева Николая Васильевича в военный архив. Затем нашел телефон приятеля, который после института стал консультантом по историческим сериалам на одной из самых крупных студий.
-Что? Съемки в Железнодорожном районе? Где еще? Под Москвой? Какое направление? По какой дороге? Понятно. Как это узнать? Вообще-то это информация, которую никто не  торопиться обнародовать. Какой, говоришь, должны снимать фильм? Осень сорок первого? Тема востребованная. Знаю несколько съемочных групп, которые этим занялись. Попробую выяснить

Вечером позвонил Георгий Михайлович.
-Договорился, завтра к четырем подходите. А я, как видите, не могу, вы уж извините старика.

После бурных событий вчерашнего дня девятый «А» был похож на потревоженный муравейник, юноши и девушки ходили с загадочным видом, шептались. Несколько раз пробежала Елена Прекрасная, даже не взглянув в сторону Курнакова.
Уроки шли потоком, но без эксцессов. Мелькали классы, лица, темы: экономические реформы, первая оттепель, первая мировая.
В учительской уже как само собой разумеющееся было объявлено, что Белецкая получила отставку, и все ожидают настоящего столкновения двух девиц. На секунду забежала Елена Прекрасная. Ее обрадовали вестью про Белецкую, она выслушала невнимательно и быстро вышла.
-Хазин подошел к Курнакову.
-Каковы ваши поиски, Валера, что нарыли? Копей царя Соломона не открыли?
-Нет, не открыл, а кое-что любопытное нашел. Но расскажу позже.
-А что с нашей Еленой Прекрасной? Парис бросил возлюбленную? Троя взята?
-Троя взята уже более девяти тысяч лет назад, - серьезно ответил Курнаков.
-Вы полагаете? – удивился его тону Хазин, - и это вас расстраивает?
-Мужественные защитники всегда вызывают уважение, - ответил Валера.
-Я вижу, что вы нашли книжку афоризмов, - усмехнулся Хазин. – Вы знаете, что мы скоро покинем это столь полюбившееся место?
Курнаков кивнул.
-Спешите нарыть что-либо побыстрей. Интеллектуалы скоро будут всем на пятки наступать. Кстати, эта холеная дама была у Екатерины Великой и жаловалась на то, что наша школа вторгается на ее территорию. Так что вам туда больше дороги нет.

Валерий Александрович спускался с лестницы, навстречу ему шла библиотекарь Светлана Васильевна и на ходу пересчитывала учебники в невероятно высокой стопке, которую нес, прижимая к себе старшеклассник. Другой, с такой же  стопкой, шел сзади, Все трое спускались на первый.
-Валерий Александрович, - Светлана Васильевна остановилась, остановились и оба старшеклассника. – Я кое-что для вас нашла.
-Что?  - Курнаков сам остановился прямо посреди марша лестницы.
-Да я совсем забыла. У меня дома хранилось несколько бумаг Николая Васильевича, он мне их передал, когда вопрос с переездом из этого здания уже был решен, незадолго до смерти.
Старшеклассники безучастно, как египетские статуи, застыли со стопками учебников.
-А что в этих бумагах?
-Кажется, чьи-то воспоминания. Ему многие писали.
-Много бумаг? - с все возрастающим интересом спросил Валерий Александрович.
-Да не сказать, чтобы много. Тоненькая совсем папочка. Я вам принесу ее. Пойдемте, ребятки.
Валерий Александрович поблагодарил и поспешил по лестнице к себе.


В музее он сразу пошел к тому стенду, на котором были засняты  многочисленные военные: простые бойцы, офицеры в шинелях и фуражках, моряки, летчики.
Он остановился  перед стендом. Затем достал из сумки конверт с маленькой фотографией.
В одном из четырех летчиков, которые слушали отчаянно жестикулирующего товарища, он увидел те же черты лица, ту же позу – полуповорот головы вправо, как на снимке отца.
Под фотографией  было набрано мелким шрифтом. Участники налета на Берлин в августе сорок первого года: командир экипажа капитан А. М. Шаронов, помощник командира старший лейтенант В. Н. Осокин, штурман лейтенант  Б. В. Смолянинов, бортстрелок старший сержант  В. М. Симаков.
Но кто из них В. М. Симаков? Фамилии под снимком шли в порядке убывания званий, а на фотографии они могли стоять в любом порядке. Кто же из них Симаков В. М?

Дома Курнаков снова раскрыл папку Николая Васильевича и снимок выпускников сорок первого года. В составленном им списке имен фамилии Симаков не значилось


Глава 35
Семен Карнаухов

После службы в Красной армии, когда уже прошла первая волна массовой демобилизации, Степан Карнаухов к себе в деревню под Тулой не вернулся. Из писем родных он знал, что в деревне  заправляет всем бывший балтийский матрос, угрожает наганом, решил прямо посреди деревни вырыть пруд, чтобы вспоминать прежнюю расчудесную службу. Хлеб же у мужиков выгребают подчистую, мужики, такие же бывшие красноармейцы, как Степан, из тех, кто вернулся по первой мобилизации, еще весной, подались в леса.

  Окна в вагоне были выбиты, и сильный сентябрьский ветер со свистом влетал в окно. В вагоне ехали мужики из-под Орла, Белгорода, Тулы, Калуги, Ельца. Вот уже год как можно было торговать хлебом, закупать в городе  железные изделия. Было много демобилизованных, женщин с детьми и без детей, ехавших в Москву искать пропитания.
Мужики обсуждали, где в Москве купить семена, книжечку про пчеловодство, посмотреть племенной скот, но больше всего интересовались, как можно устроиться в городе. У кого не было родни, собирались искать Дом крестьянина, открытый  пять месяцев назад в каком-то переулке где-то в районе  Мясницкой, что там есть столовая, где дают обед из двух блюд, имеется и баня. Но никто  не знал,  где искать этот переулок и Мясницкую. Один из ехавших на нижней полке, в картузе, теплом полушубке, прислушивался к разговорам бородачей.
-Эх, вы, - сказал он, как будто ни к кому не обращаясь, -  Мясницкая улица важная, там дома каменные, трактиров много.
-А ты что ж, бывал там? – с недоверием спросили мужики.
-Бывал, я в городе считай с самой Германской, получил контузию в Галиции, - и полная отставка. Устроился на электрическую станцию работать, в Милютинском переулке,  аккурат возле этой самой Мясницкой.
-Ишь ты, - с завистью говорили мужики.
-А ты, милый человек и на трамвае ездил?
- Еще бы, почти ежедневно.
-Небось накладно?
А то! 8 копеечек станция.
Мужики ахнули, закачали головами. Стали перешептываться.
-А можно зараз две станции, тогда 14 копеек.
Мужики снова закачали головами.
-А ежели без денег? – спросил один, с редкой бороденкой.
-Без билета, что ли? – пассажир в полушубке засмеялся. – Тогда штрафт, с самого февраля так - рубль.
-Рубль! – третий раз ахнули мужики.
-А ежели зазевался – прощайся со своим скарбом.
-Это как же? – снова спросил мужичок с редкой бороденкой.
-Воры, все унести могут, особливо, если толпа в трамвай лезет, тут береги карман, дядя, это тебе не деревня.
Через некоторое время деревенские уже угощали москвича солеными огурцами с припасенным куском ситного, жадно слушали про столицу, выясняли, куда устроиться на работу.
Человек в полушубке предупредил, что в Доме крестьянина может не оказаться мест, надо заранее узнать.
-Это как же? – заинтересовались мужики.
-Позвонить надо, прямо с Курского вокзала.
-Позвонить? – мужики стали перешептываться.
-Обязательно надо. Один разговор – десять копеек.
Снова перешептывания, качание головами.

А Степан курил  самокрутку, глядел на проплывающие за окном темно-желтые, с багряными островками, серпуховские леса, пруды, то и дело попадавшиеся по дороге,  на речки с потемневшей водой, проносящиеся под мостами.
В придорожных селах, в огородах, женщины копали картошку, на полях сажали озимые.  По совету друга, такого же рядового красноармейца – Василия Рубцова,  демобилизовавшегося  раньше Карнаухова, по застарелому, как было указано  в бумаге,  ранению,  еще летом прошлого  года, Степан решил тоже обустроиться поближе к столице.
Был Василий, как и Степан  98 года рождения и призыва 20 года,  до службы проживал под Москвой, в поселке, рядом с Московско-Курской  железной дорогой, вместе с отцом работал в  железнодорожных мастерских,  имел неплохой заработок.

Поздней осенью, сырой и туманной, в суконной шинели с малиновыми клапанами  и  в островерхом шлеме с потемневшей звездой,  в обмотках и ботинках, выданных в последний год службы, Карнаухов оказался под деревянным навесом небольшой станции.
Когда состав  загудел, давая знать, что приближается к остановке, и снизил скорость,  слева поплыла каменная длинная площадка перрона, и несколько человек с мешками, уже толпились в прокуренном тамбуре.
-А чего это на энтой стороне? - зашумел мужичок  в рваном треухе и телогрейке.
-Давай, давай, - напирали сзади, - значит, путя на другой разобраны или еще что, значит, на энту и прыгай.
Мужик прыгнул на перрон, за ним высыпало еще человек восемь, подхватили свои мешки, следом за ними спрыгнул и Степан, а поезд уже набирал скорость.

В вещмешке у Карнаухова лежала пара нательного белья, полкило ржаных сухарей, несколько вяленых селедок, завернутых в промасленную бумагу, соль в тряпице, три коробка спичек – вся месячная норма, и две пачки махорки. Часть махорки Рубцов  пересыпал в кисет, а в карман шинели положил один коробок спичек.
Было еще в вещмешке  полкаравая ржаного хлеба. Его он выменял на третью  пачку махорки.
Выдали еще две книжечки в красных обложках, чтобы агитировать за Советскую власть в деревне. Василий решил их сохранить – бумага была дорога. Первую страничку книжечки Василий скурил еще в поезде, прикрывая тлеющий на ветру огонек  ладонью.

Мужики, сошедшие вместе со Степаном, разбрелись, наверное, знали дорогу.  Степан огляделся:  прямо за перроном, где-то далеко, виднелось какое-то поселение, а на той стороне, где состав должен был остановиться, за уносящимися влево и вправо путями,  рос уже наполовину облетевший палисадник,  черный  и густой, и за ним ничего не было видно.
Василий  решил идти вдоль путей, найти место, где их удобнее перейти, миновал перрон и пошел по насыпи.
За перроном открылись ветки отводных путей,