Тени Эзеля опубл. в альманахе "Подвиг".

здесь стояли, замерев, неисправные паровозы, вагоны, несколько наполовину сожженых, еще дальше, у длинного каменного пакгауза была видна платформа с углем.
Там кто-то копошился, наверное, сгружали уголь.
-Станция-то узловая, - сразу понял Карнаухов, - пойду к мужикам, у них и расспрошу, где поселок.
Перейдя через две ветки, он направился к далекому пакгаузу. Туман стлался низко, было зябко и сыро. Шинель не спасала. Сунув руки в глубокие карманы, надвинув козырек шлема пониже на лоб, Степан поспешил.
Навстречу из тумана вышел человек. Был он в черной спецовке, фуражке с поблескивающими молоточками на околыше  и с большим гаечным ключом в руке.
Степан достал из кармана шинели бумажку, на которой приятель нацарапал адрес перед демобилизацией, показал железнодорожнику. Тот, посмотрев на бумажку, объяснил, что Степану нужно у деревни, - вон там, – указал свободной рукой железнодорожник, - перейти по мосту пути, а потом спросил, куда направляется красноармеец.
-К Рубцову, Ваське? Петра Савельича сынку? Да это же наш, деповский, они с отцом, в мастерских  работают,  а ты, паря, Васькин дружок выходит?
-Дружок, - Карнаухов спрятал адрес в карман.
- На побывку или вчистую?
-Вчистую.
-Да, нынче вашего брата, который из армии, много в город едет, не хочет народ в деревню, норовит поближе к городу. Оно и понятно, тут прокормиться легче. Опять же, работу найти можно.
-Вот и я насчет работы,  - Степан достал кисет, заготовленную бумажку, свернул цигарку и протянул железнодорожнику.
-Благодарствуем, ну что ж, насчет работы это вы с Васькой, что ли, обмозговали?
-С ним, - Степан осторожно насыпал из кисета  на вторую бумажку ровной дорожкой махорку, завернул, послюнявил. Затем вытащил один коробок спичек. Чиркнул толстой спичкой о серую стенку коробка, прикрыл слабое пламя широкой ладонью, протянул железнодорожнику. Тот закурил, взяв цигарку щепотью, посмотрел куда-то вперед.
- Работу найти можно, транспорт, видишь, стоит, -  показал  на боковой  сортировочный путь, где застыл похожий на допотопное чудовище паровоз.
Степан кивнул.
- А что ты, паря, делать можешь, до войны какую профессию имел?
-Кузнецом в деревне работал.
-Кузнецом? Это хорошо. Кузнецы нам как раз требуются. Ты вот что, паря, скажешь Ваське и отцу его, Петру Савельичу, чтобы свел тебя к Афанасию Кузьмичу, ко мне то есть, в кузнечный, там покумекаем, работу тебе найдем.

С моста открылась яркая картина – в одну и в другую сторону убегали, стальные нити: змеились, сбегались, расходились. Видно было депо под двускатной крышей, маленький, казавшийся игрушечным деревянный  навес станции,  длинные пакгаузы. Справа показались выплывавшие из тумана и казавшиеся небесным чудом  купола какого-то монастыря, слева, за путями, где-то далеко – угадывалось  деревянное строение церкви с одним куполом – туда и нужно было идти Степану.


Рубцовы жили в деревянном доме, на собственном участке, с несколькими постройками, огородом и сараем, в котором и решили разместить Карнаухова.
Поначалу, в первые дни Петр Савельевич немного ворчал, но когда увидел, как Степан ловко орудует топором, заготавливая дрова на  зиму, как  чинит прохудившееся ведро, клепает железную кровать, смирился. Тем более гость собирался сразу же устроиться на работу и не грозил стать лишним ртом.
А мать Василия, маленькая тихая женщина, повязанная платком по-бабьи, подавая на стол горячие щи из затирки с листами капусты, только утирала концом платка слезу, вспоминая о чем-то своем.
Степан достал из вещмешка и положил на стол хлеб. Петр Савельевич взял, покрутил в руках, понюхал.
- Довольствие?
- На махру поменял.
-Мука не чистая.
Мать посмотрела на хлеб.
-Хлеб  опять подорожал, - сказала она как бы про себя. – На базаре у станции по сорок пять копеек.
Отец ничего не сказал, достал из шкафчика и поставил на стол бутылку «Зубовки».
Бойкая черноглазая Наталья, вытиравшая деревянные ложки чистым полотенцем, исподволь поглядывала на красноармейца в такой же, как у брата суконной гимнастерке.
За столом ели молча, поочередно опуская ложки в дымящийся котелок.

После обеда мать собрала мужчинам узелок, положив в него несколько картофелин, три ломтя ржаного хлеба, соленые огурцы и пошла с Натальей  на огород копать оставшуюся картошку.
Петр Савельевич собрался с сыном и гостем идти в мастерские.

Вскоре Степан пообвыкся, стал в Кузнечном цеху при железнодорожных мастерских незаменимым работником. Поселок был обычным, здесь, как и всюду под Москвой,  сеяли рожь, пшеницу, овес, пшено, гречиху, сажали картошку, капусту. Из птицы держали гусей, уток, кур. Имели и  скотину: коз, свиней и, конечно, коров.

Через год, на Покров, сыграли свадьбу, через положенные девять месяцев Наталья родила первенца. Назвали мальчика Мишкой, в честь степанова отца.


Глава 36
Последние дни в старой школе

В четверг только и разговоров было, что о состоявшейся вчера драке между  Французовой и Белецкой. Драка состоялась сразу после уроков. Но охранник Коля успел вовремя, когда увидел, что за угол школы свернула группа учеников девятого класса, возбужденная, шумная. Коля прибежал как раз тогда, когда Белецкая порвала рукав бордовой куртки Французовой. Неля ударила ее сумкой по голове, но промахнулась и чуть не упала. В эту минуту и пострадала ее куртка.
Через пять минут Екатерина Великая уже знала о драке и вызвала к себе Елену Владимировну.

Валерий Александрович спешил к Светлане Васильевне. Но той на месте не оказалось. Маленькое помещение было уже заперто.
-Валера,  теперь уже точно – все: с этим зданием, можно сказать, покончено, - сказал Хазин, выходя вместе с Курнаковым из школы.
- Когда переезд?
Все вызваны на работу в священный для иудеев день - субботу.
-И вы?
- Я переезжаю индивидуально, завтра, после уроков.

Снова начались суматошные дни. А Светлана Васильевна, оказывается, заболела.
И Курнаков все гадал, что же могло быть в тоненькой папочке, которую он  еще  не получил.
Когда в следующий  понедельник учителя и ученики заходили в  отремонтированное здание обычной типовой, выстроенной самолетиком школы, у всех было такое чувство, будто они вернулись домой после долгой разлуки, и вот с удивлением замечают, как все здесь без них изменилось, стало каким-то другим, непривычным.
Только Валерий Александрович Курнаков не мог разделить этого чувства. Он уже привык к краснокирпичному четырехэтажному корпусу, к его тайнам. Ему казалось, что он остановился на полпути, что ключ от этих тайн у него просто-напросто забрали.

Вечером позвонил приятель – консультант на съемках исторических картин.
-Старик, никаких съемок в названных тобой районах не проводилось. Узнал с огромными трудностями. С тебя коньяк.
Курнакову показалось, что он был в каком-то сне, и теперь пришлось проснуться.

В пятницу, в конце недели, прожитой  в новой во всех смыслах школе, вернулась библиотекарь.
Курнаков поспешил к ней.
Когда он вошел в библиотеку, его поразило светлое помещение, его обширность, множество стеллажей. Перед глазами все еще стояли маленькие комнатки бывшей подсобки и помещение за дверью, обитой черным дерматином.
-Вот, - сказала Светлана Васильевна, быстро считая стопку каких-то новых книг в кожаных коричневых переплетах.  -  раз – два –три –прихворнула - четыре –пять –шесть, -
Двух не хватает. А вы, Валерий Александрович, не за учебниками, нет? А!  Наверное, за той папочкой? Нет, я все помню, я не забыла, несмотря на болезнь, не забыла, вот она.
Светлана Васильевна  оставила книги, прошла к себе за перегородку и протянула Валерию Александровичу тоненькую серую картонную папочку.

Глава 37
Николай Васильевич

В папочке не оказалось ни одной фотографии. Здесь лежали несколько открыток и десять исписанных разным почерком листочков. Шесть из них были написаны одним почерком,  а четыре  - другим.

Николай Васильевич Сухарев проработал в этой школе без малого сорок лет. Пришел он сюда, когда она еще была мужской, почти сразу после войны, с которой  вернулся почти  мальчишкой, с двумя  нашивками младшего сержанта, одной желтой нашивкой на груди  и  тремя медалями –  за взятие Будапешта, за взятие Вены и знаменитой, с профилем вождя «Наше дело правое…».

Ранение в ногу Коля Сухарев получил в апреле сорок пятого,  недалеко от Имперского моста, куда их батальон кинули на помощь Дунайской флотилии, выбросившей  десант моряков по обе стороны реки. С бронекатера, в тумане уткнувшегося в бык посередине моста, человек пятнадцать моряков  сумели по опорам взобраться наверх  со связками гранат  и внезапно  вступить  в  бой. Радист срочно сообщил: «Моряки захватили мост». Но тут немцы уже пришли в себя. Закипела жаркая схватка, почти все десантники погибли, кто остался в живых – получил тяжелые ранения.
Ничего этого тогда Коля Сухарев не знал, а узнал много лет спустя, читая воспоминания участников  операции по захвату Имперского моста.

А тогда стоял густой туман,  и в этом тумане командование  бросило на помощь десанту подкрепление. По обеим  берегам  Дуная начался бой.
К моменту, когда батальон стрелкового полка гвардейской стрелковой дивизии  бросился к предмостным укреплениям, вокруг все гремело: немцы стреляли с левого берега по наступавшим из самоходок, крупнокалиберных пулеметов, танков. А с чердаков на улицах правого берега били снайперы, огонь велся и из  дотов. У предмостных укреплений, уже захваченных десантом, асфальт ковром устилали стреляные гильзы.

Коля представлял себе Дунай небесно-голубым, по фильму «Большой вальс», но когда он в составе роты своего стрелкового батальона  вместе со всеми выбежал из-за разрушенного дома на улицу,  шедшую  прямо к  высоким стальным опорам моста, круто уходившим вверх, как горки в Парке Культуры, впереди  открылась на мгновение какая-то мутная болотная полоса.
-Это Дунай? – успел подумать Коля, рядом тенькнула  пуля, выбила искру об асфальт, срикошетила в стену дома и ранила солдата, к которому тут же бросилась санинструктор.
Коля упал на асфальт, звонко стукнула винтовка, вжался, хотелось превратиться  в точку.
-С крыши бьет! - крикнул кто-то.
Над головой засвистело – ударили наши 82-х миллиметровые батальонные минометы. Затем ухнула артиллерия.
-Вперед! – закричал ротный.
Коля поднялся, сжимая винтовку правой, подхватил ее за цевье левой рукой,  рядом кто-то тяжело упал и перевернулся, распахнулась пола шинели, и открылись яловые сапоги. Запрокинулась голова с намокшей прядью на лбу. Рядом валялась откатившаяся фуражка.
-Ротный, - успел подумать Коля, снова рядом тенькнуло, и он бросился вперед, спеша преодолеть участок, обстреливаемый снайпером – впереди было укрытие – огромная  деревянная катушка с кабелем, обрубленный конец которого вился по асфальту. На бегу понял, что это немецкие саперы ставили мины, соединенные электрическим кабелем.
- Только добежать, спрятаться за катушку, - он рванул еще сильнее, и тут на бегу подвернул  ногу, упал на правый бок, выбросив в сторону правую руку с винтовкой. Оружие снова звякнуло об асфальт, и он всем телом навалился на подвернутую правую руку, в которой был зажат брезентовый ремень. Левая  растопыренной ладонью  лежала на каких-то