Каба́.

Игорь придирчиво наблюдал, участвуя в смотринах, словно тетя Нина была его младшей сестрой, или племянницей, или даже дочерью, и его долг — присмотреть ей достойного партнера. Почти все были ниже плинтуса. Один хитро-вычурный, другой простодыра, один худосочный, следующий — водянистый. Этот хохмит, второй бакланит не в меру, еще один — немтырь, слова не выжмешь, а тот — задумал недоброе по-любому. Вчерашний — откровенно пялился на маму, повезло кренделю, что папа не ревнивый. Тот, что в прошлом месяце приходил,- вообще кривой какой-то, где она его надыбала?

Только однажды попался образчик. Они ездили на карьер, и этот очередной соискатель прихватил с собой гитару. Акустику. 12-струнку. Вечером у костра он пел песни Высоцкого, Визбора и Цоя. Голос у дядьки был чудесный, Игоря проняло до печенок, и он подумал, что вот этого человека он бы с радостью выносил рядом с тетей Ниной. Позже дядька, в отличие от многих прежних хахалей, не стал тискаться к тете Нине и тянуть ее в палатку, а собрался на ночное купание и позвал с собой Игоря. Причем отпрашивал он его у папы, не у мамы, и папе это понравилось, да и мама не возражала. По дороге к берегу дядька рассказывал Игорю о русалках и о том, что ночью ни в коем случае нельзя купаться одному. Только вдвоем, и только со взрослым. В ту ночь спать дядька отправился в машину, он не полез в палатку к тете Нине.

Виктор? Дядя Витя? Его звали дядя Витя?- внезапно подумал Игорь, покрываясь мурашками. Он вскочил со стула и подошел к окну, просто потому что озарение переполнило его энергией. Ведь это мог быть Виктор Петров, тот дядька был похож на Виктора Петрова. И возраст совершенно подходит, а характер совпадает троекратно. Игорь редко встречал в жизни нормальных мужиков, с которых можно было брать пример. В школе — не вариант. Дерек — скользкий, Конь — ненадежный, физрук — какой-то неповзрослевший. Ирек Имович оказался трусом и подлецом, не смотри, что дзюдоист. Дядя Саша — какой он мужик? Озабоченный крайне. Дядя Леша? Убейте меня подковой! Дядя Радик что ли? Фу, блин!

Игорь Мещеряков очень гордился своим отцом. Он не подавал виду, но гордился. Он видел, как отец старается для семьи. Он чувствовал, как глубоко отец любит их с мамой, пусть даже ни разу в жизни он не сказал этого прямо. Игорь очень бы хотел брать пример с отца, подражать отцу, быть таким же, как отец. Расти с ним бок о бок, неотделимо, быть тенью друг для друга: ты — моей, а я — твоей. Но его смущало многое… Игорь не понимал, как можно жить такой плоской жизнью. Без увлечений, без интереса к чему бы то ни было, кроме как к работе, к машине, к покупкам и к своим бесконечным историям. И главное,- без мечты! Как это возможно, жить без мечты?!

Но у него была мечта. Возможно, у него была мечта, когда-то была мечта. А потом он оказался на войне, и папа попросил однажды, вжимаясь в горячую от крови землю, а вокруг — щелканье пуль, и друг лежит со стеклянными глазами и оторванной ногой, и впереди уже подступает враг. Он попросил в эту минуту, и его просьба была весомой, и он отдал свою мечту, всю без остатка, и потому отделался лишь контузией и осколочным ранением в голову. Пустота, которая образовалась на месте принесенной в жертву мечты, стояла между ними, стояла между отцом и сыном. Всегда стоит, где бы они ни были, в парке или дома перед телевизором, в кино или в поездке, и когда они сидят на берегу реки в деревне, и отец что-то рассказывает, сын вдруг испытывает колоссальной силы импульс, простой детский импульс обнять отца, повиснуть у него на шее, прижаться к нему, вдохнуть весь его запах без остатка, запечатлеть в памяти эти минуты на всю жизнь… Но потом он вспоминает пустоту и… не решается. Он возвращается домой и на вопрос мамы, как все было, говорит «очень круто», но это было НЕ круто, ничто вокруг НЕ круто, сын это понимает, и будущее вырисовывается смутно.

А вскоре перестают случаться и эти импульсы.

И Петров… Виктор Петров. Он — тоже достоин подражания. Вот только подражать ему некому, у него нет детей, его ребенок умер, возможно, единственный ребенок на всем свете, который бы не пострашился поддаться чувствам и бросился бы на шею отцу возле речки, и мир бы изменился, подлые книги бы сгнили, мир бы получил первого гражданина честной, милосердной эры. Но этого не случилось. Бог из машины убил единственного ребенка Виктора Петрова.

И тот дядька с гитарой. Который исчез впоследствии, как и все прочие кавалеры, и Игорь начинал понимать, что это не тетя Нина сидит на троне и чинит выбор. Это они уходят. По какой-то причине они уходят. Игорь даже не мог попросить тетю Нину припомнить того давнего ухажера, не звали ли его Виктор, не работал ли он психотерапевтом, потому что это вызовет вопросы, а вопросы — под запретом. Тете Нине ничего не известно о его лунатизме и о визитах к врачу. Это, а никакие не мифические дела или изменения в маме, служило причиной, что тетя Нина стала заходить реже: мама просто от нее отгородилась. Это, а не пресловутая занятость, было причиной тому, что семья Мещеряковых не ездила в отпуск. Не хватало еще устроить ночные бдения в отеле и перепугать до колик весь персонал, чтобы те их выселили или сдали бы местной полиции.

Он помнил свои персональные рандеву с тетей Ниной — о да, он был единственным, кто встречался с ней дольше остальных в приватной обстановке. Правда, не в качестве кавалера, а в качестве спиногрыза, который в общем и целом очень мил, но которого, тем не менее, срочно нужно куда-то деть, желательно на ночь. А куда его еще спихнуть? Бабка с дедом умыли руки, у мамы родственников нет. Дяде Радику? Чтобы тот сварил Игоря в кипятке и съел? Разумеется, только лучшей подруге! И живет она одна. И подруга вовсе не против. В то время главным врагом тети Нины являлось одиночество. Игорь стал тем самым типом, который скрашивал ее одинокие выходные.

Тетя Нина жила в однокомнатной квартире. Игорь не напрягал ее особо, когда просиживал там выходные. Играл в игрушки, которые брал с собой из дома — в основном, лего. Или часами собирал паззлы. Иногда тетя Нина пускала его за свой ноут, порезаться в «Дум». Еще у нее была внушительная коллекция фотоальбомов — настоящих, массивных фолиантов, вмещающих в себя глубину поколений. Время от времени они усаживались на диван, и тетя Нина показывала Игорю незнакомых теток и дядек, рассказывала о себе в юности, о своих родителях, о школе. Не все люди на фотках были чужаками. Там был дядя Радик и папа. Все они оказались с одного двора.

Перед сном тетя Нина меняла свои всегдашние джинсы на халатик. Халатик был с подтекстом и предназначался для избранных ухажеров, поскольку почти полностью обнажал ее здоровые, крепкие, смуглые ноги. Ноги тети Нины стали первым сексуальным впечатлением Игоря. Он помнил, не смотри что был малец, как тетя Нина совершала вечернее снятие макияжа, стоя перед зеркалом в ванной с открытой дверью, в своем мини-халатике, а Игорь находил миллион причин, чтобы околачиваться поблизости. То мимо в тубзик сгонять, то на кухню попить воды, то что-то спросить, то снова в тубзик, то опять на кухню — не напился. Любой повод, чтобы еще и еще покоситься на голые ноги тети Нины, и черт его побери, сейчас, вспоминая это, он краснел и парился. Трудно не вспариться: тетя Нина наверняка все понимала, хоть и виду не подавала.

С этим же халатиком был связан эпизод, который вышел куда как покруче обнаженных ног. А также затмевал все сексуальные байки, травимые его одноклассниками, выдающими себя за пикаперов. Ну, кроме Карыча, этот - вне конкуренции, без «б».

Однокомнатная квартира не оставляла шансов, приходилось вариться в одном пространстве. У тети Нины имелась раскладушка в кладовке, она ее доставала именно в такие ночи и устраивалась на некотором расстоянии от дивана, на котором почивал по-королевски Игорь. Перед сном по традиции смотрели фильм, часто соответствующий Игоря возрасту, но иногда — нет.

Нагружаться тетя Нина начинала задолго до того, как они укладывались. Вспоминая те дни, Игорь с замиранием сердца думал: а была ли тетя Нина вообще когда-нибудь трезвой в выходные? Обычно фигурировало вино, редко — шампанское. Иногда пиво. Без алкоголя не обходилось ни разу, это стало такой же традицией, как фильмы перед сном, и Игорь принимал бухло как данность. Тетя Нина пила всегда больше мамы, на вечеринках она закидывала наравне с мужиками. Вот только мужики в какой-то момент начинали гримасничать и безобразничать, поведение тети Нины не менялось вовсе. Даже если ноги ее не держали, и ей вызывали такси, и мама или отец ехали с ней, чтобы дотащить до квартиры — даже в такие вечера язык тети Нины не заплетался, и она не учиняла непотребства. А нагружаться по полной было у нее в ходу даже с Игорем, и часто раскладушку она готовила изрядно пошатываясь. Еще и догонялась из горла, лежа на раскладушке перед фильмом.

Игорь почти всегда засыпал раньше, чем фильм заканчивался. Когда он пробуждался на следующее утро, тетя Нина всегда спала, что не удивительно, и он заранее знал: раньше полудня она точно не проснется. А потому он брал свои игрушки и уходил на кухню, где и оставался до тех пор, пока тетя Нина не оклемается после вчерашнего. Она просыпалась, устало шла в ванную, игнорируя его и все вокруг, с лицом, закрытым волосами, и торчала там битый час. Уже потом они пили чай, и тетя Нина находила в себе силы улыбаться. Где-то еще через час она доставала из шкафа новую бутылку вина.

Вот и в то утро Игорь проснулся спозаранку. Он понежился для приличия, потом понял, что хочет в туалет, и вскочил с дивана.

Но он не пошел в туалет. Он застыл на месте. Застыл, глядя туда, где стояла раскладушка, глядя на лежащую там тетю Нину.

Стояло лето, на улице плюс двадцать уже с утра. Одеяло тети Нины сползло на пол и валялось рядом с раскладушкой. Тетя Нина спала на животе, вытянув одну ногу и согнув в колене другую, чем-то напоминая ползущего по-пластунски разведчика. Ее магнетический халатик задрался до спины, явив Игорю столь потрясающее великолепие, что от одного только вида душа внутри него несколько раз крутанулась. Он во все глаза таращился на голый зад тети Нины и не мог пошевелиться. Нет, он не чувствовал возбуждения. Скажем, того плотского прилива, который он ощутил за просмотром порно в более зрелом возрасте. Это было что-то космическое, это как увидеть инопланетянку, настоящую, живую, не придуманную писателями, и автоматически благоговеть с нее, даже если у нее рога и три сиськи. Здесь не намечалось рогов и сисек, здесь имел место великолепный голый зад взрослой женщины, выставленный во всей красе.