Произведение «Моя земля не Lebensraum. Книга 7. Наместники дьявола » (страница 14 из 44)
Тип: Произведение
Раздел: По жанрам
Тематика: Роман
Автор:
Читатели: 619 +6
Дата:

Моя земля не Lebensraum. Книга 7. Наместники дьявола

животами.
Провели санобработку против вшей: приспособление вроде малярной кисти на длинной палке «санитар» из числа местных «помощников» обмакивал в вонючий дезинфицирующий раствор, по виду и запаху напоминавший пропитку для железнодорожных шпал, которая предотвращала гниение и убивала древоточцев, мазал пленных под мышками и между ног. Дезинфицирующий раствор нестерпимо жёг кожу. «Чистильщики» знали, какую боль причиняют, тёрли «мазилками» пленных с садистским удовольствием, смеялись вместе с эсэсовцами, когда пленные корчились от боли.
Новая команда:
— Всем по очереди с головой окунуться в дезинфецирующую жидкость. После обработки получите в лагере еду и постель.
Толпа стояла около бетонного резервуара с пологими входом и выходом, заполненного зеленоватой жидкостью. Вероятно, до войны в этой бетонной яме купали-обеззараживали свиней. Никто не хотел нырять в неё.
К резервуару подошёл эсэсман с плетью в руке.
— Потшему все стоять?
Эсэсман брезгливо посмотрел на плотную стену голых тел, указал на резервуар с жидкостью:
— Это есть карашьо. Вошь подыхать, болезнь подыхать, ви жить. Ты ходить, — указал он рослому парню.
Парень, набычившись, стоял, не двигаясь.
Презрительно скривившись, эсэсман хлестнул парня плёткой. На плече вздулся багровый рубец.
Парень, не отшатнувшись, косо усмехнулся, ударом в ухо сшиб эсэсмана с ног. Подскочил офицер с пистолетом, выстрелил в парня.
На выстрел сбежалась охрана. Прострекотала автоматная очередь. Засвистели плётки, пленные вскрикивали от боли. Резали слух отрывистые, злые команды. Немцы гнали пленных в бетонную яму. На другой стороне ямы пинками и прикладами выстраивали «обработанных» в колонну по пять. Первую партию бегом погнали в лагерь. За деревней остановили перед воротами в проволочном ограждении. Отсчитали сотню. Открыли ворота, погнали вперёд.
Понукая криками и ударами хлыстов, гнали по улице между длинных бараков. Навстречу шли немецкие солдаты и офицеры, не обращая внимания на бегущих мимо голых пленных. Кое-где мелькали заключенные в полосатой одежде. Завидев «голую» колонну, торопливо исчезали.
От бега у Сёмки кружилась голова, грудная клетка будто одеревенела и не могла уместить нужное количество воздуха, за грудиной жгло, будто туда напихали крапивы, ватные ноги не хотели двигаться.
Наконец, оказались на площадке с бетонным покрытием. Почти над всей площадью разводка из труб с душевыми лейками. Новый приказ:
— Всем вымыться!
Вода ледяная, напор сильный, от ударов ледяных струй в теле резкая боль.
Включали и выключали воду, загоняли и выгоняли партии пленных выбритые и здоровые на вид заключенные в чистых полосатых костюмах по росту с непонятными надписями на рукавах: «капо», «штубэльтэстер», которые разговаривали с эсэсманами короткими фразами, почти на равных, смеялись.
После холодного душа окоченевших пленных голышом выстроили на площади. Пленные жались друг к другу, чтобы согреться.

Стояли голой толпой до вечера. Сидеть и лежать не разрешали. Опустившихся на землю надсмотрщики пинали, били хлыстами и палками. Тех, кто подняться не мог, оттаскивали в сторону, складывали в ряды.
Вечером раздались звучные удары в рельсу — сигнал на «аппель», общелагерную поверку.
Из бараков-блоков выносили больных, не способных двигаться, и умерших, которые на момент поверки числились в списках живых. На поверке должны быть все, живые и мёртвые. Заключённые с повязками на рукавах палками и кулаками равняли ряды и колонны.
Долго и скрупулёзно просчитывали наличный состав. Штубовые докладывали блоковым, блоковые — старосте лагеря. Складывали количество стоявших на плацу с умершими за день. Если что-то не совпадало, пересчитывали заново, «отмечая» стоявших в первых рядах ударами дубинок. Несколько раз пересчитывали и сверяли с количеством в списках «цугангов» — новоприбывших.
В течение поверки, длившейся около двух часов, количество лежащих на земле мёртвых и умирающих увеличилось за счет падающих в строю.
Наконец прозвучало «Ахтунг»: появился рапортфюрер (прим.: заместитель начальника лагеря, отвечающий за внутренний распорядок лагеря) в сопровождении блокэльтэстера — начальника блока, заключенного уголовника, одного из столпов лагерной аристократии.
Староста доложил рапортфюреру о «наличии-отсутствии». Полторы тысячи заключённых стояли по стойке смирно, пока мёртвых, а с ними и полуживых, специальная команда уносила для отправки в крематорий. Роль крематория выполняли огромные ямы, в которые забрасывали трупы, старые шпалы и некондиционные брёвна.
Остальных погнали в бараки. Гнали бегом, понукая, как стадо животных, непонятными криками «лусь-лусь», хлестали плётками, били палками по спинам и головам, в зависимости от настроения надсмотрщиков — заключенных-уголовников всех наций. Какому народу принадлежало это «лусь» и что оно значило, никто не знал.
У двери «блоковые придурки» — так бывалые пленные называли всех лагерных начальников из числа пленных — тщательно считали входящих, каждому «цугангу» (прим.: новоприбывшему) швыряли на плечи старое байковое одеяло, пахнувшее какой-то химией.
Новоприбывших «осчастливили» кухонными мисками. Мисок было мало, прибывших много. Во время раздачи еды получивший миску «цуганг» должен был быстро выпить баланду и передать миску другому.
 
Блок, в который попал Сёмка, походил на общежитие: посредине на всю длину коридор, по сторонам — штубы, комнаты. Одна из угловых комнат — умывальная и уборная. Она же мертвецкая. Переходить из штубы в штубу запрещалось. В уборную — только бегом.
На трёхъярусных нарах — матрацы, набитые соломой. Между нарами проходы около метра шириной.

***
Едва встало солнце, на лагерном плацу начали готовить утреннюю поверку: слышался топот ног множества узников, резкие окрики охраны. Затем тишина. Громкая команда:
— Achtung! Блок девятый, смирно! Mutzen ab! (прим.: Внимание! Шапки долой!) — и чёткий хлопок сотен шапок по бёдрам. Не дай бог, кто сдёрнет шапку не так, как предписано — тут же будет избит палками или плётками.
— Achtung! Блок шестнадцатый, смирно! Mutzen ab! Блок шестнадцатый построился на перекличку при пятистах пятидесяти двух заключенных!
— Блок восемнадцатый, смирно! Шапки долой! Блок восемнадцатый построился на перекличку при шестистах тринадцати заключенных.
По окончании переклички команда:
— Шапки надеть!
Единым движением руки вметнулись вверх, пришлёпнули шапки к головам: у кого удачно и ровно, у кого криво, у кого набекрень. Но движение должно быть единым, таков «орднунг». Шапки на головах вкривь и вкось выглядели бы комично, если бы это не был концлагерь.
— Поправить!..

***
По лагерной улице, слева и справа от которой стояли длинные низкие бараки, гнали на плац голых цугангов (прим.: новоприбывших). Зябко ёжась, окоченевшие от утреннего холода и ослабевшие от голода, пленные шли мимо здания, на стене которого висел плакат с огромными готическими буквами. Кто-то перевёл: «Послушание, усердие, честность, порядок, чистота, самоотверженность и любовь к родине».
— Для нас, что-ли, написано? Почему не по-русски? — спросил кто-то.
— Раз по-немецки, значит, для немцев, — рассудил другой голос. — Чтобы они нас с любовью уничтожали.
Подул ветер, и за проволочным забором из огромной ямы поднялся чёрный дым. Чернее, тяжелее и гуще, чем от горящих танков. И запах горелого мяса.
Выгнали на плац. Долго стояли, чего-то ожидая. Подбежали эсэсовцы с собаками, пинками выровняли строй. Десять рядов по тридцать человек. Началась поверка. Пленные, фамилии которых называли, переходили в новый строй. Трижды выкрикнули фамилию Агафонкин, прежде чем Сёмка понял, что вызывают его. Надсмотрщик, матерясь, подскочил к Сёмке, ударил кулаком в подбородок. Сёмка упал.
— Ты что, свиное отродье, не слышишь, что тебя вызывают? — орал он, пиная Сёмку сапогами.
— Моя фамилия Агафонов! — пытался оправдаться Сёмка, извиваясь и пытаясь смягчить пинки надсмотрщика.
— Мне наплевать, как твоя фамилия. Ты последний раз её услышал. С этой минуты у каждого из вас есть только номер, как у скотины в загоне, как у шкафа в штубе (прим.: в комнате) писаря. Нет, вы теперь хуже скота, мясо которого стоит денег. Вы ничего не стоите, вы стали бесполезными номерами и путь у вас один — в топку! Если кто-то из вас хочет жить, запомните: здесь жить страшней, чем умереть!
Всем выдали полосатые робы, над грудным карманом которых были пришиты тряпичные полоски с шестизначными номерами, деревянные башмаки, в которых можно ходить, только шаркая по земле — иначе обувь спадала. С этого момента Сёмка превратился в номер 134612.
   

***
Утром выдавали пол-литра «кофе» — теплой жидкости, подкрашенной красной свёклой. Днем — чуть больше поллитра бурачной баланды (прим.: бурак — кормовая свёкла). Если раздающий черпал со дна, в миску попадало немного крупы, картофеля, иногда даже жилки мяса. Вечером — землистого цвета хлеб, один кирпич на шесть человек с приложением мазка повидла, кусочка маргарина или вонючего рыбного сыра. Делили хлеб в штубах самостоятельно.
Пайки выдавали по комнатам. За пайкой поочередно выходили из комнаты в коридор. Молча, в строгом порядке. Никаких возражений или замечаний. Один «блоковый придурок» выдавал пайку, другой наблюдал за порядком, мгновенно пресекая ударом плети малейшее проявление неуважения к их персонам.
Редели колонны, ежедневно росло количество лежавших и сидевших у стены нагих хефтлингов, кандидатов в крематорий. Они ещё ходили, они ещё дышали и даже ели, но живыми назвать их было трудно.

= 6 =
 

Выстрелом хлопнула дверь. В помещении появился улыбающийся «волк» — блокфюрер Леший в сопровождении других блокфюреров и здешних «шакалов» —старших штубовых. Они всегда приходили ранним утром, потому что знали: люди меньше всего готовы к сопротивлению, когда их вырвут из глубокого сна.
Блок замер. Потому что, кроме издевательств, ждать от Лешего нечего. А, коли он пришёл в сопровождении приятелей и свиты, издевательства предстояли показательные.
Оберфельдфебель Лешек Вуйчик — среднего роста, худощавый польский немец, фольксдойче, неплохо говорил по-русски и в совершенстве владел его матерным регистром. Служил на восточном фронте, был удачно ранен и переведён в охрану лагерей СС-дивизии «Мёртвая голова». Поляков, чехов, югославов, а, тем более, евреев, за людей не считал. Советских людей ненавидел особо люто. И был твёрдо убеждён что все заключенные — не люди. Прохаживаясь по территории лагеря, встретившегося хефтлинга бил кулаком в лицо или палкой по голове просто так, мимоходом, как кивают знакомому, увидев его в театре.
Мучить и убивать хефтлингов доставляло ему удовольствие. За что Лешека и прозвали Лешим. Такой же лютости требовал и от подчинённых «шакалов». Своих подчинённых за проявления жалости к заключённым наказывал ещё более жестоко, чем простых хефтлингов.
Если бить, считал Леший, то заключенные медленно, но двигаются. А если не бить, совсем перестают шевелиться. Хефтлинг, по мнению Лешего, это скотина, которую бить абсолютно законно. Сопротивление, молчаливая непокорность пленных были невыносимы для Лешего. Его ярость возрастала, когда он

Реклама
Обсуждение
Комментариев нет
Книга автора
Делириум. Проект "Химера" - мой роман на Ридеро 
 Автор: Владимир Вишняков
Реклама