ножки табурета, отчего они затрещали.
– Спасибо, Денис, что не соврали, – прошептала Полина и улыбнулась. Он больше не видел ее опухшее лицо, улыбка преобразила эту замученную худенькую девушку, совсем еще юную, но навсегда потерявшую наивность красоты молодости. – Не врите нам, пожалуйста, хоть вы, Денис, не врите. Я вижу, что вы не такой, как другие, вам хочется верить.
У него неприятно сжалось сердце, так всегда говорил Петр Ильич и Князь, хладнокровно определяя Дениса в переговорщики, когда надо было выудить нужную информацию, без наездов и угроз. А он никогда не играл с людьми, не подстраивался под них, искренне, сердцем переживая жалкие трагедии маленьких людей, случавшиеся каждый день, повсюду, незамеченные, неинтересные большинству, и если кто-то вдруг об этом узнает, то быстро забудет, выдав из себя сакраментальное «вот суки!», и утонет в своих мещанских заботах. Он так не мог, и Алина каждый день находила у него новые седые волосы, она и сама седела от работы в фонде, обретая покой только дома, с ним, а он с ней. Алина уже перестала подшучивать над их идиллией, она перестала шутить, и Денис понял это только сейчас, долго мучаясь от того, что не может понять, что же в ней так изменилось, почему она часто грустит без повода, просто смотря в окно за полетом беспечных птиц.
– Обещаю, – хрипло ответил Денис и прокашлялся. – Вам стоит завести телефон, лучше его держать в другом месте, например, у Димы, вашего консьержа.
– Вы правы, я хотела его попросить подогнать нам трубу с нонеймовским номером, – хитро улыбнулась Полина. – Вы же оставите нам свой номер?
– Конечно, если что-то вспомните или захотите поговорить, пишите и звоните смело, в любое время суток. Я вам ничего не могу обещать, что будет с вами. Я не знаю, мне надо изучить дело подробнее. Вашим друзьям светит серьезная статья, вам, Маша, тоже. Вы должны это ясно понимать и быть готовыми, что ваш статус может поменяться.
– То есть, нас могут упечь в СИЗО? – спросила Полина бесцветным голосом. Денис кивнул и ушел в коридор за флешкой, оценивая свои слова, должен ли он быть столь откровенным с ними, он не сказал ничего секретного, вся информация, почти все это дело было уже растащено журналистами по интернету, рваными лоскутами, оставляя читателю возможность самому собрать все полотно, если он этого пожелает, захочет пойти дальше кричащих заголовков.
4
Первый солнечный луч заглянул в комнату, запутавшись в занавесках, утренний ветер принес запах росы и цветов, перемешанный с далеким потрескиванием трактора. Залаяла соседская собака, сонно, нехотя, ленивые петухи не хотели вставать, встречать рассвет. Женя лежала с открытыми глазами, вслушиваясь в утренние звуки, дыша ароматами утра, и думала, почему днем она так остро не чувствует запахи цветов, не слышит, как шелестит ветер, играет, поет. Раньше она думала, что это придумали не повзрослевшие писатели, картинно восхищавшиеся красотой природы, тишиной утреннего леса, мелодией реки. Ей никогда не было интересно об этом читать, и она пролистывала рассказы, читая по диагонали, желая уловить основную суть, увидеть действие. Женя не любила читать, каждый рассказ из ненавистной школьной программы давался ей тяжело, как пытка.
Она выскользнула из-под одеяла, в комнате было прохладно и свежо. Она жила на втором этаже, внизу была баня, которую давно не топили, днем была такая жара, что париться никто не хотел. Ее звали спать в общий дом, Людочка даже хотела, чтобы их кровати стояли рядом, так можно было до поздней ночи перешептываться в тайне от взрослых, но Женя отказывалась. Она боялась, понимая, что это глупость, ее дурь, что она испачкает своей грязью маленькую девочку, с первого же дня принявшую ее, как новую подругу. Все в доме Петра Ильича охотно приняли Женю, без ненужного сочувствия, жалостливых улыбок. Женя не знала, рассказал ли домашним о ней Петр Ильич, боялась спросить напрямую, ища в глазах, задумчивых взглядах, часто и не обращенных к ней, тайные знаки, намеки, затравливая себя к вечеру, не находя места, желая куда-нибудь сбежать. Женя подошла к зеркалу, висевшему посередине стены, в комнате было три кровати и небольшой диван, и она спала здесь одна. В зеркале на нее смотрела бледная, слегка испуганная девочка с растрепанными волосами, в мягкой пижаме с беззаботными плюшевыми мишками, ее подарила Жене дочь Петра Ильича на второй день, как он привел ее в дом.
Женя расстегнула куртку, осторожно трогая клейкие бинты на животе и спине, сняла ее, тщательно осматривая себя, не вскрылся ли какой-нибудь шов за ночь. Все было чистым, раны, наконец-то, стали заживать. Она сняла штаны, аккуратно сложив пижаму на стул, оставшись в одних трусах. Никто не мог потревожить ее здесь, тем более в такой рани час. Первое время, как они переехали на дачу, Женя прислушивалась, часто озиралась, боясь оскорбить собой. Она осмотрела ноги, бинты на голени и бедрах набухли, видимо, вскрылся шов или опять загноился. Женя вздохнула, надела футболку и спустилась вниз по скрипучей деревянной лестнице. Ходьба босиком по деревянным ступеням, почти бесшумно, замирая от каждого скрипа, будто бы ее кто-то сейчас услышит и схватит, напоминала ей забытую простую и честную детскую игру. Спустившись, она улыбалась, игриво посматривая на пустую баню, также бесшумно ступая по деревянному полу. Умывшись и совершив все, что положено делать утром, Женя перекусила, оставленными на столе булочками и детским пакетиком молока. Это приносила ей Маргарита Львовна, зная, что Женя проснется рано и будет очень голодная. Булочки и пирожки в этом доме пекли постоянно, и можно было всегда что-нибудь поесть. Ксюша объяснила Жене, что иначе папа, Петр Ильич, их съест.
Поев и убрав за собой, Женя делала это не из-под палки, не желая показаться лучше, чем есть, а потому, что в ней что-то поменялось, она сама это поняла, сначала издеваясь над собой, но все больше прислушиваясь к себе, ловя слабые, но растущие с каждым днем мысли, новые желания. Она оделась в синий рабочий полукомбинезон, найденный на чердаке и подшитый под нее Маргаритой, тяжелые ботинки со стальным стаканом, которые она купила для себя в магазине спецодежды. Наскоро причесавшись и убрав волосы в пучок, она надела бейсболку и вышла.
Во дворе ее ждала работа, которую она сама для себя выбрала. Сначала надо было набрать воды в лейку и ведра. Таскать большую и тяжелую лейку ей было нелегко, сильно болели ладони, иногда расходились швы, гноились. Женя терпела, и никто не тревожил ее, позволяя совершать над собой подобное самоистязание. Женю приняли в семью с первого дня, как Петр Ильич принес ее домой, на руках, забинтованную, в рваной одежде, оглушенную обезболивающими в больнице, никто не спрашивал, зачем он это сделал. Квартира была небольшая, и скрыть что-либо было сложно, как ни шепчи гневно в ухо. Не было ни шепота, ни разгневанных взглядов. Женя боялась остаться в больнице, и Петр Ильич забрал ее к себе, долго согласовывая это с главврачом, а Женя все это время дрожала в процедурной, где ей накладывали швы, боялась, что он ушел. А когда вышла в коридор, сразу увидела его. Маргарита Львовна с первого же дня объяснила ей распорядок дня, что здесь не забалуешь, и она командир. Жене это нравилось, впервые в жизни она с радостью выполняла то, что ей указывали.
Набрав воды в лейку, Женя потащила ее к клумбам. Осмотрев цветы, потрогав почву пальцами, она решила немного их полить. Надела безразмерные перчатки, немного сглаживающие боль, и стала поливать, стараясь не залить бутоны, не перелить воды. Маргарита дала ей почитать пару книг по садоводству, и Женя тщательно штудировала их, часто заглядывая в планшет, выписывая незнакомые слова, ища подсказки в интернете.
Закончив с клумбами, Женя переходила к грядкам, уходила в теплицу, подравнивая, собирая назойливых насекомых, поливая из шланга. Всю работу она делала добровольно, желая быть полезной. Больше всего она боялась ничего не делать, тогда голова забивалась дурными мыслями, воспоминаниями, и ей казалось, что все на нее смотрят, хотелось сбежать. Она часто кричала во сне, заново переживая ужас казни, не просыпаясь, досматривая его до конца, пока к ней не приходила Маргарита, убаюкивая, гладя по голове, как маленького ребенка, и Женя успокаивалась. Она не помнила этого, не понимала, что это Маргарита ее успокаивает, но утром, встретившись с тревожным взглядом Маргариты, задумывалась, строила неверные теории, запираясь на весь день, сбегая от всех на дальние грядки, копошась там целый день.
Закопавшись в клумбе с астрами, Женя не заметила, как к ней подошла Ксения. Она и не старалась подкрасться, Женя была вся поглощена работой, вспотела, выбирая руками из земли набежавших насекомых, решивших устроить в корнях себе дом. Ксюша щелкнула ее по козырьку, насмешливо глядя на удивленное, перемазанное землей лицо девочки. Женя утерла рукой нос, растерев грязь по щекам, и рассмеялась в ответ.
– Доброе утро, пчелка Майя! – бодро поздоровалась Ксения. Несмотря на то, что Петр Ильич называл дочь лентяйкой и лоботряской, она вставала одна из первых, чтобы сварить кашу на завтрак. – Идем, я тебе бинты поменяю, а то вчера не сделали.
– Пошли, – согласилась Женя, ноги и руки в местах порезов страшно чесались, ей стоило больших усилий не сорвать с себя повязки и не разодрать плохо заживающие раны, почесать до кости.
Они прошли к бане. Женя умылась у бочки с дождевой водой, пахнущей пыльцой, цветами, солнцем, летом. Ксения уже была внутри, раскладывая нехитрые принадлежности. Женя удивлялась, как она так ловко, как опытная медсестра накладывает повязки, знает, как лучше обработать рану, где пора подрезать омертвелую кожу, чтобы она не мешала расти новой. Каждый раз, следя за работой Ксении, Женя внутренне содрогалась и зажмуривалась. Ее мутило от всего: от этих ран, от запаха мази, перемешанного с едким, чуть сладковатым запахом гноя, от своей беспомощности.
– Давай раздевайся и вымой лицо и руки с мылом, – услышала она командный голос Ксении, когда вошла в баню. Женя послушно все выполнила, повесила на вешалку свою спецодежду и в носках вошла в предбанник, где за столом уже сидела Ксения, обложенная бинтами, ватой, бутылками с какими-то растворами, банками с мазью.
– Футболку снимай и ложись, – сказала Ксения. Женя все выполнила и села на лавку. – Давай сначала на живот, спину посмотрю.
Женя легла на прохладную лавку, она была жесткая, пролаченная как следует, широкая. Ксения водила пальцами по спине, не то разглаживая, не то пробуя кожу на прочность. Спина зудела, чесотка одолевала Женю по ночам, один раз она даже расчесала спину в кровь, испачкав пижаму. На спине не было порезов, кожа болела сама по себе, не выдерживая нервной нагрузки, раскрываясь сочащимися язвами, из которых выделялся не то гной, не то лимфа. Ксения обмазала спину пахучей мазью, будто бы кто-то сильно накурил в комнате. Сначала Женю тошнило от этого запаха, но спина тут же успокоилась, дышать даже стало легче.
– Да уж, спина у тебя просто кошмар, – покачала головой Ксения. – Садись, давай теперь ноги.
Женя села и зажмурилась. Ксения сдернула клейкие бинты, неделикатно, одним движением. Это было и больно, и
