Маша боялась им рассказывать.
Окно было раскрыто настежь, но в комнате все равно было очень душно. Девушкам было то жарко, то холодно, в кресле неряшливо были брошены ночная рубашка и пижама, ткань больно резала воспаленную кожу, они сидели на кровати в одних трусах, подрагивая от озноба, страдая от жары и душного летнего воздуха, жались друг к дружке, пытаясь согреть холодные ноги, переплетая их в дрожащие узелки. Девушки были удивительно похожи, обе с прямыми черными волосами, синеглазые, с тонкими губами и прямым носом. Глаза у Полины были больше, особенно ярко это смотрелось на измученном диетами организме, Маша выглядела здоровее, старше, но возраст у них был один, восемнадцать лет. Иногда Полина начинала плакать, тихо, стараясь не разбудить уснувшую Машу, тогда Маша, еще не вернувшись из тяжкого сновидения, успокаивала ее, гладила, целовала, и они долго лежали, обнявшись, засыпая на короткие полчаса.
За окном раздался рев двигателей, девушки вздрогнули. Бессонная ночь и кровавый рассвет на голубом небе развил картину страха в их головах до реальности. Они видели, как к их подъезду подъезжают полицейские машины, они хорошо помнили их голоса, тарахтение двигателей, грузное передвигающихся автозаков, скрип тормозов патрульных машин, топот десятков ног в берцах. Этим их пугали на митингах, один раз, как потом объяснили, по ошибке затолкнув в автозак, тогда Маша и Полина в первый раз действительно испугались
– Папа сказал, что не пустит их. Они не имеют права! – громким шепотом сказала Полина, с надеждой посмотрев на Машу.
Она ничего не ответила, попыталась выдавить из себя слабую улыбку надежды, но получилась нелепая гримаса страха и недоверия. Полина была готова вот-вот опять расплакаться, и Маша обняла ее. Хотелось думать о том, что им показалось, послышалось, но тревога все больше одолевала Машу и Полину. Они смотрели в окно, прислушиваясь. Послышался свист электрички, загромыхала железная дорога, пропуская первый состав к вокзалу, и девушки облегченно выдохнули, тихо рассмеявшись.
– А я письмо Пете написала, хочешь, покажу? – прошептала Полина, Маша кивнула, улыбаясь. Полина соскочила с кровати и, достав из ящика стола исписанный красивым почерком лист бумаги, дрожащей рукой дала его Маше.
– А можно? Это же ваше, личное? – с сомнением спросила Маша.
– Можно, у меня от тебя больше нет секретов, – прошептала Полина, сев рядом и быстро поцеловав Машу, стыдливо покраснев. Маша покраснела в ответ и стала медленно читать.
Прочитав несколько раз, Маша долго думала, что ответить, но по ее лицу Полина угадала верный ответ, засветившись от счастья. Она убрала письмо в секретный уголок и легла на кровать. Они почувствовали, что безумно хотят спать. Маша перебралась на свою раскладушку, придвинутую вплотную к кровати Полины, они взялись за руки и стали засыпать, не слыша, как приехал лифт, и вышло много человек, гремя ботинками. Девушки крепко уснули, сцепившись пальцами, дыша слабыми выдохами на холодные пальцы, желая согреть друг друга. Первой вставала мать Полины, тихо заходившая в комнату и укрывавшая озябших девушек, ничего не рассказывая мужу, всегда слишком категоричному, порой ломавшему дочь своей волей из-за домыслов, но потом способного извиниться, когда понимал, что был неправ. Полина была в этом похожа на него, она умела извиняться, если была неправа, а не просто так, лишь бы отстали. Мама Полины некоторое время сидела с ними, слушая их прерывистое дыхание, напевая детскую песенку, успокаивая девочек, совсем еще маленьких девочек, только-только столкнувшихся с настоящим миром, в котором им не было места, вспоминая себя в их годы, искренне радуясь за дочь, что она нашла настоящую подругу, которая не предаст, не бросит, не забудет. Она не смогла стать для дочери такой подругой, часто скрываясь от семьи на работе.
Она услышала, как встал отец, и вышла. Они старались тихо готовиться к работе, лишний раз не включать воду, переглядываясь, молча качая головой. Отец Полины заперся в туалете, мама ушла на кухню, готовить простой завтрак для всех, чтобы и девочки поели, когда проснутся. Никто из них не обращал внимания на копошение в подъезде, у них были шумные соседи, поэтому разговоры или топот за дверью не привлекал внимания. Вдруг в дверь ударили, сильно, будто бы тараном. Потом еще раз, еще. Дверь не поддалась, жалобно заскрипев. Рассвирепела болгарка, кто-то снаружи выпиливал замок, сквозь свист и ужас слышался мат, крики.
Дверь высадили, втолкнув железную преграду в дом. Отец Полины успел выскочить из туалета, как был, в майке и трусах, и набросился на взломщиков, не разобрав сразу, что это были полицейские и ОМОН, положивший его на пол тремя внушительными ударами в голову, и двумя под дых, уже на полу, для надежности. Мама Полины выбежала из кухни, держа в руках кухонный нож, которым она резала сыр, совершенно забыв про него, тут же получив удар в голову дубинкой. Она обмякла и свалилась на пол, теряя сознание.
– Какого черта?! – прохрипел отец Полины, приподнимаясь с пола, но получил еще один удар в живот ногой.
– Лежи, мудак, не двигайся, – процедил сквозь зубы здоровенный омоновец и по-хозяйски вошел в комнату, в которой спали девушки.
Они еще до конца не проснулись, потерянные в закоулках глубокого сна, удивленно смотря на страшную фигуру, ворвавшуюся в их комнату. Вошли еще три омоновца, два вырвали из рук девушек простыни, которыми они прикрывались.
– Одевайтесь, куколки, – рассмеялся один из них, мужчины без стеснения рассматривали испуганных девушек, вынужденных одеваться при них, слыша сальные шуточки, кто бы кого сейчас допросил.
– Кто Полина Королева? – спросил мужчина в штатском, войдя в комнату. Он посмотрел на девушек, кое-как одевшихся, перепутавших одежду, и стоявших у окна.
– Это я, – слабо ответила Полина, сжав пальцы Маши, дрожавшей, как и она.
– Ясно, а это, значит, Мария Осина, – сказал мужчина, посмотрев на Машу. – Очень хорошо.
– Что вам здесь надо?! – неожиданно резко и твердо спросила его Полина, что-то в ней переменилось, она сначала покраснела, а потом побледнела, смело выступив вперед. – Кто вам дал право врываться в наш дом?!
– Право? – мужчина неприятно рассмеялся. – А у тебя нет прав, дурочка, как и твоей подружки-лесбиянки. Запомните это, вы теперь никто. Если я захочу, то эти ребята быстренько научат вас любить Родину.
– Но Полина же свидетель? – робко спросила Маша, но один из омоновцев схватил ее за волосы и дернул к себе. Она споткнулась и упала на раскладушку, инстинктивно закрыв лицо руками, верно понимая, что ее могут сейчас начать бить.
– Свидетель? – удивился мужчина в штатском и расхохотался. – Нет, вы слышали, эти дуры тут голос подали?
Он сделал жест рукой, и два омоновца схватили девушек и бросили на кровать, пнув раскладушку к стене. Вели они себя с ними грубо, как с вещью, успев облапать каждую. Маша и Полина громко заревели, пытаясь отбиваться от грубых рук, боясь, что их сейчас изнасилуют. И их специально провоцировали на этот страх, хватали за ноги и грудь, громко хохоча и перерывая комнату, выбрасывая на пол все найденные вещи, заталкивая в коробки ноутбук, телефоны, все бумаги, что смогли найти, тетради, сбрасывая с полок книги, листая, разрывая их, будто бы в книгах можно было что-то спрятать, что-то очень важное, страшную угрозу для государства.
В прихожей лежал отец Полины без сознания, избитый, еле дыша. Рядом с ним лежала мать Полины, захлебываясь от рыдания, но находя в себе силы просить девочек не сопротивляться. Ее голос, единственный живой в этом аду, удерживал Машу и Полину от того, чтобы не броситься к окну и спрыгнуть вниз с двенадцатого этажа. Они уже решили, что так сделают, если их начнут насиловать этими палками, которыми им постоянно вращали перед лицом, недвусмысленно показывая, куда и как им их сейчас вставят.
Второй мужчина в штатском нашел письмо Полины и стал читать его вслух, громко, нарочно давя на жалось. Полина дернулась, закричала, желая отобрать у него письмо, Маше с трудом удалось ее удержать, дубинки были уже наготове, руки чесались – это было видно по озверевшим мордам, гоготавшим над искренностью молодой девушки.
Солнечный луч замер в воздухе, играя встревоженными пылинками, подбрасывая и перебирая их невидимой рукой. Денис понял, что уже полчаса сидит без движения и наблюдает за этой игрой теплого воздуха и солнца. Возвращаться к чтению почты фонда «Снежинки» не хотелось, глаза болели от однообразия претензий и угроз, написанных часто неумелой рукой праведника. Но делать нечего, кто-то должен был все это просматривать и отвечать, если это требовалось. Чаще всего Денис отмечал подобные письма, сохраняя до «лучших» времен в отдельную папку. Очень сложно было разделять основную работу и эту общественную деятельность. Денис одергивал себя, не желая пользоваться служебным положением, чтобы получить досье на ту или иную религиозную организацию или гражданина. Для себя он считал это неприемлемым, но Наташа и Петр Ильич были другого мнения, не разубеждая его, но и не поддерживая в этой ненужной никому честности.
Алине он не разрешал читать эти письма, она и не особо стремилась, сосредоточившись на работе с детьми, планированием вместе с Олегом и Анной семинаров, встреч, игр. В этом месяце им пришло много денег, несколько крупных фирм перевели хорошие суммы, наотрез отказавшись, чтобы о них написали на сайте или публично поблагодарили. Предстояла сложная задача: верно использовать эти денежные средства, чтобы бдительная система не усмотрела незаконную прибыль. Денису приходилось порой силой оттаскивать Алину от компьютера, зависавшую то с фондом, то с бухгалтерией Армена, она хотела навести там порядок, свести склады и базу, мечтая о том, что все будет работать, как отлаженный механизм. В это не верил ни Армен, ни Лера, часто навещавшая Дениса и Алину с поручениями от шефа, сбегая с работы при первом же удобном случае. Алина даже стала ревновать Дениса к ней, злясь от того, что они так мило общаются. Денис и не скрывал, что Лера красивая девушка, и он точно бы обратил на нее внимание. Такая честность злила Алину, она сдерживалась, изредка больно щипая Дениса за руку и сверля его возмущенным взглядом.
Денис отвел взгляд от окна, с тоской взглянув на календарь. Слушание по его делу было в следующем месяце, он уже устал сидеть без работы в вынужденном отпуске. Зарплату, пускай и урезанную, ему платили, Константин Павлович предлагал ему попробовать отдохнуть, потом отпуска не будет. Все были уверены, что он сохранит место и звание, отделается выговором, такой был прогноз от Колобка, но Денис не верил. Он уже проходил через что-то подобное в родном Екатеринбурге, тогда его лишили звания и отправили вновь патрулировать улицы, начинать все сначала.
Часы остановились на пяти вечера и застыли на месте, секундная стрелка, как показалось Денису, стала двигаться медленнее. Пора было будить Алину, отправленную им спать после обеда. Вечер уже наступал, а ощущения долгожданной прохлады не было, душно и безветренно, как в июле, но это был июнь, самое начало. Все же, как удивительно изменилась его жизнь с переездом в Москву, насколько она стала
