воскликнула Амалия, забираясь на Тоби, – или ты устал?
– Я есть хочу, меня мучает этот запах мяса, – честно ответил Тоби.
– Я тоже! Пошли есть! – Она потащила его на кухню, не дав одеться и усадив на стул. Она наложила им полные тарелки и села рядом, боком к столу, чтобы было удобнее положить на Тоби ноги. Зазвонил телефон Тоби, Амалия схватила его и удивленно прочитала имя. – Бригитта Майер. Тоби! Неужели у тебя завелась любовница?
– Ага, и ей шестьдесят девять лет, – ответил Тоби, забрав у Амалии телефон. Он ответил.
Фрау Майер извинилась за поздний звонок, что она помешала его ужину, но она спешила сообщить, что теперь каждую ночь будет выходить погулять и сразу же ему сообщит, если что-то услышит. Тоби поблагодарил ее, он и сам хотел как-нибудь съездить туда ночью.
– Что она хотела? – спросила Амалия с набитым ртом.
– Сообщила, что выходит на дежурство. Там дело странное, точнее пока даже не дело, так, подозрения. Она живет за городом, в поселке пенсионеров, помнишь, где это?
– Помню, там очень дорогие дома, – закивала Амалия.
– Так вот ей не спится, и она часто гуляет по ночам. Ей слышатся странные звуки из одного дома, вот это и надо проверить.
– А что за звуки? – заинтересовалась Амалия, моментально унюхав горячий материал.
– Да так, странные, будто бы кто-то собак мучает. Как сказать, вой, от боли, не знаю. Она не первый раз приходит заявление писать, но все ее считают сумасшедшей, а мне кажется, что она вполне здоровая, не хуже нас с тобой. У нее должен быть хороший слух, она рассказала, что всю жизнь проработала педагогом по вокалу.
– Хм, интересно. Давай сделку, а? – глаза у Амалии загорелись. – Я попрошу на работе оборудование, мне Отто даст, а ты мне обещаешь эксклюзив, если что-то найдем. Даже если не найдем, материал будет улет, публика любит такое читать. Загадочный дом, тайна, покрытая мраком ночи!
– Я итак от тебя ничего не скрываю, – пожал плечами Тоби. ¬– Давай, техника может понадобится.
– Ура! –¬ завопила Амалия, чуть не опрокинув тарелку на пол. Она быстро доела и строго посмотрела на Тоби. – Так, доедай и пошли. Я хочу еще, понял?
– Конечно, я тоже, – рассмеялся Тоби. Он хотел уже забрать ее в спальню, но Амалия заставила его все доесть, возвращаясь к роли домашнего капрала.
Стемнело не сразу. Город уже давно спал, улицы были пусты, комендантский час отменили неделю назад, но люди не спешили возвращаться к привычному образу жизни. Не было и молодежи, забившейся по углам квартир, собираясь в зуме и чатах. Никто не видел, кроме равнодушных камер, как к старому четырехэтажному дому подъехала машина. Номера были скрыты плотной тканью, из которой обычно шьют шторы. Из машины вышла фигура в белом балахоне с надвинутым на лицо капюшоном. Балахон был явно не по размеру, человек просто утопал в нем, но шел уверенно. Зайдя в подъезд, белый балахон оглянулся, не следит ли кто за ним. В потемневшую от старости дверь квартиры на четвертом этаже постучали. Сначала тихо, отрывисто, отстукивая странный дергающийся код. Потом громче, настойчивее. Скрипнул замок, и женщина на пороге ахнула, будто бы увидела привидение.
¬– Это я, – глухо сказал человек в балахоне, босыми ногами входя в дом. Полы балахона волочились по полу, и нельзя было разглядеть маленькую ножку гостя.
– Господи, а я уж думала, что он воскрес! – всплеснула руками хозяйка дома, высокая полная женщина с зачесанными назад темными волосами. Сложно было сказать, какого она была возраста, замерев на границе сорока и пятидесяти лет, но она была моложе, все портило ее лицо, исчерченное подлыми морщинами из-за дикой жалости к себе. – Что ты тут делаешь? Зачем ты пришла?
– Я пришла за тобой, – глухо ответил человек в балахоне.
– За мной? – женщина попятилась к двери, увидела длинный блестящий ствол, направленный прямо на нее, и попыталась открыть дверь, как грянул выстрел. Потом еще один и еще.
Тело обмякло и рухнуло на пол, закрыв проход. Человек в балахоне подошел к ней, совершенно не замечая, как босые ноги вступают в лужу крови. Женщина была мертва, получив одну пулю в шею и две в грудь, одну точно в сердце. Кое-как оттащив труп от двери, человек в белом балахоне вышел и спешно спустился вниз, оставляя на площадке и ступенях отпечатки стоп.
7
В соседней комнате заскрипела кровать, потом все ненадолго стихло. Кристина не спала, досматривая последний сезон сериала про новый апокалипсис. В толпе обезумевших людей, ставших полузверьми, она находила много общего со своей жизнью, наполненной под завязку запретами, угрозами, побоями, слезами, молитвами, покаянием. В этих обезумевших людях на экране планшета она видела соседей, случайных прохожих, свою мать. Кристина прислушалась, за стенкой копошилась ее мать, что-то складывая или перекладывая, тихо, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить дочь, но движения были суетливы, она постоянно что-то роняла на пол. Кристина помотала головой, плотнее надела наушники и углубилась в экран, на пять минут вырвавшись из ненавистной реальности. Как же здорово, что Альберт смог взломать ее планшет, теперь она тайком по ночам могла смотреть и читать то, что ей хочется.
За стенкой послышался жуткий свист, удары были редкие, после них кто-то тяжело вздыхал, плакал, давясь слезами, потом свист повторялся. В один момент Кристина почувствовала, что в комнате матери что-то упало на пол. Она быстро закрыла все на планшете, включив обратно систему контроля, и вскочила, с тревогой смотря на стену. Мать пришла домой поздно, уже была ночь. Кристина сделала вид, что спит, когда дверь ее комнаты приоткрылась. Все в комнате было идеально: полки с аккуратно разложенными книгами и статуэтками животных, стол, на котором не было ничего, кроме того, что понадобится ей в учебе, все лежало на своих местах, на стульях – сложенный домашний костюм, остальная одежда лежала в шкафу, готовая к ревизии, а напротив кровати на стене висело огромное распятие, сделанное из старого рассохшегося дерева. Кристина очень боялась его, с детства придумав, что по ночам из этих трещин вылезают демоны, которые схватят ее и утащат к себе в ад. Страхи с возрастом прошли, ей было уже шестнадцать лет, но острая неприязнь к этому символу веры осталась. Кристина осторожно вышла за дверь и приникла ухом к двери спальни матери. Там глухо рыдали, глотая тяжелые слезы, стонали от боли. Свист и новый удар, знакомый, мерзкий, когда острые стальные пластины на концах плети врезаются в кожу, а истязатель с силой рвет плеть обратно, разрывая плоть. Кристина в ужасе затряслась, мама же обещала больше этого не делать! Мама, она смогла впервые за два года подумать о ней так, сердце переполнялось жалостью и злостью, но не к ней, к тем, кто пытал ее, заставлял терять себя на этих тайных собраниях, после которых ее мать приходила сама не своя, всю ночь лежа на кровати с открытыми глазами неподвижно, будто бы умерла. Кристина ворвалась в спальню и, не боясь, что получит удар плетью, поймала кожаные лямки с окровавленными пластинами на концах, вырвав оружие самоистязания из рук мамы. Посреди комнаты перед точно таким же распятием на коленях стояла голая женщина с истерзанной окровавленной спиной. Она сразу не поняла, что произошло, тупо, по-звериному смотря в стену. Руки все еще двигались, будто бы держа плеть, передавая эту черную плетку из руки в руку. Женщина постоянно твердила слова, отдаленно похожие на молитву или исповедь. Вдруг она резко обернулась на дочь, застывшую в ступоре у двери с плеткой руках.
– Так надо, Кристина. Мы слишком много грешили, я должна искупить хотя бы часть наших грехов, иначе черные люди поработят нас, и никто не сможет жить здесь! Они пришли издалека, их привел сюда сам Дьявол! Мы должны бороться, мы должны противостоять этой черной лаве, поглотившей нашу землю! Мы должны бороться, мы должны бороться, мы должны бороться! – последние слова она стала повторять с дикими криками, больше походившими на вопль обезумевшей собаки. Слова сливались в один бесконечный, невыносимый звук.
Кристина закричала, не зная, что делать. Надо было вызвать скорую, но раньше она находила маму уже истерзавшую себя до обморока. Впервые она видела ее вот так, еще в сознании, но это было не ее сознание. Мать все твердила о борьбе, смотря стеклянными глазами на дочь, то шепча, то крича подлые лозунги, еще недавно звучавшие на улице из уст каждого ответственного гражданина, заботящегося о чистоте своей земли, о чистоте рода человеческого.
– Замолчи! Мама, замолчи! – закричала Кристина, но женщина стала кричать бессвязные слова еще громче, захлебываясь пеной. Ее била судорога, в глазах лопнули сосуды, и она стала воистину страшной, с исковерканным от боли и ужаса лицом, ртом, твердящим страшные слова и кровавыми глазами, смотревшими куда-то в бесконечное ничто.
Кристина наотмашь ударила маму кулаком в скулу. Рука подломилась, она вскрикнула от боли, вывихнув запястье, но удар оказал целительное действие, женщина рухнула на пол и затихла. Лицо мамы успокоилось, она вдруг стала такой же, как была раньше, в раннем детстве, доброй, немного красивой, той, которую Кристина никогда не забывала, потому, что знала, что она все еще внутри этой безумной женщины. Кристина зарыдала, упав на пол. Она долго не могла придти в себя, заставить вызвать скорую помощь, долго не слышала стука в дверь, как больная, не находя слов, чтобы описать врачам то, что произошло. Ей помогли собрать вещи для матери и взяли с собой, руку она вывихнула сильно, запястье уже стало опухать, а Кристина не чувствовала боли, умоляющими глазами смотря на хмурых врачей, медсестер, ища у них ответа, но люди лишь мотали головой и отворачивались.
Попасть домой в этот вечер инспектору Вальцу так и не удалось. Он просидел допоздна за документами, подбивая отчеты и загружая бланки допросов в систему. На удивление, работать было легко, его домашние уехали в отпуск в Италию, он не любил жару и мог спокойно распоряжаться своим временем. Раньше, будь он моложе, например, как Тоби, Вальц не преминул бы возможностью прошвырнуться в Мюнхен в какой-нибудь ночной клуб, может даже подраться из-за какой-нибудь девчонки. Да, были времена, а сейчас его больше интересовала половина пиццы, оставшаяся в холодильнике, даже пива не хотелось, под влиянием Андре, он перешел на водку или шнапс, став в итоге пить значительно меньше, чем порадовал жену, шутившую над ним, что он так сильно похудеет.
Вальц закончил с отчетами и, посмотрев на часы, было уже одиннадцать вечера, решил немного покопаться в архиве. Он помнил лицо этого сектанта, застреленного в лоб на «черном лугу». Почему-то вспомнилось, как его называла соседка по подъезду, милая седая не по годам женщина, у которой, по подслушанным им, еще мальчишкой, досужим сплетням, из которых был соткан весь микрорайон, расстреляли всю семью: отца, мать, брата, а ее не стали, она была тогда совсем маленькой, не больше пяти лет. И в ее глазах Вальц, сквозь десятилетия, видел эхо войны, а тихий голос, которым она рассказывала ему короткие истории из послевоенной жизни, она никогда не говорила о войне, и определили его судьбу. Он тогда твердо решил, что станет полицейским и дал ей слово, настоящее слово мальчишки. Она не требовала
